Пятнадцать современников. Радиопередачи В. В. Вейдле о писателях русского зарубежья (радио «Свобода», 1972–1973 годы)

Радиопередачи В. В. Вейдле о писателях русского зарубежья (радио «Свобода», 1972-1973 годы)

В книге воспоминаний дочери писателя русского зарубежья Бориса Зайцева есть эпизод, лучше всех исторических исследований характеризующий глухую эпоху, в которую был погружен Советский Союз в начале 70-х годов.

В сентябре 1971 года перед приездом Леонида Брежнева во Францию в советском посольстве в Париже был составлен список «особо опасных» парижан, и по указанию французских властей на все время визита высокого гостя за ними было установлено наблюдение полиции. В списке «особо опасных» оказался и старейший русский писатель, с 1920 года живущий за рубежом. Наталья Борисовна пишет: «Пришел из комиссариата какой-то чиновник, довольно смущенный, и сказал, что им дано распоряжение, чтобы господин Зайцев утром и вечером приходил бы в комиссариат регистрироваться – должен приехать Брежнев, а так как господин Зайцев враг большевиков, то ему необходимо приходить и расписываться. Мой отец очень смеялся… Он был страшно горд, что считался опасным террористом! Ему было 90 лет, и он через четыре месяца умер, не дожив до 91 года» ¹

Если правительство СССР так боялось 90-летнего писателя, то его произведений оно боялось еще больше. Запрет на творчество тех, кто покинул Советскую Россию, был жестоким, достать их книги было невозможно. Поэтому не случайно многие произведения писателей-эмигрантов люди в России воспринимали сначала на слух, из передач зарубежного радио, и только позже, через много лет, уже зная текст, смогли увидеть их напечатанными. Нью-йоркский издатель Григорий Поляк приводит такой факт: «Один мой знакомый в летнее время снимал дачу недалеко от станции Кратово лишь потому, что там на чердаке он мог слушать передачи почти без помех, успевая конспектировать наиболее важное, и прежде всего выступления Вейдле. В течение нескольких лет В. В. заведовал русской редакцией радио «Свобода», что открывало ему возможность напрямую обращаться к многомиллионной российской аудитории, и даже когда он этот пост покинул, его голос, хотя и сильно заглушаемый, был слышен в России»².

Радио «Свобода» (PC), начиная с первых дней своего существования, уделяло большое внимание «запрещенным» писателям и «запрещенной» литературе. Перед микрофоном радио «Свобода» выступали талантливые, яркие и интересные писатели и литературоведы – Гайто Газданов, Георгий Адамович, Александр Бахрах, звучали произведения, не печатавшиеся в России. Яркой страницей в истории станции стали программы Владимира Вейдле. Выпускник Санкт-Петербургского университета, Вейдле некоторое время преподавал историю искусств в Перми и Петербурге. В 1924 году он эмигрировал во Францию, где сотрудничал в русских журналах «Современные записки», «Числа», «Звено», газетах «Последние новости», «Возрождение» и др. В 1953 году он начал активно сотрудничать с PC и вплоть до своей смерти в 1979 году регулярно писал программы для русской редакции радиостанции. Его заметки на литературные темы, очерки об искусстве, воспоминания постоянно звучали в эфире.

С ноября 1972 года по февраль 1973-го на волнах PC прозвучал цикл Вейдле «Писатели русского зарубежья», состоявший из 15 передач. Серия была посвящена русским зарубежным писателям, которые начали свою литературную карьеру еще на родине и были известны читающей России. Передачи этого цикла Вейдле расположил в хронологической последовательности – по годам рождения своих героев – от Мережковского до Оцупа. Каждая передача была посвящена одному писателю и длилась 9 минут, что составляет 4-4,5 страницы текста.

Аудитория западного радиовещания в 70-е годы в Советском Союзе состояла преимущественно из интеллигентных, образованных, политически активных людей. Имена писателей русского зарубежья, а иногда и отдельные их произведения, напечатанные в эмиграции, многим слушателям были знакомы. Однако они ощущали потребность в более широкой информации о творчестве и судьбах этих писателей. И эту информацию они в первую очередь могли получить из передач западного радио. Поэтому задача Вейдле как автора цикла о писателях русского зарубежья состояла не в том, чтобы пересказывать уже известные аудитории факты биографического характера или анализировать произведения, которых слушатели, возможно, и не читали, а в том, чтобы дополнить уже имеющуюся информацию, дать новые штрихи к портретам писателей, поделиться собственными размышлениями о них. Многих из своих героев (например, Ходасевича, Адамовича, Ремизова и др.) Вейдде знал лично и не упускал возможности рассказать об этом в передаче.

Готовя передачу о Борисе Зайцеве, Вейдле, неоднократно бывавший у Зайцевых в Булони, знавший и любивший не только Бориса Константиновича, но и его жену Веру Алексеевну и дочь Наталью, взялся за перо не без труда: «Близка его смерть. Трудно мне о нем писать. О Борисе Константиновиче трудно; еще труднее о Зайцеве – писателя от человека отделить»³. Поэтому первые минуты Вейдде посвящает Зайцеву-человеку, рассказывая о семье Зайцевых. «Радуюсь, – пишет Вейдле, – когда в писателе, и особенно в русском писателе, могу полюбить человека, когда светит мне и в нем самом, а не в одном его искусстве, то, без чего света и вообще не может быть».

