№7, 1969/Обзоры и рецензии

Путь Ноля Элюара

С. Великовский, «… к горизонту всех людей», «Художественная литература», М. 1988, 232 стр.

Книга о Поле Элюаре, как и предыдущие работы С. Великовского, отмечена печатью поиска.

«…к горизонту всех людей» – первая советская монография о поэте, переводившемся и изучавшемся у вас. С. Великовский прослеживает творческий путь Элюара в контексте французской поэзии XX века и в широкой перспективе от труверов и Вийона до Сен-Жон Перса. Читатель получил развернутую карту поэтической страны, именуемой Элюар. Разумеется, она не окончательна и не без белых пятен; число их, по-видимому, уменьшится благодаря недавно вышедшему в парижской серии «Плеяда» Полному собранию сочинений Элюара, подготовленному Марсель Дюма и Люсьеном Шелером.

Стержень книги С. Великовского – хронологический: мы шаг за шагом прослеживаем становление поэта (вначале подписывавшегося своим именем – Эжен Грендель); автор ведет нас через круги ада и чистилища, какими явились для Элюара годы близости к дадаизму и участия в выступлениях сюрреалистов, к суровой борьбе Сопротивления и к торжеству свободы и человеческого достоинства. Читатель найдет в книге по большей части убедительный анализ многих тем и мотивов поэзии Элюара: жизнь солдата и антивоенная тематика) созидание и братство, мир; тупики «дада-мятежа» и поиски выхода из них; чистота человека и его помыслов; боль и горечь, обусловленные противоречиями общественной жизни; свобода, национальное достоинство, честь и любовь…

Через конкретный анализ всех этих тем исследователь стремится показать эволюцию элюаровской поэзии. Около сорока лет отдал Поль Элюар творчеству. Его поэзия по-своему загадочна; и в самом начале долгого творческого пути, и в самом его конце Элюар в чем-то один и тот же, а в то же время он постоянно, от сборника к сборнику, от стихотворения к стихотворению, меняется.

С. Великовскому удалось найти доминанту творческого пути Элюара: это не путь от одиночки к горизонту всех людей, а путь рано приобщившегося к людям поэта ко все большему общению с ними. Определение другой доминанты творчества Элюара С. Великовский находит у самого поэта, сказавшего о своей поэзии, что она – «одно долгое любовное раздумье». И хотя это определение цитируется лишь на 98-й странице книги, исследователь помнит о нем с первых же строк. Это помогает ему постоянно и отчетливо видеть перед собой весь комплекс проблематики элюаровской поэзии и найти объяснение «неизменности» поэзии Элюара. «Любовное раздумье», которое С. Великовский прослеживает сквозь годы, справедливо толкуется им расширительно и включает в себя, например, согретые теплом к людям стихи из сборника периода Сопротивления – «Лицом к лицу с немцами». Немало страниц в книге посвящено одному из основных компонентов «любовного раздумья» – раздумьям о человеческом счастье, высшей ценности элюаровского мира.

С. Великовский прослеживает и другой вездесущий «мифотворческий» элемент поэзии Элюара – поиски «Прометеева огня», который осветил бы жизнь людям. Критик показывает, как упрямо шел Элюар к обретению этого огня.

Ценность книги, на наш взгляд, в том, что всюду ее автор старается показывать и доказывать, а не декларировать. С. Великовский воздерживается, например, от огульного отрицания эстетики дадаизма и сюрреализма; ведь в таком случае трудно было бы объяснить, что могло привлечь Элюара в этих течениях; ссылка же на «грехи молодости» выглядела бы по меньшей мере наивной. Исследователь находит в обоих течениях то, что в них могло притягивать Элюара, а также то, что в самих настроениях Элюара того времени создавало благоприятную почву для увлечения дадаизмом и сюрреализмом. Поэта привел к Тристану Тзара и к дадаистам протест, родившийся у Элюара в траншеях первой мировой войны, протест, не нашедший еще четких форм. Поэтому разлад с действительностью и ее неприятие направляются у Элюара в эти годы по ложному руслу. На анализе фактов, высказываний и стихотворений Элюара С. Великовский показывает, что период «дада» в творчестве таких крупных поэтов, как Элюар, Арагон, Тзара, был временем экспериментов и завершался кризисом. Однако Элюар никогда полностью не отдавался опустошающей стихии дада-экспериментов, а позже – сеансов сюрреалистского «автоматического письма» Робера Десноса. С. Великовский прослеживает, например, как Элюар в дадаистских экспериментах пытается соединить словесное и моральное искательство, как он, вопреки дадаистской тяге к герметизму и зашифрованности письма, стремится сделать свои произведения доступными.

