Романтизм «без берегов»?

М. Пьяных, Поэзия Александра Межирова, Л., «Советский писатель», 1985, 208 с.

Необходимость обстоятельного рассмотрения творчества Александра Межирова назрела давно. Критика постоянно держала в поле зрения работу этого крупного советского поэта, но книга о нем написана впервые.

Поэт фронтового призыва, А. Межиров писал: «живу, изнемогая, не в силах разорвать с войной» и «мы писали о жизни… о жизни, не делимой на мир и войну». Поэтому жизнь оценивается в его стихах высшей нравственной мерой, и в центре книги М. Пьяных закономерно оказывается духовно-нравственная проблематика.

Межиров – мастер, для которого большое значение имеет понятие поэтической школы и – шире – традиции. На конкретных примерах М. Пьяных показывает воздействие на его поэтику образности, интонаций, мотивов Баратынского и Блока, Маяковского и Пастернака. Начало поэтической работы А. Межирова рассматривается в ряду таких имен, как М. Дудин, М. Луконин, С. Гудзенко, С. Наровчатов, А. Фатьянов. Хотя о непростых проблемах вхождения солдат Великой Отечественной в послевоенный мир было сказано уже немало, в книге М. Пьяных вполне уместно показаны сложности становления этого литературного поколения, когда «установка на «оптимизм» и искоренение так называемого «пессимизма», забвение суровой правды о войне принесли в первое послевоенное десятилетие нашей поэзии, особенно творчеству молодых поэтов фронтового поколения, весьма существенный ущерб» (стр. 65).

При изучении дальнейшего творчества Межирова критик не упускает из виду его взаимосвязь с поэзией современников; кратко, но убедительно говорится о воздействии Межирова на поэтов младшего поколения. Немалое внимание уделено переводам; критик справедливо утверждает, что вдохновенная переводческая работа не мешает собственному творчеству поэта, а способствует более полному раскрытию заложенных в нем возможностей. Говоря о переводах произведений И. Абашидзе, Ю. Марцинкявичюса, М. Карима, он констатирует, что «опыт поэтов братских народов несомненно будет весьма полезным для разработки жанра высокой трагедии и в современной русской поэзии» (стр. 200).

М. Пьяных выделяет в творчестве Межирова три больших периода, относя к первому книги 40 – 50-х годов, ко второму – начала 60-х – первой половины 70-х и к третьему г- книги последующих лет. При этом сделан целый ряд верных наблюдений, касающихся эволюции художественного мирапоэта и обосновывающих такое членение.

Однако «эмпирика» кажется исследователю недостаточной, и он обращается за теоретической поддержкой: «Если воспользоваться периодизацией человеческой жизни, предложенной С. Кьеркегором, то можно сказать, что Межиров в своем развитии прошел две стадии: эстетическую (слово «эстетика» в данном случае употребляется в своем первоначальном смысле и обозначает чувственное восприятие мира) и этическую, а теперь вступил в третью стадию – духовную» (стр. 206 – 207). Напрасно критик пытается привлечь в союзники датского мыслителя прошлого столетия! для того чтобы как-то соединить его с Межировым, пришлось «подправить» смысл воззрений этого философа. Но даже если не принимать во внимание неубедительную опору на С. Кьеркегора, то и тогда нельзя согласиться с используемыми М. Пьяных названиями и, следовательно, нравственными доминантами периодов развития личности поэта. -Скажем, как можно отнести к «эстетическому» периоду такие строки: «Мне в атаках не надобно слова «вперед», // Под каким бы нам ни бывать огнем – // У меня в зрачках черный ладожский лед, // Ленинградские дети лежат на нем», – отделив их, таким образом, от «этического» периода, основное содержание которого критик связывает с чувством долга и который, по его мнению, начался многими годами позднее.

К числу достоинств книги отнесем исследование темы «холода» войны и «тепла» мира в раннем творчестве поэта. В поэтическом мире Межирова человек, природа и история неразрывны, и не случайно М. Пьяных приходит к выводу, что очень важная для поэзии Межирова лирическая тема возраста тесно и органично связана с восприятием «возраста» истории и «природного» времени (стр. 46).

