Психология художественного творчества

1. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ В РЯДУ ДРУГИХ НАУК

Современная наука проникает в самые сложные, самые загадочные процессы и явления жизни. То, что когда-то считалось непознаваемым и таинственным, сегодня обнаруживает свою сокровенную сущность. Все новые и новые перспективы раскрываются в изучении не только мира природы, но и тончайших, казавшихся неуловимыми процессов психической жизни человека, его интеллектуальной деятельности, его многообразных эмоциональных реакций на окружающий мир.

В ряду различных отраслей науки заняла свое место и наука о литературе. Достижения нашего литературоведения немалы. Но если рассматривать науку о литературе в ряду других наук, бросаются в глаза и ее специфические слабости. Ведь в любой науке всякие крупные открытия, как правило, сопровождаются усиленной разработкой методологических проблем и новой методики исследования. Литературоведение в этом отношении представляет разительный контраст. Вместо того, чтобы на основе марксистско-ленинской теории разрабатывать дальнейшие пути и методические принципы изучения искусства слова, мы молчаливо исходим из убеждения, что здесь все уже сделано, и остается лишь применять эти принципы на практике. Даже сам термин «методология литературоведческих исследований» исчез из нашего обихода. Считается, что он «покрывается» термином «теория литературы». Но если судить о содержании теории литературы, например, по учебным пособиям, то окажется, что это прежде всего – освещение основных понятий сущности литературы, литературных направлений, жанров, элементов стиховедения и т.п., а не учение о путях и методах исследования художественного творчества в его своеобразии. Но ведь хорошее знание отдельных частей мотора не может заменить ни умения собрать мотор, ни понимания, почему он работает. Когда заканчиваешь чтение некоторых руководств по теории литературы, то невольно возникает эта аналогия между описанными в них элементами художественного творчества и описанием существующих – каждая сама по себе – частей какого-то механизма. Усвоив такое руководство, можно «разобрать» произведение, но не проанализировать его как единство. Меньше всего я хочу упрекнуть в таком подходе к теории литературы авторов учебных пособий: недостатки их работ отражают общие недостатки литературоведения.

У нас есть интересные исследования и статьи по отдельным проблемам теории литературы. Но разработка методологии – общих принципов литературоведческого изучения – находится в загоне: дело ограничивается здесь в лучшем случае истолкованием тех или иных положений классиков марксизма, а не развитием их и тем более не выдвижением новых принципов исследования на основе марксистско-ленинской теории. Разве не требует, например, методологического решения выдвинутая самой жизнью задача синтеза теории литературы, эстетики, истории литературы и критики, то есть разделов науки, которые до сих пор остаются разъединенными?

Еще хуже обстоит дело с методикой литературоведческого анализа, с разработкой конкретных приемов исследовательской работы. О методике изучения литературы принято говорить только в связи с преподаванием в средней школе: как изучать и «разъяснять» смысл образов, расчленять композицию произведения на отдельные эпизоды, связывать изображение пейзажа с «настроениями героев» и т. п. Все это оправдано задачами школьного преподавания (хотя дано зачастую примитивно), но очень далеко от разработки методических принципов оригинального научного исследования. А ведь сколько в истории науки примеров, когда обогащение методики исследования привело к огромным результатам!

Острая необходимость в разработке методологии и методики литературоведения особенно очевидна, если обратить внимание на некоторые особенно уязвимые стороны нашей науки.

Постигнуть сущность явления можно лишь тогда, когда оно исследуется в своем развитии. Изучение процесса развития явления – от зарождения к окончательной фазе – и на этой основе выяснение его законов занимает определяющее место не только в естественных, но и в ряде общественных наук (например, в исторической науке или в политической экономии). Иначе в литературоведении: общие суждения о специфике художественного творчества, художественного мышления, об образности, о реализме и т. д. основаны лишь на окончательных результатах творческой работы писателя.

Между тем понимание специфики искусства и творческих методов значительно углубилось бы, если бы мы изучали сам процесс рождения образа, процесс мышления писателя, в ходе которого происходит отбор и типизация деталей, вырастает крупное ‘художественное обобщение. Решению главной задачи литературоведения – изучению связей писателя с реальной действительностью, его мировоззрения, исследованию творчества в единстве идейности и художественности – будет способствовать изучение самого процесса творчества. Мы могли бы лучше узнать, какими путями жизненные наблюдения слагаются в живописно-яркую, неповторимую в своем своеобразии картину, раскрывающую самые сложные характеры и эпохальные события. Мы постигли бы могучую роль творческой фантазии и ее соотношение с объектом изображения. Мы смогли бы точнее понять, как сквозь иногда противоречивые, даже взаимоисключающие устремления пробивается и побеждает то, что Белинский назвал пафосом художника, его одержимостью великой целью или великой идеей, или же почему в иных случаях художник терпит поражение или неудачу. Но вопросы методологии и методики изучения процесса творчества у нас не ставятся.

