Разведка спором

Николай Ушаков, Мастерская. О поэзии и поэтах. Составители И. Е. Гитович, Е. Г. Адельгейм. Вступительная статья И. Гитович, М., «Советский писатель», 1983, 424 с; Евгений Винокуров, Аргументы, М., «Современник», 1984, 270 с.

«…Невозможно, чтобы поэт не содержал в себе критика» – эти слова Бодлера, открывающие книгу Евгения Винокурова «Аргументы», могли бы стать эпиграфом и к сборнику критических работ Николая Ушакова «Мастерская». Выступления Н. Ушакова, и Е. Винокурова в качестве критиков отнюдь не случайны. Их статьи и заметки о поэзии – не эпизодические отклики, а аргументированные суждения по принципиально важным проблемам, наблюдения и выводы, отражающие сложившуюся у каждого из них систему творческих взглядов. «Мастерская» Николая Ушакова, ушедшего из жизни старейшего советского писателя, – итоговый сборник его работ о поэзии. А «Аргументы» Евгения Винокурова – продолжение размышлений одного из активных участников современного литературного процесса.

Практики стиха, авторы «Мастерской» и «Аргументов» обостренно чувствуют особенности его «поведения», пристально следят за тенденциями в развитии поэзии. Отсюда – и ведущие темы их критических выступлений, свои повороты этих тем у каждого из авторов. Например, к «полюсам образного выражения» (стр. 86) присматривается Николай Ушаков – участник дискуссии о так называемой «интеллектуальной поэзии». О том, что такое «природа успеха» (стр. 192), «оригинальность настоящая и мнимая» (стр. 268), размышляет Евгений Винокуров. И здесь же – разговор о привлекающих постоянное внимание обоих авторов «извилистых законах» поэтической речи, проблемах стихотворного перевода… Все это заботы современной поэзии, осмысление которых – прерогатива критики.

Но в «Мастерской» и «Аргументах» немало обращений к истории литературы, к творчеству классиков. Характерная особенность таких обращений – в том современном угле зрения, который выявляет плодотворное и перспективное в поэтическом арсенале классики, подтверждая тем самым творческие интересы обоих поэтов. Не случайно Н. Ушаков и Е. Винокуров в своих историко-литературных экскурсах так или иначе касаются вопроса о границах между критикой и литературоведением. С особой острогой ставит этот вопрос В. Винокуров, когда размышляет об освоенных и неосвоенных маршрутах поэзии. Он с нарочитой резкостью «разводит» задачи критиков и литературоведов, утверждая: «Генералы готовятся к прошлым боям»- это можно сказать о литературоведах» (стр. 235 – 236). Полемический перехлест здесь очевиден, но очевидна и намечаемая Е. Винокуровым граница между проблемами, рожденными сегодняшним, «сиюминутным» и вызванными взглядом в прошлое, уже определившееся…

В книги Н. Ушакова и Е. Винокурова вошли не только статьи, посвященные современной поэзии и истории литературы, но и размышления авторов о собственном поэтическом опыте, проблемах психологии творчества, «портретные» зарисовки-воспоминания и заметки о поэтах-современниках. И все это объединяется взглядом поэтов-критиков, улавливающих перспективу в движении поэтического слова, осмысляющих уроки учителей.

Естественно, что большим разнообразием отличаются материалы итоговой, достаточно объемной книги Н. Ушакова. Понятно стремление ее составителей (И. Гитович и Е. Адельгейма) как можно полнее представить известного поэта как критика и «исследователя собственной творческой лаборатории» (стр. 4). Вот почему сюда включены выдержки из ушаковских дневников, записных книжек и писем, завершенные фрагменты планы и черновики «главной теоретической работы поэта» (стр. 3), где он собирался проследить «движение русского стиха зо времени» (стр. 259), «движение по истории тем и образов словаря и ритмов» (стр. 414), – незаконченной работы, заглавие которой – «Мастерская» – и дало название книге.