Поэт назвал свои публикации между книгами «Дорога далека» (1947) и «Ветровое стекло» (1961) «тщетой газетного листа». В целом разделяя строгую самооценку Межировым периода, последовавшего за выходом в свет его первой книги, критик не останавливается на этом и показывает, как в конце 40-х и первой половине 50-х годов вырабатывались черты поэтики, в полной мере проявившиеся в зрелом творчестве А. Межирова, и в частности его балладный стих, характерный для поэмы «Alter ego». Эта поэма была составлена в 1975 году из стихотворений, опубликованных в разные годы. Вошедшие в нее поэтические тексты относятся к вершинным достижениям Межирова, и их осмысление позволяет говорить об основных свойствах его поэзии. Вот почему этой поэме уделено в книге особое внимание. Удачно показано жанровое своеобразие поэмы. Как справедливо отмечает М. Пьяных, оно сводится прежде всего к взаимодействию лирико-монологического и балладного начал.

Анализ поэмы восходит к ранее опубликованной статье «Человек на белом свете (О поэзии Александра Межирова)» ¹, но при включении этого материала в книгу, на наш взгляд, стоило бы сделать оговорку, что в начале 80-х годов поэт «разобрал» поэму на отдельные стихотворения, публикуя под названием «Alter ego» лишь одну из глав Нам можно было бы и не останавливаться на этом (тем более что поэт вполне может вновь «собрать» поэму воедино), если бы эта малая некорректность не была одной из ряда досадных неточностей и нестрогих формулировок, снижающих уровень анализа и в конечном счете доверие к исследованию. Например, на стр. 61 книги читаем, что М, Луконин и С. Гудзенко выступили против несправедливых упреков Ф. Левина, С. Иванова и Б. Соловьева, а на предыдущей странице указывается, что статья Б. Соловьева опубликована семью годами позднее. Возражая В. Милькову, отмечавшему описательность многих стихотворений А. Межирова, нехватку высокого накала страсти, М. Пьяных проходит мимо того факта, что публикация В. Милькова датирована 1956 годом и, следовательно, оценивает «риторические» книги времен «тщеты газетного листа», так что, видимо, правильнее было бы в данном случае не полемизировать, а отметить актуальность критического выступления.В ряде случаев такая небрежность распространяется на анализ поэтического текста. О стихотворении «Черкешенка» говорится, что героиня его «поражает поэта-дервиша» (ведь «странный гость»»болтает» о Коране не только как об источнике мусульманской религиозной мудрости, но и как об источнике поэзии»; стр. 106). Сколько ни перечитывай это стихотворение, в нем не найдешь поэта-дервиша, а «странный гость» видит в Коране источник поэзии не наряду с религиозной мудростью, а вопреки ей (у Межирова: «…не верит это существо, // В тот факт, что нету бога, кроме бога // И только Магомет – пророк его»).Анализируя стихотворение «Прощание с Юшиным», М. Пьяных отмечает: «Во имя духовности ненавидя бездуховное в родных и близких людях, поэт по законам романтического парадокса и контраста начинает испытывать что-то вроде близости к немецкому туристу, который во время войны мог убить его под Ленинградом, но который теперь смог чему-то научиться, стать иным, извлечь поучительный опыт из минувшего противоборства» (стр. 189). Портрет немецкого туриста умещается в стихотворении в четыре строчки и не запечатлевает раскаяния. Скорее наоборот:

Турист немецкий «битте»

произносит

И по-немецки рюмку шнапса

просит.

Он хмур и стар. И взгляд его тяжел.

И шрам глубокий на лице

помятом.

И все! Остальное уже не о немце, а об отношении к нему. И контраст, и парадокс здесь имеются: свои – бездуховная молодежь – становятся чужими, немец – близким, но близость эту романтическим контрастом не объяснить. На наших глазах здесь воплощается то ощущение истории, которое так афористически точно выразил Я. Смеляков:

Ее страницы, залитые кровью,

нельзя любить бездумною

любовью

и не любить без памяти

нельзя.

И воплощается это чувство истории через конкретную судьбу, через невозможность отделить ее от пережитого вместе с другими:

Мы долго так друг друга

убивали,

Что я невольно ощущаю вдруг,

Что этот немец в этой людной зале

Едва ли не единственный,

едва ли

Не самый близкий изо всех

вокруг.

Перегорело все и перетлело,

потому совсем не в этом

дело,

Как близок он – как враг или

как друг.

