Пути исканий
«Мастерство русских классиков», сборник статей, Гослитиздат, М, 1959, 510 стр.
Сложнейшей проблемой, над которой билось не одно поколение исследователей, по-прежнему остается в литературоведении проблема художественного мастерства. Новый сборник статей – «Мастерство русских классиков» – представляет собой интерес именно как один из моментов этого «поединка» научной мысли с изменчивой и капризной природой художественного творчества.
Горький, Шолохов и автор «Слова о полку Игореве», Гоголь и Лев Толстой, Чехов, Маяковский, Алексей Толстой, – такой широкий охват разнородных творческих индивидуальностей и стилей дает возможность особенно остро почувствовать идею преемственности традиций в историческом процессе развития русской классики.
Проблематика сборника чрезвычайно разнообразна. Трудно уловить какую-то общую тему или группу тем, вокруг которых бы сосредоточились интересы авторов статей: здесь – проблема пластичности и мастерство диалога, принципы эстетической критики, искусство создания портрета, творческая лаборатория писателя, наблюдения текстологического характера, проблемы стиля и целый ряд других…
Общее впечатление, которое производит сборник, можно было бы выразить словами: поиски решения сложнейшей проблемы. И с этой точки зрения сборник, при всех его очевидных недостатках, – интересное и поучительное явление.
Книга открывается статьей Я. Эльсберга «О художественном мастерстве писателя-реалиста». «Что такое художественное мастерство?» – вот вопрос, который с первой же фразы статьи встречает читателя. Автор далек от претензий разрешить все недоумения и споры удачно найденным определением, но его попытка расширить понятие художественного мастерства не может не обратить на себя серьезного внимания. «Художественное мастерство, – пишет Я. Эльсберг, – это умение писателя правдиво и проницательно наблюдать, изучать, воспроизводить и осмыслять действительность, исходя из требований жизни и стоящих перед писателем идейно-художественных задач, используя при этом во всем его богатстве художественный опыт мировой литературы».
Мы часто забываем, что мастерство художника находит свое выражение в процессе труда. Это не свод каких-то узаконенных принципов и правил, – это привычки художника наблюдать жизнь, усваивать впечатления пережитого, создавать прочное «подспорье» для работы воображения, это сама работа «творческого воспроизведения жизни» – словом, это долгий и трудный путь рождения образов, которые появляются перед читателем отлитыми в четкие формы художественного слова. Рассуждая о мастерстве писателя с точки зрения законченных образов, исследователи видят лишь особенности этих образов, отшлифованных трудом, но отнюдь не технику самого труда, потому что процесс его скрыт от них.
Вот почему все настойчивее пробивает себе дорогу попытка проникнуть в течение творческой работы художника с «черного хода», используя рукописные материалы широко известных произведений русской классики. В этом отношении интересен целый ряд статей сборника. Статья Б. Бялика «В творческой лаборатории А. М. Горького» вновь поднимает вопрос о необходимости тщательного изучения рукописного наследия великого писателя.
Классик советской литературы – к несчастью для исследователей его творчества – принадлежал к тому типу художников, которые были сторонниками решительного уничтожения следов черновой работы. Но Горький оставил, помимо немногочисленных рукописей, огромный материал авторской правки, дающий ключ к решению многих вопросов художественного мастерства. Б. Бялик, безусловно, прав, обращая внимание горьковедов на эту груду интереснейших фактов, которые предстоит разобрать, привести в систему, подвергнуть серьезному анализу. Но он ставит слишком много проблем и – странное дело – словно забывает о тех самых материалах черновой работы Горького, на которые с такой настойчивостью пытается обратить внимание своих коллег. «Здесь нет возможности иллюстрировать сказанное, – замечает Б. Бялик, – каждая рукопись требует особого и большого разговора». Но ведь именно этот «большой разговор» и необходим, если речь действительно идет о «творческой лаборатории» художника. Здесь потребуется трудоемкая и кропотливая работа, и она сторицей оправдает себя: случайный факт, конкретное наблюдение, почерпнутые из рукописей, стоят свободных импровизаций или предположений о раздумьях художника.
Скромную тему избирает А. Тарасова («Работа А. М. Горького над рассказом «Тюрьма»), но анализ рукописных материалов и авторской правки одного рассказа дает ей возможность уловить те самые «живые черточки» творческого процесса, которые способны объяснить многое в проблеме художественного мастерства. «В рукописях и ранних печатных текстах, – пишет А. Тарасова, – показ, как правило, сопровождался рассказом… Подобное прямое авторское вмешательство в художественную ткань, которое чаще всего встречалось в раннем творчестве писателя, он (Горький. – И. Ф.) теперь, как правило, устраняет».
