«Реальная критика» новомирского шестидесятника. (О литературно-критическом и публицистическом наследии Юрия Буртина)

Буртин Ю. Исповедь шестидесятника. М.: Прогресс – Традиция, 2003.

Так получилось, что в студенческую бытность я лично не знал Юрия Буртина, хотя четыре года из пяти (он учился курсом старше) провел с ним под одной филологической крышей в ЛГУ им. А. А. Жданова. Однако, не зная лично, был наслышан:

о крамольной критике по поводу олауреаченного за приторную патоку романа С. Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды» на конференции студенческого научного общества;

о дерзком выпаде на встрече с ленинградскими поэтами против «самого» – тут же присутствовавшего А. Прокофьева, чья «аляповатая ремесленническая подделка под стилистику русского фольклора» (с. 27) была без обиняков названа псевдонародной;

о «провальном» докладе «Григорий Мелехов и историческая основа «Тихого Дона»», который по вердикту кафедры советской литературы «написан с бухаринских позиций» (с. 29) и «целиком пропитан кулацкой идеологией».

Было от чего всполошиться доценту Е. И. Наумову: «У этого студента с первого курса каша в голове» (с. 27). За «кашу» едва не пришлось поплатиться исключением и из комсомола, и из университета.

От расправы Буртина уберегла встреча с Михаилом Шолоховым. О ней я тогда слышал лишь смутно. Но читаю сейчас об этом в автобиографических очерках «Исповедь шестидесятника» (давших название посмертно вышедшей книге избранного) и диву даюсь вместе с автором. Как соотнести «сильнейшее впечатление», какое произвел на него живой классик, «уже самая манера поведения которого была <…> удивительной и неожиданной», с ужасом его же – шолоховских – погромных речей 60-х годов, включая «яростную филиппику против А. Д. Синявского и Ю. М. Даниэля, с злобным сожалением о том, что их, к тому времени уже осужденных на длительные сроки»,… не поставили к стенке? Ю. Буртин и не соотносит два впечатления, а просто передает слова собеседника, укрепившие студента-смутьяна в его разумном понимании и романа, и трагедии Григория Мелехова, о котором Шолохов «сказал с сильным чувством: «Я жил с ним пятнадцать лет, я люблю его, как сына»…» (с. 30).

Сам Буртин не склонен считать свои воспоминания ни автобиографией, ни мемуарами, хотя «элементы того и другого» (с. 13) в них явно содержатся. «Не автобиография – ибо касается в жизни автора лишь того, что имеет отношение к названной (шестидесятнической. – В. О.) проблематике и может рассчитывать на какой-то общественный интерес. Не мемуары – ибо главное здесь не в изложении тех или иных фактов, а в их анализе и осмыслении. Это именно нечто вроде исповеди рядового участника общественного процесса. Вместе с тем у меня есть ряд преимуществ перед многими другими его участниками. За исключением 1991 года, когда (вместе с И. М. Клямкиным) я несколько месяцев был главным редактором еженедельника «Демократическая Россия», мне не приходилось занимать никаких руководящих должностей, а следовательно, и зависеть в своих поступках от кого-либо, кроме самого себя. В то же время, и в 60-е, и в 80 – 90-е годы волею обстоятельств я оказывался если не в центре, то и не на периферии общественного движения, в более или менее близком соприкосновении с его выдающимися деятелями и рядом других крупных фигур» (с. 13- 14).

Студенческим годам в книге отведено несколько исповедальных страниц, – «ручаюсь лишь за искренность своего изложения» (с. 14). Это время формирования мировосприятия, отношения к духовным реалиям последних сталинских и первых послесталинских лет. Вколоченный в сознание и укоренившийся в нем сталинизм, который, откровенно признается Ю. Буртин, и для него тогда – «конечно, чисто религиозная вера, хотя и имевшая вид рационального знания» (с. 17), был шорами не на глазах даже, а на плененных умах, не замечавших своей несвободы.

Одновременно с этим было, однако, и другое. Роман Веры Пановой «Времена года», выбивавшийся из «обязательного оптимизма тогдашней словесности»: «Разнос, учиненный ему партийным официозом «Правды» в статье В. Кочетова, уже начинавшего тогда выходить в люди в двойном качестве – казенного романиста и лидера сталинистско-охранительного направления в литературе, – был едва ли не первым пристрелочным выстрелом власти по слишком самостоятельному журналу («Новому миру». – В. О.). После многих лет господства высушенной, бесполой литературы, разучившейся писать о любви, свежестью пахнуло от повести Э. Казакевича «Сердце друга»» (с. 42). И еще «В родном городе» Виктора Некрасова – честный и горький роман о вчерашнем фронтовике, чье пробудившееся в войну «чувство собственного достоинства и внутренней свободы оказывается в неизбежном конфликте с руководящими карьеристами и демагогами» (с. 42- 43).

Все эти первые предоттепельные меты будоражили пробуждавшееся сознание, раскрепощали, высвобождали его из-под сталинистских навалов и завалов. У Ю. Буртина в силу его природной одаренности, проницательности аналитического ума, безупречности художественного вкуса такая ломка происходила куда острее, чем у других, и намного раньше, чем у многих, заложила идеологический, мировоззренческий фундамент шестидесятничества.

В сущности, еще не до конца сложившимся, но уже складывавшимся шестидесятником и предстал он в ту пору профессионального становления, когда под научным руководством А. Г. Дементьева писал дипломную работу о «Стране Муравии». Ознакомившись с нею через Дементьева, к тому времени ставшего его заместителем по «Новому миру», Твардовский воспринял ее не ученическим сочинением студента, безоглядно влюбленного в его поэзию, а серьезной пробой пера в самостоятельном исследовании.

И вот переброс от раннего Буртина, автопортретно раскрытого в «Исповеди шестидесятника», к Буртину зрелому, самопроявленному в статье «Шестидесятники перед судом современного конформизма» (1996), – не просто темпераментная, а жаркая полемика с глумливым поношением как русской либеральной интеллигенции вообще, так и ее шестидесятнического подъема в особенности. Статья писалась по конкретному поводу, в котором отразилось модное и по сей день не преодоленное поветрие новоявленного нигилизма, демонстративной исторической непамяти.

Не склонный к обзору имен и названий, Ю.