Пушкин, его биография и личность: новые проблемы

Недавно в Ленинграде широко отмечалось 50-летие Музея-квартиры А. С. Пушкина на набережной Мойки, 12, – одного из самых популярных, любимых и посещаемых наших музеев. Центральным событием праздника была большая пушкинская конференция, на которую съехались ученые из разных городов страны.

Открыл конференцию академик М. Алексеев, подчеркнувший во вступительном слове, что деятельность Музея-квартиры – как и пушкинских музеев вообще – это приближение Пушкина к нам, борьба со временем.

Один из старейших пушкинистов Н. Измайлов поделился воспоминаниями о том первом собрании на Мойке, 12, которое положило начало истории Музея-квартиры и в котором приняли участие А. Кони, П. Щеголев, инициатор создания музея Б. Модзалевский и другие видные деятели культуры. Собрание это было отмечено острой полемикой между Н. Котляревским, предположившим, что Пушкин, если бы жизнь его не оборвалась дуэлью, играл бы в дальнейшем значительную общественную роль, – впрочем, крайне трудную и трагическую, – занимая позицию между «молотом» власти и «наковальней» общественного мнения, противостоя как самодержавному произволу, так и демократическим тенденциям «крайнего» толка, – и П. Щеголевым, утверждавшим, что путь великого поэта был бы направлен «влево», а отнюдь не к общественной и политической умеренности. Спор этот, резюмировал Н. Измайлов, конечно, принадлежит прошлому; вряд ли и можно было ставить вопрос о том, «что было бы…», однако знаменательно то, что первое собрание в пушкинской квартире прошло в атмосфере живой полемики о Пушкине, о направлении его творческого и гражданского развития.

Большой интерес вызвала серия докладов, с которыми выступили на конференции работники пушкинских музеев: М. Петай (Всесоюзный музей А. С. Пушкина), Н. Голлер (Музей-квартира на Мойке), С. Гейченко (Пушкинский музей-заповедник), А. Крейн (Государственный музей Пушкина, Москва), Л. Малышкина (Болдинский музей-заповедник).

Научные доклады были сосредоточены вокруг проблем биографии и личности поэта. Особую группу составили доклады, посвященные пушкинской переписке. Письма Пушкина – «третья сфера» его творчества, мало исследованная как со стороны поэтики, так и с точки зрения личности автора, сказал Б. Бурсов в докладе «Личность Пушкина в его письмах». Докладчик убедительно говорил о присущем пушкинским письмам импровизационном начале, о роли юмора в эпистолярном разговоре о предметах важных и серьезных, о своеобразии письменного общения Пушкина с разными адресатами. Любому корреспонденту, отмечает Б. Бурсов, Пушкин пишет так, как будто они ровня, с каждым разговаривает «на его языке»; но это – не «протеизм» и не хамелеонство. Пушкин всегда оставался самим собой, но именно в письмах особенно явственно видно его стремление быть понятным каждому – отсюда и желание «примениться» к адресату, стать с ним вровень. Стремиться все постигать, понять любого – и только так вмешиваться в жизнь, – таков был один из основных принципов Пушкина. Когда-то Вяземский сказал, что «Евгений Онегин»»хорош Пушкиным»; поэт действительно был «выше» и «больше» своих творений, даже самых великих. Эта огромность и глубина пушкинской личности подчас очень ярко видна именно в письмах. Интересную проблему представляют жанровые изменения частного письма в разные периоды жизни Пушкина. Об этом говорила Л. Вольперт (Псков), проанализировавшая переписку поэта в пору михайловской ссылки, до восстания декабристов. Для писем этого периода – дружеских, любовных и пр. – характерно своеобразное сочетание психологии ссыльного, поднадзорного, ощущения опасности – с сильным игровым началом: жизнь – опасная и увлекательная игра. Черты такого мироощущения, будучи яркой индивидуальной особенностью именно этого периода, в то же время не являются преходящей частностью в жизни и творчестве поэта.

Подтверждается это и анализом переписки другого периода – лета и осени 1831 года, – которая рассматривалась в докладе И.Паперно (Тарту). Острота и сложность исторической и житейской ситуации (восстание в Польше, холерная эпидемия, смерть ближайшего друга – Дельвига, венчание с Н. Гончаровой), замкнутость жизни после женитьбы, постоянная опасность смерти – все это обусловливало парадоксальность жизнеощущения, сказывавшуюся в письмах. Информацией делается то, что обычно информацией не является («Знаешь ли что? я жив и здоров», – говорится в одном из писем), семантика сдвигается и перевертывается; понятия холеры («чумы») и бунта сближаются и обнаруживают свою общность.