Уже в дадаистские и додадаистские годы Элюар жаждет «взаимного общения». Однако для того, чтобы прийти к подлинному «взаимному общению», поэту пришлось во многом преодолеть свои ранние эстетические установки. С. Великовский прослеживает, как стих Элюара становится и более драматическим, и классически четким, открытым, как говорит сам поэт. Путь» Элюара ведет от не полностью разделенного им герметизма «дада» к открытости «Леды», «Феникса», «Лицом к лицу с немцами», «Замка бедняков», «Открытой книги». С. Великовский на материале тщательного анализа прослеживает единоборство поэта с внутренне чуждой ему стихией автоматического письма. Экскурс в проблему отчуждения, рассмотренную на различных примерах полутора столетий литературной истории Франции, позволяет критику с новой стороны осветить смысл все того же «долгого любовного раздумья», проникнуть в сущность элюаровских поисков. Именно в борьбе против отчуждения, в преодолении непреодолимого для многих художников (вплоть до современников Элюара – Клоделя и Сен-Жон Перса) раздвоения личности формируются новые черты поэзии Элюара.

Поворотным пунктом в творческой эволюции Элюара явились события гражданской войны в Испании, которые помогли ему преодолеть в себе разлад гражданина и поэта. Элюар окончательно порывает с сюрреализмом. Дальнейший путь Элюара, приводящий его в ряды Сопротивления, отныне диктуется логикой внутреннего развития поэта. Обретя веру в человека, Элюар пронесет ее через мрачные годы борьбы с гитлеризмом. Поэт уверен в победе человеческого. Поэтому в лирике Сопротивления он выступает как победитель. С. Великовский характеризует формы элюаровской поэзии этих лет: от эзоповой речи до вдохновенной «Свободы». Разгорается в полную силу в стихах Элюара никогда не угасавший в них огонь Прометея. Гражданская лирика Элюара одновременно общезначима и интимна, как, например, в стихах о любви в оккупированном Париже.

С. Великовский показывает, как Элюар послевоенных лет пришел к поэме «большого дыхания», к новому осмыслению давно любимого им изречения Лотреамона о том, что поэзия должна служить практической истине, к теме борьбы за мир. Концепция творческого пути Элюара, предложенная С. Великовский, вполне обоснована. Правда, некоторые ее моменты могли бы, на наш взгляд, быть уточнены. Это прежде всего вопрос об элюаровской философии счастья.

Действительно, в этом смысле Элюар – качественно новое явление, но не единственное и не изолированное, как склонен думать критик. Проблема счастья присутствует в творчестве поэтов всех времен и народов, а что касается отношения к любви как к благу, а не ко злу, то оно отнюдь не является исключительной привилегией Элюара. В этой связи сомнительным представляется понятие malamour, то есть дурной любви, любви-зла, произведенное критиком от аполлинеровского mal aime – плохо любимый. О французских лириках XIX века С. Великовский пишет: «Любовь для них, за редкими исключениями, граничила с горем. Она была терзанием, катастрофой, скорбным приключением, на худой конец утраченным навсегда или вовсе несбыточным блаженством… mal-amour, по слову Аполлинера». Но для Аполлинера, как и для Элюара, любовь – высшее благо, а быть лишенным ее, не быть любимым или быть плохо любимым – несчастье. Если бы на этот счет оставались сомнения, две строки из «Песни дурно любимого», дословно воспроизводимые нами, помогли бы их развеять:

Я воспел мою любимую радость

Воспел любовь мужественным голосом.

