Нелегкая профессия

Как это начинается? В чем тут причина? Что побуждает юношу, а иногда и вполне зрелого человека перестать смотреть на окружающий его мир так же, как смотрят вокруг все остальные его сограждане, – либо с живым, но вполне бескорыстным интересом, либо попросту равнодушно, – и начать лихорадочно накапливать впечатления с неотвязной мыслью: «это мне пригодится» или «как бы не забыть об этом, когда сяду писать»?

Есть люди, которые поступают так потому, что иначе поступать не могут. О них речь пойдет впереди. Но есть и такие, которые, помышляя о писательской «карьере», руководствуются убеждением, будто занятия литературой дают возможность легко прославиться и зажить припеваючи, не утруждая себя чрезмерными заботами и трудами.

К сведению думающих так следует сразу же заявить, что среди профессиональных литераторов действительно есть такие, которым удается прославиться. Но их приходится человека два-три на сотню. Остальные же девяносто семь – девяносто восемь – безвестные труженики, такие же, как рядовые врачи, инженеры или учителя. А главное, даже среди знаменитых писателей нет ни одного, который бы «жил припеваючи». Такая уж это профессия.

Вот что пишет, например, Густав Флобер, учитель Мопассана и друг Тургенева, в одном из своих писем тех лет, когда он уже был всеми признанным главой французской литературы и работал над лучшим своим романом – «Госпожой Бовари»:

«От досады, уныния, усталости у меня голова идет кругом! Просидел четыре часа и не мог придумать ни единой фразы. Завесь сегодняшний день не написал ни строчки, или, вернее, зачеркнул с сотню никуда не годных. Отвратительная работа! Какая тоска! О, Искусство, Искусство! Что же это за злобная химера, и во имя чего она гложет нам сердце? Просто безумие так мучиться!»

Подобных признаний можно привести сколько угодно. Ежедневный тяжелый труд, неуверенность в своих силах, невозможность понять, представляет ли какую-либо ценность то, что уже сделано, мучительная боязнь, что читатель тебя не поймет, напряженное ожидание, что критики тебя «обругают», – да разве вое перечислишь! И чем крупнее писатель, чем серьезнее относится он к своему труду, тем тяжелее становится для него этот труд, тем выше требования, которые он себе предъявляет.

Об этом свидетельствуют не только прямые высказывания самих литераторов, не только воспоминания современников. Самые жизнеописания всех сколько-нибудь значительных писателей убеждают нас в том, что литература – одна из самых трудных профессий, какие существуют на свете.

Писатель, относящийся к своему делу серьезно… Что это значит? Разве каменщик или врач не стремятся у нас столь же «серьезно» выполнять свои обязанности? Разве можно играючи класть кирпичи или ставить диагнозы? Разумеется, нет. Но в применении к литературе речь идет не только об этом.

В руках у разных людей занятие писательством может выглядеть совершенно по-разному. Для одного литература – всего лишь средство завоевать интерес читателей и поразить их воображение, для другого – это жизненная миссия, смысл которой лучше всего выразил Пушкин в своем «Пророке». И великолепное пушкинское призвание «глаголом жечь сердца людей» овладевает такими писателями с невиданной силой, поглощая без остатка все их чувства и помыслы, превращая всю их жизнь в «служение», делая их «одержимыми» в самом высоком и осмысленном значении этого слова.

«Думаю, что писать надо… только тогда, когда мысль, которую хочется выразить, так неотвязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь ее, не отстанет от тебя». Эти слова Льва Толстого из его письма к Леониду Андрееву отлично раскрывают смысл одержимости, о которой идет здесь речь.

А вот что пишет об этом же предмете Н. Некрасов в письме К Л. Толстому:

«Каковы бы ни были мои стихи, я утверждаю, что никогда не брался за перо с мыслью, что бы такое написать или как бы что написать: позлее, полиберальнее? Мысль, побуждение, свободно возникавшее, неотвязно преследуя, наконец заставляло меня писать».

«Нередко я чувствовал себя точно пьяным и переживал припадки многоречивости, словесного буйства от желания выговорить все, что тяготило и радовало меня…» – признается М. Горький в статье «О том, как я учился писать».

С предельной остротой все ту же мысль высказывает Алексей Толстой в статье «Задачи литературы»:

«В художнике – несокрушимая воля к творчеству. Эти маниаки – драматурги, романисты, поэты – голодают на чердаках, побиваются камнями критики, заживо горят на кострах непризнания, но ничто не в силах сокрушить их воли – творить».

Не нужно думать, что», говоря о неодолимом стремлении к писательству, мы имеем в виду простую потребность запечатлеть на бумаге свои мысли и наблюдения,’ чтобы всего лишь довести их до сведения читателей.