Путешествие за цитату
Б. Рунин, Вечный поиск, «Искусство», М. 1964. 176 стр.
Книга Б. Рунина «Вечный поиск» посвящена одной из наиболее интересных и в то же время наиболее сложных проблем эстетики – своеобразию художественного мышления, отличию искусства от науки.
В чем различие между художественным мышлением и теоретическим? Что такое творчество для художника и ученого? Каковы законы рождения художественного образа?»
Вопросы это не новые. Над ними задумывались многие поколения писателей, ученых, теоретиков искусства. В наше время они встают с новой остротой в связи с бурным развитием науки, и в частности такой ее области, как кибернетика. За рубежом да и у нас в стране уже созданы электронные машины, которые могут… сочинять стихи.
Значит ли это, что машины смогут заменить поэтов? Является ли их «продукция» искусством?
Для того чтобы ответить на эти вопросы, нужно разобраться в природе художественного творчества, в природе образного мышления.
В нашей эстетике, как известно, существует различное понимание специфики искусства. Одни полагают, что искусство и наука отличаются друг от друга лишь формой отражения действительности, а не содержанием. Вторые видят отличие их и в форме и в содержании. Наконец, третьи считают, что искусство имеет свой особый предмет познания, который и обусловливает своеобразие художественного отображения действительности, его отличие от научного (как в содержании, так и в форме).
Долгое время наиболее распространенной была первая точка зрения. Ее сторонники опирались на следующее высказывание Белинского: «Философ говорит силлогизмами, поэт – образами и картинами, а говорят оба они одно и то же. Политико-эконом, вооружась статистическими числами, доказывает, действуя на ум своих читателей или слушателей, что положение такого-то класса в обществе много улучшилось или много ухудшилось вследствие таких-то и таких-то причин. Поэт, вооружась живым и ярким изображением действительности, показывает в верной картине, действуя на фантазию своих читателей, что положение такого-то класса в обществе действительно много улучшилось или ухудшилось от таких-то и таких-то причин. Один доказывает, другой показывает, и оба убеждают, только один логическими доводами, а другой – картинами».
Цитата эта стала своего рода крепостной стеной, за которой предпочитали отсиживаться многие теоретики искусства. Ее повторяли несчетное количество раз, ее произносили как заклинание, как неопровержимый аргумент и притом в большинстве случаев не очень-то стремились по-настоящему вдуматься в ее смысл.
В. Рунин предпринимает интереснейшее «путешествие за цитату». Он справедливо отмечает, что данное высказывание не имеет того расширительного значения, какое придают ему иные наши современники. Белинскому было важно подчеркнуть, что и ученый и поэт имеют дело с реальной действительностью и каждый своим путем стремится к истине. «Наивно думать, – пишет Б. Рунин, – что, подчеркивая аналогию между научно-исследовательской деятельностью, с одной стороны, и образным воссозданием действительности, с другой, он (Белинский. – Д. Н.) не видел и коренного различия между ними. А оно – различие – станет очевидным каждому, как только мы сопоставим с поэтом не философа или социолога, а биолога или физика» (стр. 15 – 16).
Предмет внимания автора книги – процесс художественного творчества, его логика и психология. Но критик не замыкается «внутри» рассматриваемого вопроса. Художественное, образное мышление он постоянно сопоставляет с мышлением научным, понятийным. Б. Рунин привлекает обширный, очень интересный материал, показывает, в чем видят суть научного и художественного творчества выдающиеся представители обеих областей человеческого знания. Мы знакомимся с высказываниями Эйнштейна и Жолио-Кюри, Горького и Маяковского, Капицы и Планка, Хемингуэя и Твардовского, Винера и Колмогорова…
Б. Рунин показывает, что искусство столь же полноценная форма познания мира, как и наука. Неправильно отводить искусству какую-то «подчиненную», подсобную роль. Художественное познание действительности играет в жизни человечества громаднейшую роль и не может быть «заменено» ничем.
«Я думаю, – пишет Б. Рунин, – что если мы действительно хотим расцвета творчества и всерьез озабочены проблемой широкого развертывания эстетического воспитания, то, может быть, нам следовало бы прежде всего поднять престиж искусства именно в плане познавательном. Слишком назрела необходимость решительно разоблачить весьма стойкое и распространенное заблуждение, будто искусство следует за теоретическим мышлением и лишь придает готовым научным выводам художественную форму» (стр. 37).