Самое любопытное, что к тем же выводам, опираясь на иные материалы исследования, приходят и другие авторы. Рассматривая своеобразие мастерства А. Толстого в романе «Петр Первый», С. Падве не раз подчеркивает одну из характернейших особенностей работы выдающегося художника. А. Толстой не взваливает на плечи своих героев непосильной ноши авторских «нагрузок», он предпочитает изображать людей, «не рассказывая о них, а показывая». И, наконец, Л. Якименко, обращаясь в статье «Писатель и стиль» к журнальному тексту «Тихого Дона» и сопоставляя его с переработанным автором отдельным изданием романа, находит, что М. Шолохов решительно вычеркивает все, что может вызвать впечатление «публицистической описательности», подменяющей изображение.
Наблюдения исследователей делают нас свидетелями любопытнейшего явления: творческие приемы писателей, которых мы называем неповторимыми, стягиваются в тугой узел общей закономерности. Под спудом разных форм и стилей дают себя знать суровые законы искусства, диктующие свою волю художнику. Становится ясна одна из причин, благодаря которой М. Горький, А. Толстой, М. Шолохов с такой неизменной требовательностью возвращались к своим произведениям, заставляя их вновь и вновь проходить «чистилище» авторской критической мысли. Это наблюдение исследователей может оказаться очень полезным для многих наших писателей;
Поводов упрекать литературоведение в каком-то фатальном отрыве от живой практики творческого труда становится все меньше. Оно в движении, в напряженных поисках решения сложной проблемы мастерства. И, естественно, в таких случаях дело не может обойтись без случайных недоразумений. В этом отношении характерна статья З. Шепелевой «Искусство создания портрета в романе Л. Толстого «Война и мир». Автор изредка заглядывает в творческую лабораторию писателя, занимая своих читателей пересказом известных истин о принципах портретной живописи Толстого. (Достаточно вспомнить работы Л. Поляк, Л. Мышковской, чтобы убедиться в этом.)
Непроизвольная путаница понятий – вот что особенно резко бросается в глаза. В статье то и дело процесс становится тождествен своим результатам, разговор о работе писателя, о течении, развитии ее превращается в анализ идейно-художественных особенностей законченных образов. «Искусство создания портрета» или «портретное искусство» (то есть отдельные принципы портретной живописи, о которых дают право судить результаты этого процесса)? Автор статьи, видимо, так и не осознал, что он имел дело с различными понятиями. Вот почему интересный замысел статьи приводит к скромным выводам. «Текучесть» психологии героев в портрете, подчеркивание одной-двух характерных черт – все это не ново в толстоведении, и, надо признаться, эти бесспорные положения ни в малейшей степени не дают представления о том, с какими исканиями и трудностями вырастали в сознании Л. Толстого портреты действующих лиц его романа. Спорными представляются и выводы З. Шепелевой, когда она пытается доказать, что Л. Толстой идет в создании портретов своих героев от «резко очерченных характеров». Автор статьи выделяет, например, «мотив неудовлетворенности и разочарованности» в образе князя Андрея (первые черновые редакции), не подозревая об истинных причинах этого разочарования, увлекаясь возможностью объяснить характер героя с точки зрения законченного текста романа. А между тем даже в главах «Войны и мира», появившихся в печати йод именем романа «1805 год» (см. «Русский вестник», 1865, 1866), князь Андрей далеко еще не тот, каким мы привыкли видеть его в «каноническом» тексте романа. Надменность, высокомерие, бестактность, аффектация развязности и лени – все это скорее привычки человека, «избалованного светом», чем глухое и скрытое страдание князя Андрея, бьющегося в тисках праздной светской Пошлости.
Основная ошибка автора статьи – невольная подтасовка тем (творческий процесс заменен результатами процесса) – вполне объяснимое явление. Литературоведение наше, как витязь на распутье, остановилось перед необходимостью избрать верный Метод решения проблемы художественного мастерства. Один из них – анализ образов законченных произведений, ставший уже традицией, – основательно разработан, другой – изучение развитая творческого процесса работы художника – все еще ждет своих «первооткрывателей» и сулит заманчивую перспективу проникнуть в те самые тайны психологии творчества, которые совсем еще недавно считались непознаваемыми. Разумеется, было бы несправедливым отдать исключительное предпочтение этому последнему направлению. Усилия исследователей объединятся в конце концов, но перед всяким, кто принимается за анализ произведений русской классики (особенно XIX века), вырастает угроза невольных повторений.