Так же тепло Вейдле вспоминает об Алексее Ремизове, с которым его также связывали дружеские отношения. Внимая словам рассказчика, слушатель как будто становился свидетелем этих встреч в доме Ремизова: «Придешь к нему:

сидит, нагнувшись над столом (не «письменным», «кабинетным», а простым, без ящиков), – читает или пишет. Горб себе нажил, просидел так всю жизнь; в кресле никогда я его не видел, да и кресла у него, кажется, не было. Перестанет писать – рисует, низко склонившись над бумагой. Подымет глаза от бумаги, взглянет на тебя «подстриженными» этими глазами, в последние годы, вероятно, едва тебя видит, а покажется тебе очень проницательным его взгляд. Скажет что-нибудь совсем особенным тоном, таким немножко, как нянюшки когда-то говорили, но и созерцательным в то же время. Тон этот – тот же почерк, почерк, каким он надписывал свои книги и каким мысленно, еще и пера в руку не взяв, их писал».

С Иваном Буниным Вейдле близко знаком не был (сам он считает, что этому мешала четвертьвековая разница в возрасте), однако даже краткие встречи упоминает в передаче. Передачу о Бунине Вейдле начинает неожиданно, с цитаты:

«Я его немного знал. Во время Севастопольской кампании встречал… тоже хорошо! Колоды карт видеть спокойно не мог» – это отец Бунина рассказывает своему сыну о Толстом. Слушая этот рассказ, о картах Бунин и не подумал, он смотрел на отца с восхищением: живого Толстого видел! «Пусть и на меня мой воображаемый собеседник (я его себе в России представляю, а не здесь), – продолжает Вейдле, – с восхищением смотрит. Видел я – сущая это правда – живым величайшего поэта русской прозы». На протяжении почти 30 лет они довольно часто встречались в Париже и Грассе, но Вейдле пишет, что рассказать об этих встречах ему фактически нечего. Мыслями своими Бунин мало с кем делился, и автор передачи считает, что все настоящие мысли Бунина ни к чему другому не относились, как к его писательскому труду. Мысли, «неприменимые к улучшению этого дела или неспособные получить выражение в писательстве, вовсе его не занимали. Рассказывал он, когда был в ударе, как все знают, прекрасно; писал, однако, еще лучше, и эти устные рассказы были все-таки черновиками письменных».

В каждой передаче Вейдле непременно сообщает слушателю о своих личных отношениях с героем (например: «О Ходасевиче я не раз писал – и при его жизни, и позже. Он был моим другом, лучшим из моих друзей»), причем даже в тех случаях, когда видимой связи не было: «Слава Бальмонта началась в тот год – 1895, – когда я родился; была уже в упадке, когда я в году девяносто восьмом или девятом стал приохочиваться к чтению стихов». Однако если в одних случаях он описывает даже мимолетные встречи, то в передаче о «лучшем из друзей» никаких личных воспоминаний нет.

Передачи, построенные таким образом, давали слушателям возможность не только лучше узнать литературу, но и глубже понять будничную, повседневную жизнь русской эмиграции на Западе, увидеть бытовые детали, любопытные окололитературные мелочи – такие, например, как обстановка на традиционных воскресных встречах у Мережковских: «Рад был познакомиться с ним лет через пятнадцать после того, в Париже (в России видал я его только раз, слушая, как он читал – хорошо, но с излишним ораторством мысли, еще более, чем языка, – о Некрасове и Тютчеве). Рад был приглашению бывать у него по воскресеньям (приглашение было письменным от Зинаиды Николаевны Гиппиус). Несколько раз был, потом перестал бывать. Не понравилась мне претензия обсуждать высокофилософские вопросы в обществе людей, большинство которых были вполне неспособны какие бы то ни было заслуживающие внимания мысли по этим вопросам высказать».

Говоря о Цветаевой, Вейдле сравнивает ее жизнь в эмиграции и на родине, тонко, аккуратно, исподволь сравнивая «два мира» (ведь основная задача «Свободы» все-таки состояла в пропаганде западных, демократических ценностей): «Не сладко жилось Цветаевой в эмиграции. Печатали ее в парижских журналах и газетах неохотно. От нее отмахивались; ее не понимали; ее не спасли: никто и пальцем не пошевелил, чтобы удержать ее, умолить ее не возвращаться в Россию. Вероятно, и не умолил бы никто, да и все напуганы были предательством ее мужа: Смердяковым обернулся или Азефом героический этот офицер. А все-таки… Но, как бы то ни было, – это мы здесь имеем право о нерадении нашем жалеть, себя упрекать.

1. Н. 3айцева-Сологуб, Я вспоминаю… Устные рассказы, М., 1998, с. 40-41.[↩]
2. «Звезда», 1998, № 4, с. 179.[↩]
3. Здесь и далее материалы взяты из архива радио «Свобода».[↩]