Особый интерес в ушаковской книге вызывают впервые публикующиеся материалы (как, скажем, многие заметки и наброски в разделах «Мастерская» и «Мысли в пути»). Однако составители порой относят к их числу работы, уже появившиеся ранее в периодике. Как «печатающиеся впервые» в книге представлены статьи, опубликованные еще при жизни Н. Ушакова: «Динамическая поэтика» («Літературна критика», Киев, 1940, N 4), «Энергия русского стиха», «Традиция новаторства» («Вітчизна», Киев, 1971, N 12 и 1973, N 7)… Но главное, конечно, не в том, какое место занимают неизвестные прежде материалы в книге работ Н. Ушакова о поэзии. Важнее, что, собранные вместе, эти работы дают отчетливое представление о взыскательном и тонком вкусе их автора, о его неизменном стремлении убедить читателей, что «критика должна быть изящной литературой» (стр. 237), – требование, которое в первую очередь соблюдает поэт и критик. У него свой круг интересов, свои творческие пристрастия.

Недаром Е. Винокуров, начиная разговор с читателем «Аргументов», сразу же заявляет: «У меня с многими поэтами разные модели самолетов. Естественно, я сторонник моей модели… Мне, как конструктору своей модели, своей системы, остается только приводить аргументы в пользу ее, ибо я ее разрабатываю» (стр. 3). А в дальнейшем, делясь своими мыслями о литературе, он вдруг замечает: «…Как правило, художник активно не принимает чужого, чуждого. Как совместить охрану своего и терпимость? Шопенгауэр отрицал Гегеля, Толстой – Шекспира, Твардовский недолюбливал Есенина. А Пушкин уважал и ценил своих собратьев по перу» (стр. 191). Вот задача, которая встает перед художником, выступающим в роли критика: не только разрабатывать свою систему, но и постигать мир «иного мастера» (стр. 191), «полифонию» творческих исканий.

Е. Винокуров не случайно вспоминает об отношении Пушкина к собратьям по перу. Значит, речь и о Пушкине-критике с его широтой, но отнюдь не всеядностью вкусов и интересов. Это идеал для художника, движение творческой мысли которого постоянно преодолевает притяжения своего рода крайних полюсов. О них напоминает Николай Ушаков в одной из дневниковых записей: «..Новая динамическая поэтика намечается с двух сторон – причем увлеченность поэта проверяется умеряющим свою увлеченность ученым» (стр. 414).

Н. Ушаков не скрывает своей увлеченности, предстает перед нами как сторонник «своей модели, своей системы». Примечательны в этой связи «автобиографические» страницы его незавершенной работы о «движении русского стиха во времени». Автор ведет нас здесь по «строчечному фронту» своих произведений и с аналитичностью критика вычленяет в стихах нужные ему детали, прослеживает истоки своих поэтических образов. Более того, он выходит и к определенным обобщениям, опирающимся на его опыт поэта и наблюдения критика.

Размышляя о том, как раскрывается в поэзии «мир в его постоянных изменениях», Н. Ушаков особо останавливается на «одном из возможных вариантов» такого раскрытия – на «малом эпосе – коротком стихотворении – как историческом мгновении» (стр. 265), запечатленном художником. «Малый эпос», по мысли Н. Ушакова, вбирает в себя стихи, тяготеющие к балладному жанру. Автор «Мастерской» подкрепляет свое суждение примерами из собственного творчества. «Один из возможных вариантов» становится принципиально важным для Н. Ушакова в его художническом самоопределении. А отсюда – и проблемы, над которыми размышлял поэт: о роли детали, «выпуклой подробности» (стр. 250) в поэтическом произведении; о точности воспроизведения «жизненных подробностей» (стр. 50), подтверждающей «конкретность времени и определенность пространства» (стр. 38); об уплотнении образа, когда «подробные выкладки заменяются сокращенными формулами» (стр. 40), «при минимальной стихотворной площади» дается «максимум художественной информации» (стр. 245) и со всей очевидностью встает вопрос о поэтическом подтексте, «намеке и недомолвке в стихах» (стр. 158). Постоянное обращение Н. Ушакова к проблемам, связанным с теорией «малого эпоса», – лишнее доказательство ключевой роли этой теории в его поэтической системе. С позиций «малого эпоса» Н. Ушаков нередко ведет «разведку спором» (стр. 41), выявляющую не просто полемичность, но и заметную порой пристрастность его суждений и наблюдений. И такая увлеченность поэта подчас дает себя знать в самой логике его подхода к анализируемому материалу, в некоторых его высказываниях и выводах.