Основной пафос книги и составляет разоблачение этого пагубного для искусства заблуждения. Б. Рунин на конкретных примерах показывает, что подобное понимание художественного творчества до сих пор бытует в нашей эстетике. Автор убедительно критикует те концепции, которые фактически являются теоретическим «обоснованием» иллюстративности.
Некоторые наши теоретики предпочитают порою ходить «вокруг да около» проблемы, не решаясь «вгрызться» в самую ее суть и пускаясь в длиннющие псевдотеоретические рассуждения, способные затуманить даже вещи весьма ясные. Книга Б. Рунина отличается от подобного рода трудов четкостью постановки вопросов и прямотой ответов на них. Автор стремится дойти «до корня», до «ядра» проблемы. Перед нами работа серьезная, глубокая, по-настоящему теоретическая.
Вместе с тем написана она живо, увлекательно, интересно, а потому читается легко, «одним залпом». Чем это объяснить? Тем ли, что автор ее – критик, отлично владеющий пером? Или увлекательность изложения порождена увлеченностью исследователя избранной темой? Или наконец, это определяется интереснейшим материалом, который собран и обобщен в книге?
Вероятно, и тем и другим, и третьим.
Считается, что, литературно-критическая статья должна быть (кроме всего прочего) хорошо написана. В теории же, эстетике этого почему-то не требуется. Думается, что это заблуждение, и весьма опасное. Когда теория «сера», когда тот или иной теоретический труд написан скучнейшим, невыразительным языком, все его «достоинства» в значительной, мере остаются; «вещью в себе», ибо читатель оказывается не в силах пробиться сквозь джунгли тусклых фраз и откладывает книгу в сторону, так и не осилив ее до конца. Лишь отдельные смельчаки, вдохновленные профессиональной обязанностью и долгом службы, прочитывают такие труды от корки до корки. Не пора ли всерьез подумать о, форме теоретических работ? Не пора ли писать эти работы так, чтобы они были интересны не только специалистам – теоретикам, литературоведам, критикам, но и самым «обыкновенным» читателям?
Рецензируемая книга – я уверен в этом – будет с пользой прочитана всеми. Она заставит, вновь размышлять над сложными вопросами, затронутыми автором.. Во многом читатель наверняка согласится. с Б. Руниным, но с чем-то, по всей вероятности, и поспорит.
Автор книги, стремясь отстоять тезисы, в основе своей несомненно справедливые, порой настолько увлекается полемикой, что высказывает положения, с которыми согласиться трудно.
Так, Б. Рунин пишет: «…познание в художественном творчестве не предшествует художественному образу, а приходит вместе с ним» (стр. 55).
Думается, что в действительности все сложнее. Ведь художник познает не только в момент рождения художественного образа, но и до этого; познает, в сущности, все время, всю жизнь. Познает людей, с которыми сталкивается, познает себя, познает деятельность различных общественных учреждений и т. д. и т. п. В результате всего этого он, несомненно, еще до того, как родился замысел, обладает определенным знанием людей, их психологии, закономерностей общественной жизни и т. д. Собственно говоря, замысел какого-то художественного произведения, художественного образа возникает обычно как результат «переполненности» человека определенными впечатлениями, как результат знания чего-то такого, что хочется сообщить людям. Вот почему познание в художественном творчестве и предшествует художественному образу, и продолжается, углубляясь и корректируясь, в процессе создания этого образа. Кстати сам же Б. Рунин в другом месте своей книги пишет: «Художник познает жизнь не только в той мере, в какой он ее наблюдает… но и в какой он ее активно воссоздает в своих художественных образах» (стр. 84).
А через, два десятка страниц читатель опять наталкивается на суждения односторонние, на чересчур категорическое противопоставление этих моментов творчества.
Автор книги пишет: «Творить не значит «знать» и оформлять свои знания. Творить значит познавать» (стр. 105). И ниже: «…творчество есть познание, а не воплощение уже познанного» (стр. 108).
