«Реализм всегда и сегодня»
Б. И. Бурсов, Реализм всегда и сегодня, Л. 1967, 312 стр.
Поначалу название новой книги В. Бурсова кажется странным. «Реализм всегда», – такое утверждение нуждается в расшифровке. Однако, вчитываясь, постепенно приходишь к выводу, что оно направлено не в прошлое, а в будущее. Название, в сущности, становится программой исследователя. Для автора несомненно, что реализм как художественный метод – высшее достижение человечества в области искусства.
В таком случае возникает вопрос: есть ли основания для возникновения модернизма в современном мировом литературном процессе? Несомненно.
«Корень модернизма – отчуждение», – пишет Б. Бурсов. Эпоха всеобщего «отъединения» людей, по-видимому, переживает пору своего расцвета на Западе. Это та реальность, с которой имеют дело художники модернизма.
Но ведь эта действительность не может быть искусственно абстрагирована от жизненного процесса в целом, который как раз и дает основание для исторического оптимизма художникам-реалистам. Почему же нет? Достоевский был поразительно нечуток к доктрине Чернышевского, и его герой преодолевал «отъединение» на ложной основе (Раскольников). Следовательно, если считать признаком реализма в первую очередь то, что он «дает реалистическое истолкование действительности, ищет в ней самой причины, управляющие ею», то нельзя видеть в Достоевском реалиста. Ведь он, даже критикуя, «путал социальные адреса» (по выражению В. Ермилова), не говоря уже о беспочвенности его положительной программы.
«Реализм в высшем смысле» Достоевский противопоставляет реализму в обычном смысле – и не без оснований: только его принципы позволили автору даже в Смердякове и в Свидригайлове открыть «человека», тогда как Толстой, например, в своих отнюдь не отвратительных героях (кн. Василий, Бетси Тверская и др.) не видит человеческого начала.
Б. Бурсов справедливо отклоняет гадания по поводу того, что было бы, если бы Достоевский оказался до конца верен идеям Белинского. Пример с Достоевским говорит, по-моему, о том, что недостаточно «объяснить историей художника», нужно понять, как именно, занимая исторически ограниченную позицию, можно создавать выдающиеся произведения искусства. В отношении Достоевского Б. Бурсов требует именно этого. Обращаясь к современности, он «меняет координаты».
«Кафка – самый несомненный модернист» (стр. 79) и «Кафка – огромный талант» (стр. 83) находятся, по Бурсову, в трагическом конфликте. Та «часть художественной правды», которая ему открылась, пропорциональна его внутреннему сопротивлению модернизму и тяготению к реализму. Действительно остается только гадать, какие шедевры мог бы подарить миру Кафка, если бы он был реалистом. И в данном случае требование Б. Бурсова изучать художника по тому, что дает он сам, а не по тому, что за него дает другой, остается лишь благим пожеланием.
Б. Бурсов ставит в своей книге множество проблем, которые сформулированы уже в названиях отдельных статей: «Достоевский и модернизм», «Пути к художественной правде» и т. д. Но книга построена не по принципу «проблема – статья»; вынесенная в заголовок статьи проблема является только центральной в ней, рассматривается более детально, но обязательно в живой связи со всем кругом вопросов, затрагиваемых автором. Противопоставление реализма и модернизма, например, – лейтмотив всей книги, но их столкновение представлено как «один из существенных аспектов» литературного процесса (ему посвящена особая статья), у которого есть и другие аспекты, также не игнорируемые автором.
Статья «Писатель и литературный процесс» начинается так: «Писатель принадлежит литературе. Литература состоит из писателей. Казалось бы, все просто – писатель относится к литературе, как часть к целому. На деле все неизмеримо сложнее» (стр. 3).
Недоверчивость ко всякого рода «казалось бы» и неутомимое искание того, что есть «на деле», все еще до сих пор приходится возводить в ранг достоинства, хотя это должно быть непременным качеством настоящей научной работы. Таким качеством книга Б. Бурсова обладает.
Литературный процесс – процесс объективный, «Всякое творчество связано как своими собственными законами, так и законами того материала, на котором оно работает. Всякое творчество определяется своим предметом и его структурой и потому не допускает произвола и, в сущности, ничего не выдумывает, а лишь раскрывает то, что дано в самом предмете» 1, -пишет М. Бахтин.