Только свежая постановка вопроса, только способность увидеть новое там, где взгляд привык находить узаконенные традицией незыблемые истины, – только такой творческий подход к делу может принести ощутимую пользу. Когда Л. Мышковская (статья «Художественные особенности сатиры Гоголя») говорит о том, с каким трудом Гоголь, работая над рукописями, приходит к поразительному единству слова и образа, когда кропотливый анализ записных книжек и черновиков дает возможность увидеть постепенно оживающих героев «Ревизора», перед нами развертывается множество интересных наблюдений и острых замечаний. Но вот речь заходит о «предметном окружении» героев, и в статье появляются двойники знакомых истин. Когда вы читаете в статье А. Белкина «Художественное мастерство Чехова-новеллиста»: «В сущности, ни у самого автора, ни у его персонажей нет какой-либо философской системы, концепции, даже претензии на то, чтобы считать возможным объяснить или объяснять жизнь», – вам невольно вспоминается старая легенда о певце «серых людей» и «сумеречного времени».
Многие работы сборника отличаются оригинальной постановкой вопросов, богатейшим материалом наблюдений, глубоким анализом избранных тем. Однако временами авторы сбиваются на проторенный путь примитивизма и упрощенных суждений. Вот итог размышлений З. Шепелевой по поводу портрета одного из героев «Войны и мира»: «Сознание своей принципиальной правоты и морального превосходства дает ему силу одиноко и гордо противостоять политически всемогущей, но морально вырождающейся придворной камарилье». Это какой-то «модернизированный» образ, быть может, и дорогой автору статьи, но все-таки бесконечно далекий от своего оригинала – старого князя Болконского. То же самое возражение можно было бы повторить и относительно образов Пьера Безухова и Андрея Болконского: слишком наивно-откровенно видится автору статьи в портретных чертах героев «Войны и мира» рука «гневного обличителя социальной неправды». Подобные методы анализа – архаизм в современном литературоведении. К сожалению, они все еще дают себя знать в самых различных своих проявлениях. Поиски, например, сходства поэмы Маяковского «Пятый Интернационал» с пушкинской «Полтавой» становятся у Г. Черемина («К вопросу о развитии мастерства В. Маяковского») поистине достойными «Казусов и ляпсусов».
Если говорить о недостатках сборника с точки зрения его построения, то прежде всего бросается в глаза необычайная пестрота тем. Трудно отделаться от впечатления случайности их выбора. Вопрос «О художественных особенностях сатиры Гоголя», например, появляется перед читателем в обрамлении тем: «Шедевр поэтического мастерства древнерусской литературы» (статья В. Переверзева) и «Искусство создания портрета в романе Л. Толстого «Война и мир». При всем желании в подборе статей и их размещении невозможно уловить четкой логики, кроме разве принципа хронологической последовательности, не выдержанного, кстати сказать, до конца: между отдельными вехами остаются зияющие провалы фактов, связанных с именами русских классиков, незаслуженно забытых составителями сборника.
Разноголосица тем чувствуется и в статьях. Авторы словно не находят в себе мужества вовремя поставить точку. Они спешат, комкают мысли, нагромождают массу лишних подробностей – и все это для того, чтобы «сказать несколько слов» или хотя бы «затронуть» какой-нибудь серьезный вопрос. Поступиться частью во имя целого – это элементарное требование художественности оказалось забытым составителями сборника и авторами статей.
Язык некоторых статей очень далек от совершенства. Рассуждая о мастерстве классиков, мы порой забываем о стиле собственной речи. Мысль тонет в тине вязких глубокомысленных фраз либо дает себя знать в красотах того «возвышенного» слога, который в рецензиях принято называть «эмоциональными»: «Вещи у Гоголя – не мертвая природа… Иногда они вопиют, как знаменитая куча в жилье Плюшкина, которая до того страшна, что кажется, вот-вот она зашевелится и закричит во весь голос о нравственном падении и предельной опустошенности человеческого существа» («Художественные особенности сатиры Гоголя»).
Авторы статей не всегда утруждают себя поисками точного слова. Л. Якименко с легким сердцем повествует о том, что писатель «мощно углубляется в психологию» своих героев, что авторская речь «проникается страдательным чувством»; З. Шепелева пишет: «скорее некрасивая лицом», «сделать фамильярное движение руки», «из всей разносторонней внешности»… Можно ли так бесцеремонно обращаться с законами языка и требованиями художественного вкуса? Видимо, мечта А. Толстого (о ней поведал в своей статье С. Падве), мечта о том времени, когда возможен будет литературный скандал по поводу лишнего или неправильного эпитета, еще далека от своего осуществления. Она станет реальностью, если будет усвоена простая истина: литературоведение и литературная критика в той же мере, что и художественная литература, – искусство владения словом.
г. Горький