Протестуя – и справедливо! – против одной крайности, критик в пылу полемики впадает в другую. На самом деле творчество – это зачастую и «оформление», «воплощение» уже познанного в жизни, и одновременно продолжение познания. Одно вовсе не противоречит другому.
Есть в книге глава, названная «Вначале было дело». Автор критикует здесь «теорию замысла и осуществления». Излагая эту теорию, Б. Рунин пишет: «Оказывается, если верить этой концепции «вначале было слово«. Оказывается, в искусстве все начинается не с реального опыта жизни, ас произвольного выбора идеи, которая затем прикладывается к действительности» (стр. 93 – 94).
Практически глава эта направлена против примитивного понимания«замысла и воплощения», против иллюстративности в искусстве, ремесленничества и т. п. Воевать с этим надо. И очень хорошо, что Б. Рунин с этим воюет – воюет страстно, увлеченно. Но ведь если неправильно категорическое заявление «вначале было слово», то столь же неверна, на мой взгляд, и категоричность обратного утверждения – «вначале было дело».
Это последнее утверждение безусловно справедливо лишь с точки зрения первичности действительности по отношению к искусству. Что же касается творческого процесса, то здесь плодотворными могут быть оба пути. Бывает так, что писатель идет от конкретных впечатлений действительности, от реальных «образов». А бывает и наоборот. Бывает, что творческий процесс начинается с «идеи».
Вспомним, например, рассказ Маяковского о том, как создавалось его стихотворение «Сергею Есенину». Когда появилось предсмертное стихотворение Есенина. Маяковский решил написать «контрстихи». Идее есенинского стихотворения поэт задумал противопоставить другую идею. Итак, «вначале было слово», была идея. Далее эта идея «реализовалась» в образах, поэтически конкретизировалась, уточнялась.
Справедливо критикуя примитивное, вульгаризаторское понимание творческого процесса, убедительно показывая несостоятельность широко бытовавшей у нас «теории» замысла и воплощения, Б. Рунин вместе с тем склонен вообще отрицать существование этих этапов творческого процесса (то есть замысла и воплощения). Между тем «замысел» существует. От него никуда не денешься. И «выполнение» замысла (или «невыполнение») – тоже существует. И плохо вовсе не то, что писатель, художник совершает путь «от замысла – к воплощению», а то, что нередко художник в угоду замыслу «подгоняет» жизнь, насилует ее и т. п. вместо того, чтобы «уточнить» замысел, когда жизнь или художественная логика произведения этого требуют. Диалектика же творческого процесса состоит в том, что подлинный художник в любом случае – будет ли вначале «слово» или «дело» – постоянно «поверяет» одно другим, а ремесленник игнорирует эту «поверку».
Далеко не во всем верным представляется мне и такое теоретическое утверждение: «Нехудожественной правды в искусстве нет и быть не может, так же как и художественной неправды» (стр. 118).
С первой половиной этого положения нельзя не согласиться. Что же касается второй, то история искусства – увы! – опровергает ее. Неправда в искусстве существовала и существует, причем особый вред ее заключается в том, что это именно художественная неправда, то есть всей заразительной силой искусства стремящаяся выдать себя за правду. Если бы художественной неправды не было и не могло быть по самой «природе» искусства, то не существовало бы и проблемы «правдивости» искусства. Тогда каждое произведение искусства было бы правдивым. Все было бы очень просто. На самом деле познание в искусстве может быть не только истинным, но и ложным. В этом и состоит трудность проблемы с точки зрения не только теоретической, но и художественно-практической.
Как видим, в книге Б. Рунина есть положения, с которыми хочется поспорить. Мне думается, что как раз этого качества не хватает иным весьма «фундаментальным» теоретическим трудам. В них все бесспорно. Бесспорно, ибо нет ничего нового, своего. Даже не соглашаясь с Б. Руниным, читать его книгу интересно и полезно, ибо она заставляет думать, заставляет решать многие вопросы вновь и вновь.
Книга Б. Рунина найдет (а точнее, уже нашла) своих почитателей. Будут у нее и свои оппоненты. Но никого она не оставит равнодушным. Открыв книгу, читатель уже не отложит ее в сторону, а наверняка дочитает до конца.
Теоретическая книга, которую читают не только специалисты… Согласитесь, что это случается не часто.