Пристрастие Н. Ушакова к приметам времени отразилось, например, на характере осмысления им наследия поэтов-классиков. В их произведениях он прежде всего видел примеры вхождения в поэзию жизни, «незабываемых для поэта и его общества мгновений, подтверждаемых жизненными подробностями, точностью воспроизведения которых поэт всегда горд» (стр. 50). «В таком духе», как справедливо отмечается во вступительной статье к «Мастерской», и «прочитывается» Н. Ушаковым история русской поэзии. Его постоянное внимание к достоверным подробностям воссоздаваемого художником мира хранит и отголоски лефовской теории «литературы факта», отрицавшей художественный вымысел.

«Мне был близок Леф» (стр. 406), – признавался поэт в одной из заметок, вспоминая о своей литературной молодости. И следы этой близости неожиданно обнаруживаются в рассуждениях Н. Ушакова, когда он начинает сетовать: «Художественная проза теряет плотность познавательной информации. Популярная статья математика о вероятном пути направляемого 22 игроками футбольного мяча и дневник начальника Генерального штаба поэтому интересней сюжетной новеллы о футболе и иного романа» (стр. 235). Не удивительно было бы прочитать подобное суждение в 20-е годы на страницах журнала «Новый Леф», но написаны эти слова автором статьи «Искусство критики» в 1971 году. Они высказаны как бы попутно, что называется, в сердцах, но такая обмолвка – невольное свидетельство давних увлечений Н. Ушакова.

Так вырисовываются очертания ушаковской поэтической «модели», отражающей неизменный интерес поэта к «малому эпосу», который он считал главным полем своей поэтической практики.

Иначе расценивает значение «малого эпоса» в творчестве Н. Ушакова автор вступительной статьи к его книге Ирина Гитович. Обращая внимание на пристрастие Н. Ушакова к деталям, «чисто внешним приметам времени» (стр. 19), она замечает: «Из ненасытной любознательности собирателя я систематизатора примет бытия… родилась теория «малого эпоса», защищая которую от всевозможных оппонентов, поэт, по природе удивительно мягкий и деликатный, становился упорен и даже упрям» (стр. 15 – 16). А между тем, развивает свою мысль автор вступительной статьи, «утверждая теорию «малого эпоса» и отстаивая его преимущества перед всеми другими поэтическими формами», Н. Ушаков «постоянно создавал» иные стихи, «где размыты не только границы между вещью и состоянием, но и… между самими состояниями» (стр 21). И причина «этого удивительного психологического парадокса» (стр. 21), по мнению И. Гитович, в том, что Н. Ушаков – «лирик чистейшей воды», хотя, оговаривается она, «он, как ни странно, не любил… вообще всякого обнажения своего «я» – того, что исконно составляет самую сердцевину лирики» (стр. 16).

Невольно возникает вопрос: в самом деле, не был ли Н. Ушаков «в плену» у теории «малого эпоса» вопреки фактам своего творчества? Не подвел ли его здесь взгляд критика, в искусстве которого, по его собственному определению, «главное – диагноз, смелая правильность диагноза» (стр. 234)?

Размышляя над аргументами И. Гитович, вспоминаешь баллады Н. Ушакова, полномочно представляющие его «малый эпос», такие, как «Украина глухо волновалась», «Дезертир», «Баллада со свечами», где достаточно отчетливо или подспудно переплетаются «вечное» и «сиюминутное». Разве не размыты в таких балладах границы «между вещью и состоянием» и «между самими состояниями»? Но это, однако, не дает повода причислить их к чисто лирическим жанрам.