Значение писателя не низводится, конечно, до степени средства осуществления самоцельного литературного процесса. Б. Бурсов в первую очередь выделяет личность художника как «всегда неотъемлемый элемент его творчества» (стр. 7). Он показывает на примере Толстого, Тургенева,
Достоевского и других настоящую драматичность литературного процесса, подчеркивая роль полемического момента в связи с этим. К сожалению, Б. Бурсов ограничивает круг оппонентов писателя его соратниками по цеху. Но уже в 20-е годы появились работы А. Белецкого, В. Волошинова, П. Медведева, где «аудитория» рассматривалась как своеобразный собеседник, к которому обращался со своим словом художник. Эта диалогическая ситуация оценивалась как существенный момент литературного процесса.
Б. Бурсов проводит интересную параллель между литературным и научным процессом. Это важная в нашу эпоху проблема. У нее, вероятно, большое будущее. Жанр и цель статьи не позволили автору слишком углубляться в эту проблему. Ученый, конечно, должен знать всю историю своей науки, но исходит он именно из ее «последнего слова», тогда как «художник волен брать себе в союзники или в учителя художников, принадлежащих разным временам и народам» (стр. 14). Между тем есть основания утверждать, что после Толстого нельзя писать так, как до него. То есть в определенном смысле художник, как и ученый, должен исходить именно из «последнего слова» в искусстве. С другой стороны, можно, отвлекаясь от конкретных выводов Коперника или Ньютона, как мы отвлекаемся от конкретных выводов Толстого или Бальзака, учиться у самой мысли этих ученых; иными словами, научный труд также может служить нормой и недосягаемым образцом для ученого сегодняшнего дня. Проблема, таким образом, усложняется.
Литературный процесс Б. Бурсов исследует и в статье, посвященной Чехову. Он задается вопросом, почему этот великий писатель ничего не создал в «большом жанре», и приходит к выводу, что в этом сказались и закономерность литературного процесса, которая определила ведущий жанр данной эпохи, и особенности самого Чехова как писателя (например, он считал неправомерным бытовой роман типа «Обломова»).
В статье «Персонаж в мировой литературе» Б. Бурсов рассматривает героя художественного произведения как своеобразную точку касания исторического и литературного процесса. «Писатель изображает человека, созданного историей» (стр. 111), но герой – это всегда и концепция автора современного ему человека. И опять – полемика с модернистами. «Персонаж Кафки бесспорно создан историей» (стр. 132). Но «идеалом для современного модерниста является бесцельное и бессодержательное развитие человека, движение к абсолютно неизвестному» (стр. 121). Герой Кафки – жертва жизни, он всегда находится, так сказать, «в страдательном залоге». Иное дело – в нашей литературе. «Мы сами делаем нашу жизнь, и каждый из нас несет ответственность за то, как и что у нас делается» (стр. 149).
Отсюда одновременно и аналитичность и лиричность советской литературы последних лет. «Ольга Берггольц рассказывает историю своей жизни как историю страны» (стр. 149).
Концепции человека в реализме и модернизме противоположны. «Реализм верит в познание человека, модернизм настаивает на его непознаваемости» (стр. 117). Реализму присущ исследовательский пафос, модернизм – «против рационального мышления» (стр. 199).
На этом основании Б. Бурсов подвергает критике притязание «модернистов разных мастей» считать Достоевского «своим предтечей и своей опорой» (статья «Достоевский в модернизм»).
Приводя определение Достоевским своего реализма как реализма «фантастического», автор в этом важнейшем для модернистов пункте отвергает их попытку «присвоить» Достоевского. «Можно сказать, Достоевский использует и мистику в целях проникновения а мир социальных противоречий. Напротив, декаденты при помощи мистики хотят окончательно затемнить социальные противоречия» (стр. 201).
С точки зрения основной задачи своей книги Б. Бурсов рассматривает и наследие Г. Плеханова. «Впервые глубокой марксистской критике модернизм был подвергнут в работах Г. В. Плеханова». «Плеханов является выдающимся теоретиком реализма» (стр. 151, 155), – пишет автор. Изучать наследив этого критика-марксиста нужно не только ради восстановления исторической справедливости, но и в интересах решения насущных задач нашего литературоведения. Одной из них является серьезная критика модернизма. Не случайно одну из статей Б. Бурсов назвал «Г. В. Плеханов и наше время».
Мы рассмотрели только некоторые вопросы, содержащиеся в книге Б. Бурсова. Как видим, поставлены они довольно остро. При их анализе автор не «слишком полагался на готовые решения». Чуткость к явлениям мирового литературного процесса, точность постановки проблемы и новый подход к ее решению, талант полемиста, умеющего иногда создать сложное положение для своего оппонента, – все это делает книгу «Реализм всегда и сегодня» интересной именно в тех отношениях, которые наиболее существенны для современной художественной литературы и науки о ней.
г. Горький
- М. Бахтин, Проблемы поэтики Достоевского, «Советский писатель», М. 1963, стр. 87.
[↩]