Развенчание… анти-Прончатова

Сделав снисходительный реверанс в мою сторону за то, что, «в отличие и от безоговорочных ниспровергателей Липатова, и от его безоговорочных апологетов», я подхожу к оценке творчества писателя «трезво», «непредвзято», мой оппонент вслед «а этим высказался о моих суждениях относительно повестей «Сказание о директоре Прончатове» и «Лида Вараксина» уже куда менее снисходительно и миролюбиво. «Меня не может удовлетворить, – категорически заявляет он, – основной тезис статьи И. Козлова, выраженный и в ее заглавии, и в концовке: «Липатов радует, Липатов огорчает». «Радует», «огорчает» – разве это предмет для общественного обсуждения, постановки вопросов общезначимых?»

А. Коган прав: действительно, это не предмет. Но, говоря по справедливости, ни из «радует», ни яз «огорчает» я и не делал такого «предмета». «Основной тезис» моей статьи, если иметь в виду «Сказание», – а именно оно и дает больше всего поводов для «постановки вопросов общезначимых», – состоит в выяснении соответствия идейно-нравственного облика героя тому новому, что есть сейчас в нашей действительности, в какой мере Прончатов как общественный тип выражает особенности хозяйственного руководителя – деловитость, квалифицированность, принципиальность, демократизм, человечность и многое другое, что рождено потребностью и опытом сегодняшнего дня, – иначе говоря, каков герой художника как наш современник. Что же касается названия статьи, так, к слову, и роман Е. Мальцева с заглавием «Войди в каждый дом» отнюдь не о почтальонах; и пушкинский «Евгений Онегин», как известно, не об одном лишь Онегине, а и о Ленском, и о Татьяне, и об Ольге, и отчасти даже о дяде Евгения… Воплощение же писателем своего замысла может, как известно, и радовать и огорчать читателя…

Я мог бы оспорить и другие тезисы А. Когана, направленные – прямо или косвенно – против положений моей статьи, но не стану этого делать; во-первых, потому, что не стремлюсь оказаться в ряду тех самовлюбленных людей, которые полагают, что вещают от имени самой истины и поэтому в любом случае последнее слово должно непременно оставаться за ними, а во-вторых, – и это главное, – журнальная трибуна предоставлена нам для дискуссии по вопросам подлинно общезначимым. По некоторым из таких вопросов я и считаю своей обязанностью ответить А. Когану.

Как, по-видимому, заметил читатель, наиболее решительно мы с А. Коганом разошлись в трактовке «Сказания» и его главного героя.

Признаюсь, когда я прочитал статью А. Когана, Прончатов меня насторожил, не говоря уже о том, что показался весьма и весьма несимпатичным в своей человеческой сущности. Неужели, подумалось, так и не разобрался я в этом тагарце при первом знакомстве? Неужели, загипнотизированный лестью, уловками «сибирского великого комбинатора», принял его за настоящего человека? Снова перечитал повесть, еще раз умом и сердцем почувствовал героя – со всеми его достоинствами и недостатками – и… еще основательнее утвердился в том, что сказал о нем в своей статье «Липатов радует, Липатов огорчает».

При повторном чтении повести – по горячим следам впечатлений от статьи критика – сложилось убеждение, что Прончатов в «Сказании» В. Липатова и Прончатов в когановской интерпретации – это два разных героя.

А. Коган замечает, между прочим, что «в искусстве великое дело – система зеркал». Но в искусстве великое дело и знаменитое «чуть-чуть». Чуть-чуть больше или чуть-чуть меньше – и вот уже нарушаются смысловые и эмоциональные акценты, совершается отступление от жизненной правды. Все это своеобразно распространяется и на критику. Иной раз А. Коган позволяет себе «чуть-чуть» больше вольности в пересказе того или иного эпизода произведения, иной раз «чуть-чуть» подгоняет мысль нисателя под собственную мысль, иной раз «чуть-чуть» игнорирует фактическую сторону дела, а главное, пожалуй, – и уже не «чуть-чуть», а по-настоящему, – не желает принимать во внимание авторскую манеру, цельность характера, естественность его проявления, за что, кстати, сам так упорно ратовал, ведя разговор о повести «Лида Варакеина».

А. Коган делает Прончатова, а вместе с ним и автора повести (ибо Липатов явно симпатизирует своему герою) ответственным за нравственно неприглядный, даже ущербный Тагар: служивый люд его угодливо обтекаем, рабочий – примитивен и груб. Небрежно отозвавшись о трех персонажах рабочих, А. Коган заключает: «Тагар рабочий остался, если говорить об индивидуальных портретах, по сущесгву за ее (повести. – И. К.) пределами». Здесь любят обывательские сплетни, пьянствуют, – словом, ни одного «светлого луча» в этом «темном царстве»… Потому и название поселка берется оппонентом в иронические кавычки – «родной Тагар». Зло сказано!

По «системе зеркал» лицо Прончатова – в зеркале Тагара.

Картина убийственная, обвинение герою серьезное.

Только соответствует ли оценка оппонента действительному положению вещей? Весьма в малой степени.

И служивый люд Тагара не угодливый, и рабочий коллектив не безлико-безрадостный. Людмила Яковлевна – исполнительный, аккуратный работник, можно сказать, образцовый секретарь. Без большого полета? Но ведь и не каждому метить на директорское кресло, она человек на своем месте. Это выпукло написанный портрет. Человек во плоти и крови – и опять же на своем месте – плановик Поляков. Служивый люд поселка, если иметь в виду «индивидуальные портреты», это, кроме упомянутых лиц, – механик Эдгар Огурцов, бухгалтер Александр Прокопьевич Свиридов, парторг Григорий Вишняков, секретарь комсомольской организации Сергей Нехамов. Да и второй секретарь райкома партии Леонид Гудкин, в характере которого автором подмечены самобытные, нестандартные черты, тоже природный тагарец. Рабочий Тагар в повести – и опять же в «индивидуальных портретах» – еще представительнее: патриарх знатной на всю округу династии Никита Нехамов (уж очень несправедливо замечать в нем только домостроевщину и не видеть рабочей косточки), бригадир сплавщиков Семка Безродный, начальник рейда Куренной, мастер Стогов, старшина катера Ян Падеревский, капитан теплохода «Латвия» Валов… Я отнюдь не намерен сводить все к количеству, тем более восторгаться портретной галереей повести: характеристики некоторых персонажей безусловно нуждаются в большей выразительности, но это вопрос все же другой.

Нет, конечно же, дело не просто в портретах! Эти портреты оживают в сценах труда. Вот они, эти сцены: приезд Прончатова на рейд Куренного, эпизод с паровозом, ночной приезд главного инженера в бригаду Стогова, доставка теплоходом «Латвия» большегрузного плота и особенно эпизод на Пиковском рейде, когда туда приезжают Гудкин и Прончатов, – чувствуешь тут и радость работы, и творческое к ней отношение рядовых тагарцев. Светлое ощущение трудового Тагара усиливается и поэтическими картинами сибирской природы. Они согреты очень личным чувством и главного героя, и иных персонажей повести: Тагар для них действительно родная – сызмальства – земля.