Романтизм в современной советской литературе давно привлекает внимание М. Пьяных. Рассматривая в этом аспекте поэзию Дудина, Кушнера и Рубцова, Казанцева, Евтушенко и Вознесенского, Ахмадулиной, Межирова и Кузнецова, в одной из статей он говорил «о романтических тенденциях, а не о каком-то вполне сложившемся и законченном романтическом явлении. Эти романтические тенденции объединены тем, что вырастают на реалистической основе, которая в них нравственно преображается» ². Рецензируя сборник «Русский романтизм» (Л.; 1978), исследователь отмечал, что «проблема взаимодействия романтизма с реализмом заслуживает тщательного и глубокого изучения. На очереди – конкретные исследования не только романтики, но И принципов романтизма в литературе и особенно в поэзии» ³.Одним из таких исследований и должна была, по авторскому замыслу, стать книга М. Пьяных «Поэзия Александра Межирова», однако, на наш взгляд, взаимодействие романтизма с реализмом отражено в ней не адекватно реальности: реализм попросту поглощается романтизмом.

Речь идет уже не о тенденциях, а о вполне определившемся явлении: Межиров представляется последовательным поэтом-романтиком. Связано это с тем, что исследователь непомерно сужает понятие реализма, практически зачисляя все, что имеет отношение к духовности и идеалу, на счет романтизма. Говоря о «реалистической предметности и романтической устремленности к идеалу» (стр. 181), он характеризует не только полюсы творчества поэта, здесь проявляется и его понимание терминов «реализм» и «романтизм», их место в его концепции.

Мы рискнем предложить читателю пространную цитату из книги М. Пьяных, показывающую, где для него пролегает граница между этими понятиями: «На первый взгляд может показаться, что вся эта проза жизни увидена трезвым реалистом. Однако на самом деле проза жизни предстает у Межирова обнаженной и неприкрашенной потому, что она увидена в ярком свете романтического идеала. В стихотворении «Вспоминается все чаще…», говоря о России, поэт признается:

Здесь постиг в большом

и в малом,

То ли в горечь, то ли

всласть.

Что реальность с идеалом

Не обязаны совпасть.

В этих словах дано именно романтическое понимание идеала, идеала высокого прежде всего в духовно-нравственном смысле, который потому и является идеалом, что он во всей своей полноте недостижим и не обязан совпасть с реальностью. Конечно, есть идеалы и достижимые, которые перестают быть идеалами после их достижения, но такие идеалы реалистичны или же они являются достоянием романтики, но отнюдь не высокого романтизма, если говорить словами Блока.

Романтический идеал в книге Межирова включает в себя высокие и максималистские духовно-нравственные требования к человеку и жизни, требует от них быть ответственными перед ним. В свете такого идеала «проза» человеческой жизни предстает без каких-либо прикрас, обнаженной и как бы просвеченной рентгеновскими лучами. Такой (взгляд не позволяет увидеть гармонию, красоту, совершенство там, где их нет» (стр. 186 – 187).

Что же оставляется на долю «трезвого реалиста»? Способность приукрасить прозу жизни, увидеть гармонию там, где ее нет? Иметь маленькие, недалекие, во всей своей полноте (!) достижимые идеалы? Реализм здесь перерождается в своеобразный прагматизм. При таком подходе едва ли в нашей литературе найдется значительный художник, который мог бы называться реалистом. Кстати, и развитие сюжета стихотворения «Вспоминается все чаще..,», четверостишием из которого оперирует М. Пьяных для доказательства установки поэта на романтизм, не дает основания для такого толкования. Уж если искать в стихах Межирова самооценку его творческого метода, то стоит, на наш взгляд, обратиться к такому, например, стихотворению, как «Неподалеку рынка».

Это не значит, что у Межирова отсутствуют элементы романтической поэтики. В первых его книгах обнаруживаем некоторые стихотворения, исполненные высокой патетики, романтически укрупненной образности («Воспоминание о пехоте», «Коммунисты, вперед!» и др.). Но если в раннем творчестве поэта романтически тенденции «равноправны» ореалистическими, то в последующем реалистическая поэтика решительно преобладает (специально подчеркнем,чтоавторы настоящей рецензии не умаляют художественных возможностей романтизма и не трактуют усиление реалистических тенденций оценочно, а анализируют творческий путь конкретного поэта).