Конечно, Николай Ушаков не ограничивался в своем творчестве малыми лиро-эпическими формами – балладами, стихотворными новеллами, зарисовками, жанрами, очерчивающими плацдарм «малого эпоса». Он стремился художнически освоить все «цвета лирики», обращался к слову не только «живописному», но и «музыкальному». И естественно, что в числе поэтических удач Н. Ушакова есть и лирические шедевры. Но «малый эпос» доминировал в поэзии Н. Ушакова, не терял своих стержневых черт даже при явном господстве лирического начала. Место «малого эпоса» в ушаковских книгах определялось отнюдь не количественным показателем, а весомостью, значимостью лиро-эпических стихов в художнических поисках поэта.

Реальные факты творчества Н. Ушакова заставляют усомниться: правомерно ли говорить о поэте как о «лирике чистейшей воды»? Уместно в этой связи прислушаться к суждениям Евгения Винокурова из его книги «Аргументы». Он замечает, что отдельные поэты «без любовных стихов существуют» (стр. 198). И прежде всего называет А. Твардовского, у которого «почти не найдешь стихов о женщине, любви… Такие же поэты, как Н Ушаков и Б. Слуцкий, да и сам старик Державин… – пишет Е. Винокуров, – как-то обошли эту тему» (то есть тему любви; стр. 198). Примечательно, что Н. Ушаков назван здесь в ряду поэтов, стремящихся так или иначе к выражению «объективного» начала – на уровне поэтического рода (А. Твардовский – поэт эпического склада) или же в плане жанровых пристрастий (Державин и Слуцкий – поэты, тяготеющие к одическому стиху; а в оде, если сравнить ее с другими лирическими жанрами, «больше внешнего, объективного» ¹, как отмечал еще Белинский). Да, кстати, и сам Н. Ушаков нередко выступал как поэт-одописец. И тем отчетливее выявляется его интерес к «внешнему, объективному».

В любовной лирике, обобщает свои наблюдения Е. Винокуров, «проявляется наглядно сила лирической поэзии» (стр. 227). Это как бы сердцевина всей лирики. Аргументы Е. Винокурова здесь – слоено бы косвенное подтверждение того, что координаты творческих интересов Н. Ушакова следует искать не в области «чистой» лирики, а на пересечении внешнего, объективного и внутреннего, субъективного – эпического и лирического начал.

Показательно, что Николай Ушаков не раз возвращался к вопросу о межродовой природе «малого эпоса». Это отражено и на страницах его книги. Так, упоминая о «малом эпосе» в ряду лирических жанров, автор «Мастерской» обращает внимание на «все соседства лирики» (стр. 36), а значит, и на ее взаимосвязи с миром эпической поэзии. А в статье «Работая над стихом» он делает примечательную оговорку, определяя место излюбленного им жанра: «в лирике, вернее в малом эпосе» (стр. 243). Стоит обратить внимание и на формулировку в черновом варианте данной статьи, присланной Н. Ушаковым автору этой рецензии. Прослеживая судьбы поэмы, Н. Ушаков пишет о том, как уплотняется в современной поэзии большая эпическая форма. Среди возможных проявлений такого уплотнения, по мнению поэта, и «несколько строф, принадлежащих не столько лирике, сколько малому эпосу».

Интерес Н. Ушакова к деталям, «подробностям мира» в поэтическом произведении дал направление и его размышлениям об особенностях свободного стиха – верлибра, который в 60 – 70-е годы все чаще стал заявлять о себе на страницах стихотворных сборников и в критических дискуссиях. Первотолчком же для этих размышлений Н. Ушакова – поэта (в начале 1973 года он сам выступил перед читателями с циклом «Верлибры») и критика – явились свободные стихи Е. Винокурова, напечатанные в его книге «Музыка» (1964). В статье «Полюсы образного выражения» (1967) – реплике в споре об интеллектуальной поэзии – Н; Ушаков, обратившись к винокуровским верлибрам, скептически отметил, что «вещи реального мира» в них «по заданию поэта заменялись абстракциями отвлеченных построений» (стр. 87).