 

Точно так же для многих французских (и не только французских) лириков не любовь граничила с горем, а ложная любовь, говоря словами Аполлинера, была горем.

Разумеется, идеал любви меняется от эпохи к эпохе и в понятие счастья вкладывается разное содержание. Даже не совершая экскурсов во времена Ронсара или Гюго, элюаровскую философию любви можно было бы, нам кажется, с пользой оттенить и конкретизировать в сопоставлении ее хотя бы с любовной лирикой Арагона или с концепцией любви Экзюпери. Априорно можно принять, что Сент-Экзюпери действительно «во многом близок» к Элюару. Однако такое замечание, вскользь оброненное, ничего не проясняет. Хочется определить особенности поэзии Элюара словами, к ней одной применимыми, а одно из наиболее верных средств для этого – определение различия в сходном (в нашем случае – Экзюпери и Элюар, Арагон и Элюар и т. д.).

Мы понимаем, что С. Великовский был ограничен объемом и популярным характером книги, однако, думается, он все же имел возможность расширить и отшлифовать ряд своих наблюдений.

Как мы уже отметили, эволюцию поэзии Элюара С. Великовский прослеживает в первую очередь на основе тщательного анализа самих текстов. В более или менее монолитный пласт диахронно-мотивного анализа, строящегося на рассмотрении эмпирического материала, оставленного за пределами книги, вклинены и два-три куска наглядного разбора элюаровской поэтики, из которых первый помещен примерно посередине книги и задает тон остальным, отталкивающимся от него.

На нем мы и остановимся подробнее. Это – разбор отрывка из стихотворения «Она велела воздвигнуть себе дворец…», входящего в сборник «Роза для всех». В этом пассаже С. Великовский прибегает к распространенному в литературоведении методу, в общем-то, интуитивно-описательному. Сила и слабость этого метода особенно наглядно видны на примере его умелого использования. Основные компоненты анализа и порядок их произвольны. Правда, С. Великовский пытается сказать в связи с приведенным отрывком все, что о нем можно сказать с точки зрения литературоведческой, и прихватывает область на стыке литературоведения и языкознания: общие компоненты отрывка, логические и смысловые связи; форма, метрика, ритмика стиха; наличие или отсутствие рифм, ассонансов; удельный вес и позиция существительных и глаголов и т. д. Поистине трудно – хотя и возможно – найти еще один аспект для анализа.

Однако есть нечто более существенное, чем подобное расширение репертуара анализа, практически почти исчерпанного С. Великовский. Это – сравнение с другими французскими поэтами, близкими к Элюару. Да и расширение анализа отрывка одного стихотворения до анализа характерных особенностей всей поэзии Элюара. Более четкое членение компонентов при анализе позволило бы избежать известной расплывчатости и приблизительности. Пока же ни одно из следующих определений не подкреплено конкретной иллюстрацией: «языковые глыбы», «элементарные языковые частицы», «развернутая речевая единица», «простейшие словесные атомы». По внешнему виду – это дефиниции, а на деле – расплывчатые нерасчлененные ощущения.

У метода, которым пользуется С. Великовский, есть и другая теневая сторона, когда одно и то же определение применяется к явлениям разным, больше того – противоположным. Вот пример. Многократно и, по-видимому, не без основания С. Великовский подчеркивает различие характера поэзии Вердена и Элюара, и в частности различное качество музыкальности стиха у обоих. Тем не менее «романсы без слов» Вердена определены как «напевно-ворожащие». Но ведь в ряде мест книги читаем то же самое – об Элюаре: «ворожащий визионер Элюар», «изысканно-доверительная ворожба», «Свобода» – это «словно ворожащее заклинание», «Элюар, чья исповедь, продолжая быть все тем же ворожащим признанием, оказалась исповедью миллионов»… Кстати, в вышедшем в том же 1968 году превосходном сборнике «Я пишу твое имя, Свобода», составленном С. Великовский, поэзия Элюара тоже определена как «ворожащая».

Цитировать

Буачидзе, Г. Путь Ноля Элюара / Г. Буачидзе // Вопросы литературы. - 1969 - №7. - C. 218-221
Копировать