Стремясь доказать романтический характер всей поэзии А. Межирова, М. Пьяных каждое свойство стиха, которое может быть и романтическим, считает таковым безусловно: ирония – обязательно романтическая, парадокс и контраст – тоже. Бесспорной приметой романтизма служит для М. Пьяных «двоемирие» некоторых стихотворений поэта. Однако у Межирова обычно «двоемирие» не воплощение в едином двух различных по своей сути миров, как у романтиков, а способ передачи сложности и противоречивости единой реальности. Во вступлении к поэме «Alter ego» сам Межиров отмечает, что «двоемирие» его принципиально реалистично: «…постепенно возникают разные конкретные типы и «другой я» каждого из них в разных конкретных условиях времени и места действия».

Многократно говоря о том, что мотив женственности носит в поэзии Межирова романтический характер, М. Пьяных, по сути дела, сам же себя и опровергает: «Обобщенно говоря, Блок шел от духовного идеала женственности к постижению его реальных воплощений, тогда как Межиров, наоборот, от восприятия конкретных женских образов шел к выявлению в них разных сторон женственности – одной из сущностных, естественно-природных и нравственно-эстетических основ земного бытия» (стр. 92 – 93). Да ведь это же и есть реализм!

Методологической основой и рецензируемой книги, и ряда других публикаций М Пьяных является статья А. Блока «О романтизме». Доказывая, что Межиров – романтик, М. Пьяных так завершает книгу: «…характерной особенностью романтизма поэта все отчетливее становится свойство, отмеченное еще А. Блоком в 1919 году: «Романтизм есть дух, который струится под всякой застывающей формой и в конце концов взрывает ее». Романтизму такого свойства суждено еще сыграть свою роль при переходе русской поэзии из одного литературного столетия в другое, наступающее» (стр. 207).

Как ни высок авторитет Блока, в теоретической части наследия он не безусловен, и приведенная цитата – подтверждение тому. Специально занимаясь данным вопросом, В. Гусев пришел к выводу, что «концепция романтизма у Блока существенно отличается от более или менее принятых теперь толкований этого термина. Она и шире (романтизм – само искусство в его сути), и уже их в некоем смысле (романтизм лишь как «душа»), и вообще идет в иной плоскости. Как позитивная концепция для нашей нынешней теории творчества она мало приемлема» ⁴.

Не учитывая этого, М. Пьяных расширяет зону романтизма не только при рассмотрении творчества Межирова, но и при анализе развития всей современной отечественной литературы. Не беремся вслед за критиком обозначить границы сегодняшнего литературного процесса, хотя бы из-за того, что значимость романтической поэзии, усилением которой он определяет перелом столетий, отмечалась исследователями и на материале предшествующих десятилетий⁵. Концепция всеобъемлющего романтизма не подтверждается ни современным состоянием литературы со сложным взаимодействием в ней реалистических и романтических тенденций, ни творчеством А. Межирова

Отметим, с нашей точки зрения, наиболее сильные стороны книги М. Пьяных. Исследователь рассматривает творчество поэта в развитии, показывает, как со временем усложнялся и обогащался явленный в стихе художественный мир. Задача непростая, ибо А. Межиров принадлежит к числу художников, поэтический облик которых не подвержен очевидным изменениям. Критик достигает здесь успеха благодаря особому вниманию к поэтическому жанру, умению определить «ключевые» произведения и неспешно в них вглядеться, показать, как с годами развивается тот или иной мотив, запечатлевая в стихе эстетически значимые возрастные и исторические изменения.

Немалое значение имеет и активное привлечение материалов большого числа статей о Межирове, написанных в разные годы литературными критиками и поэтами. Следует, несомненно, приветствовать и рассмотрение творчества Межирова в широком культурном контексте.

В заключение хотелось бы заметить, что книги о крупных современных русских поэтах выходят чересчур редко, появление каждой такой книги – важный этап в осмыслении конкретного творческого пути. В этом отношении не является исключением и первая книга о поэзии А. Межирова.

1. »Вопросы литературы», 1983, N 11. [↩]
2. М. Пьяных, «Покой нам только снится…» (Заметки о романтических тенденциях в современной русской поэзии). – «Звезда», 1979,N 2,с. 203.[↩]
3. »Звезда», 1979, N 9, с. 221. [↩]
4. «Литературные направления и стили», М., 1976, с. 309.[↩]
5. См., например: А.Абрамов, Лирика и эпос Великой Отечественной войны. Проблематика. Стиль. Поэтика, М., 1975; В. А.Зайцев, Русская советская поэзия. 1960 -1970-е годы (Стилевые поиски и тенденции), М.. 1984.[↩]