Н. Ушаков подходил к проблемам верлибра с позиций своего стиха, вбирающего в себя запечатленные художником черты, зримые приметы изображаемого времени. А отсюда для поэта «первый секрет», важнейшая особенность верлибра – «вещность его образов» (стр. 326). И еще об одной особенности, исходящей из интересов балладного жанра, пишет Н. Ушаков: «Верлибр – не орнамент, а некая поэтическая фабула с нарастанием и неожиданной развязкой» (стр. 403).

Явно недооценивая, по моему глубокому убеждению, творческие удачи автора «Музыки» в области свободного стиха, Н. Ушаков противопоставлял верлибрам Е. Винокурова его более раннее, но «наиболее сердечное, по мнению старого поэта, стихотворение «Москвичи», «непосредственность которого сама возбуждала чувства и направляла ум…» (стр. 87). Н. Ушаков отнес «Москвичей» к числу шедевров советской поэзии, причем назвал это стихотворение (в черновом варианте статьи «Работая над стихом») «бесфабульной балладой».

В статье «Работая над стихом» (1971) – одной из глав незаконченной книги «Седьмое поле» – Н. Ушаков вновь вспоминает винокуровские верлибры, воспринимая их как «декларацию прав» (стр. 248) поэта. И в самом деле: по признанию Е. Винокурова, стихи, освобожденные от рифм и привычных размеров, но сохранившие «питательные вещества» поэзии, с особой очевидностью воссоздают «ощущение мира, угол зрения» ² их автора. Значит, и для самого Е. Винокурова обращение к верлибру – возможность приблизить к читателю, глубже раскрыть свое «ощущение мира», где частное, единичное поднимается, говоря словами автора «Аргументов», к «некой сути» (стр. 137), к какому-то «абсолюту» (стр. 180). И тем явственнее философический исток винокуровской лирики, который улавливал и Н. Ушаков, когда в журнальном варианте «Седьмого поля» писал о «попытке» Е. Винокурова «выйти за пределы своего искусства в философию» ³. Здесь вновь ощутим полемический тон: самая формулировка «за пределы искусства» – словно бы напоминание о рискованности подобной попытки.

Но для Е. Винокурова это не «попытка», а «свой, выношенный, выстраданный опыт», о значении которого для поэта пишет он в «Аргументах», «свой угол зрения» (стр. 269). В его стихах происходит, как заметила однажды И. Роднянская, «превращение «материального» в «смысловое» ⁴. И это с особой отчетливостью передается в винокуровских верлибрах: деталь реального мира, внешняя подробность, как бы укрупняется в них до общего понятия.

Н. Ушаков же видел в таком превращении лишь «движение поэзии от реалий к абстракциям» (стр. 249). Он заявлял: «Верлибр требует вещей, а не понятий». И, заявляя так, оставался в пределах своей системы. Н. Ушаков, в сущности, понимал это, когда добавлял: «Пока его (верлибра. – Л. В.) тайна не сведена к формуле, с этим можно согласиться, а можно и не согласиться» (стр. 249). Е. Винокуров, надо думать, не мог согласиться. У него свои аргументы. Для него важен «анализ понятия»: ведь «это и есть философское стихотворение…» (стр. 270).

