М. Л. Гаспаров. О нем. Для него

М.Л. Гаспаров. О нем. Для него/Сост. М.Тарлин­ской, подред .М.Тарлинской и М.Акимовой. М.:НЛО, 2017.720с.:ил.

О М.Гаспарове уже написано так много, что новая книга выглядит  сборником  довольно  хаотичных  и  разношерст­ных—под стать заглавию — «добавлений». Попыток предста­вить эту универсальную личность целостно нет.Но личность столь значительна, что дороги любые частности, относящие­ся к ней. Правда, некоторые авторы воспользовались случаем, чтобы и «себя показать» рядом с выдающимся человеком.

Раздел «Публикации» — это прежде всего неизвестные работы и переписка самого Михаила Леоновича, но также и перепечатка патетической статьи Н. Брагинской о нем «Отчетливость  как  категорический  императив»  (2006): «Почему он так работал? Так нечеловечески много? Спи­сок трудов читается, как героический эпос, как рассказ о подвигах…» (с. 338). В подборку статей о стихотворениях О. Мандельштама периода «Камня» для предполагавшей­ся энциклопедии включено около половины всей работы Гаспарова по комментированию стихов этого поэта. Учи­тывались тематика, композиция, стилистические и верси­фикационные особенности текстов, их переклички с собст­венными мандельштамовскими и произведениями других поэтов, прилагалась исчерпывающая библиография к каж­дому стихотворению. Перевод на английский статьи «Tran­slations» из изданных и переизданных «Записей и выпи­сок» сделан Дж. Смитом, очевидно, ради своих предисло­вия и примечаний. Другое дело статья М. Вахтеля «»Фило­логия как нравственность» в историческом контексте», по­мещенная в разделе «Personalia», — обстоятельный анализ названной научно‑публицистической статьи Гаспарова с приложением  ее  первоначального  полемического  текста (1979), снабженного указаниями на изменения и сокраще­ния, сделанные в «Записях и выписках». Абсолютно внове для читателей переводы из очень разных китайских по­этов, конечно, с подстрочника. Только сообщению во всту­пительной заметке, будто Гаспаров «неукоснительно сле­довал принципу: один иероглиф — одно слово» (с. 129), тексты в общем не соответствуют, акцентного равенства строк нет, тяготение переводчика к верлибру налицо.

Публикация Михаила Лотмана на полторы сотни стра­ниц  не  без  претенциозности  названа  «Неотправленным письмом» и действительно открывается как бы длинным письмом к покойному; но автор решил опубликовать свою подлинную переписку с ним, сохранив даже своеобразие орфографии и пунктуации обоих корреспондентов, и она оказалась чрезвычайно познавательной, особенно для сти­ховедов. То, что младший писал подробнее старшего, впол­не естественно, и не просто в силу возраста. Прославлен­ный  гаспаровский  лаконизм  ярко  выразился  в  начале письма объемом в две трети страницы: «…вот уж подлинно: за недосугом пишу пространно» (с. 248). Не помешало бы еще примечание с указанием на то, что тут использована максима Б. Паскаля, к которой прибегал и молодой Маркс. Это говорило бы также о всесторонней эрудиции антични­ка и стиховеда. Эпистолярная беседа ведется на равных, обоим Михаилам есть что сказать друг другу. Например, младший удачно сблизил постмодерн и эллинизм (с. 250), сопоставил взаимопроникающие рационализм и иррацио­нализм: «Брюсов и Фрейд строят различные системы ир­рационализма,  и  оба  при  этом  сверхрационалистичны» (с. 253—254) и т. д. Из откровенной переписки явствует, что даже самые добросовестные и опытные стиховеды от перенапряжения могут ошибаться в определении размеров (с. 187, 218).

А. Жолковский опубликовал лишь семь писем Гаспа­рова с комментариями. Они менее интересны, но живо­стью не уступают большой подборке М. Лотмана. Добро­желательный Михаил Леонович мягко посмеивается над наукообразием; согласно примечанию, «обыгрывает наше со Щегловым пристрастие к аббревиатурам, в данном слу­чае, — ПВ (приемы выразительности)»: «Но один прием убедительности (ПУ), мне кажется, Вами все же упущен» (с. 286). Такой стилист имел право предъявить претензию к своему сильнейшему предшественнику: «Якобсон, к со­жалению, — один из худших образцов стиля в нашей нау­ке» (с. 288). В интервью о классической филологии и о са­мом себе он характеризовал античный сектор ИМЛИ, из которого ушел в 1990 году («Соболевский формировал сектор по одному твердому принципу: чтобы люди были нескучные, поэтому из всех остальных секторов ИМЛИ на нас смотрели с безумной завистью. Но качество науч­ной работы от этого несколько страдало, потому что нрав­ственные  добродетели  с  интеллектуальны ми  доброде­телями не всегда совмещаются», с. 316), и знаменитого профессора  МГУ  времен  своего  студенчества:  «Радциг пел: все фразы у него, и не только в лекциях, а и в разгово­рах, выгибали спины интонационными дугами и конча­лись гулкими ударами…» (с. 329).

Раздел «Мемуары и эссе» открывается отрывками из повести А. Зотовой «От счастья не умирают», в которой прототипами Юли и Андрея послужили она сама и став­ший ее мужем Гаспаров. Самый напряженный эпизод, ко­нечно, — похороны Сталина (колорит времени). Под псев­донимом Илья Оказов сын дает интервью «Об отце» не только с бытовыми подробностями (например, с перечнем книг, которые тот читал ему маленькому), но и с единст­венными в увесистом сборнике упреками в его адрес: по­чему ушел из семьи, никому ничего не сказав, зачем перед смертью крестился, изменив убеждениям всей жизни. Тут уж не простым людям судить.

