Пусть судит читатель

Прежде всего я хочу поблагодарить Н. Богомолова за то, что сорок лет тому назад он купил мою книгу «Рифмуется с правдой», поставил ее на видное место своих стеллажей, не раз перечитывал и даже ссылался на нее в своих выступлениях, почитая, как он пишет, «одной из замечательных литературно-критических книг 60-х годов».
Эта моя благодарность ничуть не омрачена тем, что впоследствии он к этой книге охладел и даже переместил с видного места на задворки, а потом и вовсе отправил «в ссылку», на дачу.
Для книги литературно-критических статей, к тому же увидевшей свет в не лучшие времена и, как многие (почти все чего-нибудь стоившие) тогдашние книги, изувеченной цензурой, сорок лет — срок огромный. Поэтому то обстоятельство, что эта старая моя книжка «покинула актуальную библиотеку» Н. Богомолова, переехав на дачу, меня не огорчило. Огорчило меня другое. То, что за минувшие сорок лет автору «Попытки объясниться», судя по всему, не попалась на глаза ни одна из других моих книг. Только несколько «острых», как он пишет, статей в «Вопросах литературы».
Не отрекаясь от старой своей книги, я все-таки позволю себе сослаться на одну из более поздних, сравнительно недавних. Не для того, чтобы упрекнуть своего оппонента в том, что он недостаточно внимательно следил за моими публикациями (в этом, наверное, не его, а моя вина), а только лишь потому, что ссылка эта имеет самое прямое отношение к главному предмету нашего спора.
Книга эта называется «Бесконечный лабиринт». Назвать ее так меня толкнуло известное рассуждение Л. Толстого, высказанное им в письме Н. Страхову (23 и 26 апреля 1876 года):
«…Для критики искусства нужны люди, которые показывали бы бессмыслицу отыскивания мыслей в художественном] произведении] и постоянно руководили бы читателей в том бесконечном лабиринте сцеплений, в кот[ором] и состоит сущность искусства, и к тем законам, кот[орые] служат основанием] этих сцеплений»¹.
В коротеньком предисловии к книге, сославшись на эти слова Льва Николаевича, я писал:
«Эта метафора Толстого может (и должна) быть распространена на все, что создано художником в течение всей его творческой жизни. Ведь художественный мир, созданный художником, тоже представляет собой некий единый лабиринт, каждый «закоулок» которого «сцеплен», соединен с другими коридорами, переходами, поворотами, входами, выходами, тупиками. Иными словами, все, что создано художником за всю его долгую (или не очень долгую) жизнь, тоже являет собой вот этот самый бесконечный лабиринт сцеплений. И цель критика, занимающегося творчеством того или иного писателя или поэта» тоже должна состоять в том, чтобы провести читателя по этому лабиринту.
Мало того!
Разные художественные миры, созданные разными художниками, живущими в одно время (а иногда и в разные времена), тоже образуют такой же единый лабиринт.
Художник не живет в пустоте. У него есть соседи, предшественники, учителя. Есть, наконец, оппоненты, с которыми он спорит, от которых отталкивается.
Провести читателя еще и по этому «бесконечному лабиринту» – вот истинная задача критика.
Во всяком случае, я представляю себе свою задачу именно так.
И именно поэтому, занимаясь Мандельштамом, я обращался не только к нему, но и к Пастернаку, к Ахматовой, к Пушкину, к Бунину, к Ходасевичу, к Толстому, к Герцену, к Константину Леонтьеву…

1. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 62. М.: ГИХЛ, 1953. С. 269.[↩]