Поэзия для Е. Винокурова – «документ мышления» (стр. 259). «Я стою за мысль в стихах» (стр. 70), – не устает повторять он. Показательным было уже заглавие первой книги его работ о поэтическом творчестве – «Поэзия и мысль» (1966). Это не просто тезис многих винокуровских высказываний. Это – творческий девиз поэта, определяющий принципиальные положения его статей и заметок о поэзии. Пушкин для Е. Винокурова «в первую очередь – философ» (стр. 18), С. Есенин – «национальный мыслитель» (стр. 63). Э. Багрицкий – «поэт философский» (стр. 82)… Да и вообще «вся русская поэзия – поэзия философская» (стр. 136). Подчеркнутая «сгущенность» такого суждения очевидна, но тем очевиднее и направленность творческих устремлений автора. Недаром же постоянно возвращается он к«поэтам мысли» (стр. 259) – Е. Баратынскому, Ф. Тютчеву, к творчеству современников, в чьих стихах доминирует мысль, «философия факта» (стр. 130), – к творчеству Н. Заболоцкого, Л. Мартынова…

Защитник «серьезной литературы» (стр. 265), Е. Винокуров уделяет особое внимание соединению в стихах «вечного и временного, абсолютного и конкретного» (стр. 53). Это своего рода лейтмотив целого ряда его наблюдений над стихами разных поэтов, будь то Фет, закрепляющий «миг в вечности» (стр. 38), Блок, умевший, как никто другой, «связать конечное и бесконечное» (стр. 53), Есенин, обладавший способностью «увидеть минутное на ослепительном фоне вечного» (стр. 69), и, наконец, Маршак, «живший одновременно в двух временных измерениях» (стр. 206). Е. Винокурову, вспоминающему о встречах с ним, особенно запомнился пример с часами, который любил приводить Маршак, – о взаимосвязи в поэтическом творчестве часовой стрелки, «отмеряющей задачи вечности», и секундной, «отмеряющей задачи сегодняшнего дня, повседневности» (стр.206).

Перечитывая и анализируя стихи, созданные в различные периоды истории русской поэзии, автор «Аргументов» прослеживает, как «философия превращалась в чувство, в ощущение, в торжественный и лирический настрой, в пафос» (стр. 141) поэтических строк оды. Обостренный интерес к судьбам одического жанра – характерная особенность в системе творческих координат Е. Винокурова. Русская поэзия, подчеркивает он, начинается с оды Ломоносова (стр. 141, 195). А истоки пафоса «высокости» (стр. 143) – в «державинском одическом настроении» (стр. 142).

Для Е. Винокурова одический жанр не застывает в привычных исторических рамках классицизма, а трансформируется и продолжает свою жизнь, осмысляя, исследуя действительность, утверждая выношенные поэтом истины. Под этим углом зрения и рассматривает Е. Винокуров «силовые линии» в творчестве поэтов своего поколения, шагнувшего в литературу с полей сражений Великой Отечественной войны: «..Классическая одичность, торжественный настрой «высокого штиля» были нам по душе. Возрождался новый «классицизм», то есть «неоклассицизм»… Мы притянули руку, впрочем, не всегда это ясно осознавая, через полторы сотни лет… представителям классицизма… «Тяжелая лира» классицизма настраивала наши души на высокое, витийственное парение» (стр. 195 – 196).

Интерес к бытованию жанра оды – причина того, почему так чуток Е. Винокуров к одическим, ораторским интонациям в стихах своих современников. Он пишет о «торжественном, риторическом тоне» поэзии П. Антокольского (стр. 126), понимая здесь риторику в изначальном, высоком смысле этого слова, как ораторское искусство одического поэта; об «ораторском басе»Я. Смелякова (стр. 96); различает «ораторскую приподнятость державинского толка» (стр. 162) в творчестве А. Межирова. И самый характер построения стихов «как реплики в разговоре, как выкрика во время раздумия, беседы с самим собой о чем-то нерешенном, о чем-то проблематичном», как «ответа кому-то или возражения себе самому» (стр. 211) воспринимается поэтом с точки зрения одописца.