М. Халтурина вспоминает о дружбе с детства Миши Гаспарова и рано погибшего Вовы Смирнова, сына извест­ного тогда критика Веры Смирновой; М. Тарлинская — о друге молодых лет, увлекшемся, как и она, стиховедени­ем. Зрелый ученый предстает в ранее порознь печатав­шихся  этюдах  А. Жолковского,  кокетливо  названных «Пятью виньетками». Очень уж хочется этому оригиналу утвердить свой личный жанр. Он почему‑то боится, что лучше, чем он, знавшие Гаспарова «именно поэтому <…> ничего не напишут» (с. 416).

Согласно содержанию, к тому же разделу относятся «Воспоминания о М. Л. Гаспарове» М. Вахтеля и «Гаспа­ровское мандельштамоведение и не только (припоминая разговоры и обсуждения)» Ю. Фрейдина — мемуары со значительным научно‑аналитическим элементом. Но в текс­те  они  включены  в  следующий,  третий  раздел  тома  — «Personalia», посвященный тем или иным работам и изда­ниям Гаспарова. Здесь находится и упомянутая выше ста­тья  того  же  Вахтеля  про  «Филологию  как  нравствен­ность» с приложением. В этом разделе больше, чем во втором и четвертом, названном просто «Статьи», ценного для науки, лишь последовательность расположения работ не выглядит продуманной. После разбора публицистиче­ской статьи о филологии (но в заглавии‑то — еще и «нрав­ственность»)  идут  статьи  С. Золяна  «М. Л. Гаспаров  и принцип относительности поэтического   перевода», Ю. Орлицкого  «Гас па ров  и  радикальный  поэтический авангард», Т. Смоляровой «»Если многое пытано и в малое сжато…»: поэтика Пиндара в поэтике Гаспарова», Р. Тимен­чика «Выписки к записям» — уже по названию неакаде­мичная,  подражающая  знаменитой  гаспаровской  книге свободного жанра,  включающая  переписку  В. Пяста  с В. Брюсовым по вопросу о публикации стихов первого из них в «Весах» и одно письмо Брюсова Вяч. Иванову по то­му же вопросу.

Армянский ученый определяет суть дела: «В отличие от «филологических»  переводов,  переводоведческие  взгляды М.Гаспарова были нацелены на утверждение новых подхо­дов. Выбрав за исходную точку рассмотрения кардинальную для теории перевода проблему точности/неточности, М.Гас­паров  вместо  традиционного  «конформизма»  предложил «экстремистский» подход» (с. 486) — твердый выбор одной из двух тенденций. Он разработал количественный крите­рий точности/вольности, который, однако, больше подходит «для сопоставления перевода с подстрочником, а не ориги­налом» (с. 493). С.Золян явно предпочитает «словоцентри­стской» концепции перевода «текстоцентристскую», учиты­вая динамическое бытие текста в зависимости от контекстов. Соглашаясь  с  «»бескомпромиссностью»  Гаспарова:  невоз­можно достичь «компромисса между насилием над подлин­ником и насилием над своим языком»», он уточняет, что «возможно указать крайние пределы (буквальный перевод vs. вольный перевод), определяющие границы допустимого множества возможных альтернатив» (с. 498).

Михаил Леонович в многочисленных исследованиях избегал вкусовых предпочтений. Тем не менее Ю. Орлиц­кий предъявляет два свидетельства «того, как Гаспаров полагался на свой вкус в оценках творчества современных поэтов, и оба они <…> относятся к наиболее радикально­му крылу авангардной поэзии» (с. 507). Приводятся одоб­ренные ученым иронические версификационные опыты стиховеда А. Кондратова (целиком ряд стихотворений) и также  одобрительная  открытка,  посланная  автору  двух книг палиндромов В. Пальчикову.

Т. Смолярова доказывает единство метода столь раз­ностороннего филолога и литератора. Так, статья «Поэзия Пиндара»  «полна  перекличек  с  другими  его  работами, связанными с античностью лишь косвенно или не связан­ными вовсе» (с. 526). Как переводчику «в деле освобожде­ния поэзии Пиндара от ограничений, налагаемых метром на смысл» ему предшествовал американец Р. Латтимор: оба считали, что задача переводчика — «по возможности, сделать темное ясным (то есть, попросту, понять) и доне­сти это понимание до читателя, реализовав его в условиях другой эпохи и другого языка» (с. 530, 531). Требование активного соучастия читателя в создании поэтического представления Гаспаров выделял у русских модернистов. Нашлись параллели между одами Пиндара, «одами» Ман­дельштама и Маяковского и даже стихами С. Маршака для детей. «В предисловии к «Рассказам Геродота» (2001) Гаспаров объясняет, что целью этого значительно сокра­щенного  пересказа  было  «поправить  несправедливость» по отношению к «отцу истории»», которого переводили «»не как писателя, а как источник сведений о Древней Гре­ции и Древнем Востоке»» (с. 556).

Раздел «Статьи» правильнее было бы назвать «Мате­риалы и сообщения». Безотносительно к Гаспарову К. По­ливанов  дополняет  интерпретации  «Заблудившегося трамвая» Гумилева. Л. Панова печатает четвертую из цик­ла своих статей («О балладе и балладности»), посвящен­ного поэтическому циклу М. Кузмина «Форель разбивает лед». У большой группы молодых филологов «дополне­ния к комментарию» стихотворений Маяковского 1920‑х годов включают и то, что более или менее известно. Г. Ле­винтон пишет про двойчатки Мандельштама (это слово встречается у самого поэта и введено в научный оборот его вдовой). Третий раз возник А. Жолковский с заметками «Загадки мартовской ночи: Еще раз о стихотворении Пас­тернака «Встреча»». Эх, раз, еще раз…