Е. Винокуров тяготеет к малым лирическим формам, ибо «поэзия мысли», как утверждает он, «отточена, отчеканена, точна» (стр. 198). «…Люблю большей частью короткие, спрессованные… стихи» (стр. 209), – признается автор «Аргументов». И такая тяга поэта к краткости лирического самовыражения оборачивается настороженным, даже недоверчивым отношением его к «разливу» стихотворной эпики. «Я люблю, – пишет Е. Винокуров, – читать стихи, лирику, но не эпос» (стр. 234). Поэма для него «в большинстве случаев» – «бесконечно растянутое» стихотворение (стр. 234). А если уж и принимает Е. Винокуров то или иное эпическое произведение в поэзии, то дорог ему в нем «именно лиризм» (стр. 234). Отсюда такие, например, наблюдения поэта: «Эпическая река» поэзии А. Твардовского «питается лирическими родниками» (стр. 111); «Будучи эпиком, очень объективным художником, Твардовский лиричен. Его эпические герои выражают характер самого автора. В этом смысле Александр Твардовский – до глубины души лирик» (стр. 106).

Творческие пристрастия Е. Винокурова приводят его, как и Н. Ушакова, к некоторым «кренам» и перехлестам в критических суждениях и оценках. Автор «Аргументов» иной раз даже подчеркивает свою субъективность и самим тоном высказывания, как, к примеру, в такой, явно полемической реплике: «Если поэт не любит себя, он становится эпиком» (стр. 180). И поворотом отдельных наблюдений. Так, он перечитывает стихи Некрасова с точки зрения лирика, тяготеющего к малым формам, и с нарочитой категоричностью высказывает спорное, но отвечающее его творческим принципам мнение: Некрасов «перегружает стихи прозаическими длиннотами, а в поэзии… нужно говорить только о главном – все лишнее утомляет» (стр. 183). «Но, – добавляет Е. Винокуров, – подчас отдельными концентрированными строфами Некрасов удивительно пронзителен» (стр. 183), он – мастер «сильнейших, резких формулировок» (стр. 47). И в этой, уже положительной оценке заметны пристрастия поэта – сторонника «отточенных, отчеканенных» стихов.

Показательно, что и в стихах Николая Ушакова Е. Винокуров ценит «краткость», «острую мысль, которая всегда современна» ⁵. Он видит в нем «мастера мыслящего» ⁶, на которого значительное влияние оказали Тютчев и Баратынский. Наблюдения эти справедливы, но не охватывают многих характерных особенностей творчества Н. Ушакова. И причина этого в том, что контуры поэтической системы Е. Винокурова накладываются здесь на его» суждения об ушаковских стихах.

Но субъективность авторов «Мастерской» и «Аргументов» не заслоняет и не умаляет одного из главных их достоинств – чувства слова. Чутье к слову, поэтический слух неотделим для них от зоркости художнического видения, оценивающего точно найденную деталь, неожиданный образ.

Оба поэта пишут об инструментовке стиха, роли в нем рифмы, музыкального начала, пишут обо всем этом с тем знанием дела, что отличает именно хозяина творческой лаборатории, который многое аналитически осмысляет, а что-то может «внутренне только почувствовать, интуитивно ощутить» («Аргументы», стр. 254).

Каждый из них, разрабатывая свою систему, выносит на суд читателей свои аргументы. Нередкая субъективность этих аргументов – повод и для соразмышления, и для спора. Таким и должно быть литературно-критическое выступление поэта. Оно прежде всего, по меткому определению Николая Ушакова, «разведка спором, в котором приглашаются принять участие как теоретики поэзии, так и ее практики» (стр. 41),

1. В. Г. Белинский, Полн, собр. соч., т. V, М., 1954, с. 48.[↩]
2. Евгений Винокуров, Собр. соч. в 3-х томах, т. 3, М., 1984, с 96.[↩]
3. «Радуга», 1971. N 12, с. 126. [↩]
4. И. Роднянская, Начало поэта. – «Октябрь», 1975, N 9, с. 203.[↩]
5. Евгений Винокуров, Собр. соч. в 3-х томах, т. 3, с. 296.[↩]
6. Там же, с. 295.[↩]