Слабой стороной литературоведения (частично объясняющей отмеченный выше недостаток) является также его изолированность от других областей знания. Успехи современной науки во многом объясняются взаимодействием различных дисциплин, развитием науки на стыке различных дисциплин. Возникли даже новые наименования наук, которые еще несколько десятков лет назад звучали бы как парадокс (например, не только «физическая химия» или настрономическая биология», но и «математическая лингвистика!»). «Математика, механика, химия, физика, биология, геология и даже экономика связаны друг с другом, – пишет акад. Н. Семенов в статье «Идти в ногу со временем!». – Все наиболее интересные проблемы лежат на границе этих областей. С другой стороны, тесный контакт между этими науками обогащает каждую из них. Оторвать их друг от друга, замкнуть их в свой круг – значит кастрировать современную науку» ¹.

Литературоведение и здесь представляет собой разительный контраст: оно очень мало «взаимодействует» не только с «далекими», но и с «соседними» дисциплинами (например, с философией, эстетикой и лингвистикой). Развитию такого взаимодействия мешают, с одной стороны, непримиримые стражи автономности литературоведения (ведь гораздо спокойнее и удобнее не искать нового, а двигаться в русле уже выработанных и сложившихся представлений), а с другой – некоторые неофиты, подменившие научно обоснованные поиски в методологии поспешными и легковесными аналогиями и сближениями.

Приведу один пример. Истосковавшиеся в мечтах о «точности» литературоведения, ученые старого времени не раз пытались строить науку о литературе по аналогии с биологической наукой. Фердинанд Брюнетьер, к примеру, переносил законы естествознания и теорию «естественного отбора» на изучение эволюции литературы. Ничего, кроме эклектики, вульгаризации и игры биологическими терминами, из этого не получилось. Были попытки механически перенести на изучение литературы методы и наблюдения физиологической науки. О вульгарных попытках такого рода Чехов однажды заметил: «Научно мыслить везде хорошо, но беда в том, что научное мышление о творчестве в конце концов волей-неволей будет сведено на погоню за «клеточками» или «центрами», заведующими творческой способностью…» ². Разумеется, и эта «погоня» не привела к серьезным результатам.

Но все это не значит, что в современной материалистической физиологии, в частности в учении И. Павлова о высшей нервной деятельности, нет элементов, которые помогли бы нам в познании некоторых тонких процессов творческой деятельности.

Учение И. Павлова материалистически объяснило важнейшие явления человеческой психики. Оно может принести большую пользу также и в исследовании художественно-образного мышления.

Еще в 1926 году Горький в письме к К. Федину заметил, что критикам следовало бы заглянуть в работы И. Павлова и это помогло бы им более толково рассуждать о том, как создается искусство³. Это интересное замечание Горького (в частном письме, к тому же опубликованном недавно) не было учтено критиками и литературоведами. В 1940 году советский физиолог П. Анохин напечатал в «Литературной газете» (от 27 октября) статью «Новое в учении о высшей нервной деятельности». В ней говорилось, что горизонты учения Павлова сулят «построение хотя бы самой общей характеристики тончайших творческих процессов» в результате коллективных усилий ученого, писателя и теоретика искусства. Мне уже довелось писать и о плодотворности этих соображений П. Анохина, и о том, что в некоторых работах встречается упрощенное объяснение большого и сложного мира человеческих чувств и переживаний⁴.

К сожалению, в дальнейшем мы стали свидетелями вульгаризаторской трактовки ряда ценных для литературоведения положений И. Павлова. Так, некоторые критики склонны утверждать, что труд писателя как художественной натуры (в отличие от «мыслительных» типов человека) основан на действии первой сигнальной системы, так как писатель «мыслит образами». Если логически продолжить это утверждение, выходит, что писатель по своему мировосприятию чуть ли не приравнивается к животным (ведь только у животных отражательная деятельность ограничена первой сигнальной системой, то есть не идет дальше образных представлений⁵).

Упрощением страдает и статья Л. Гумилевского «Заметки писателя (К павловскому учению о слове)» («Вопросы литературы», 1958, N 6). Как отмечено в редакционной заметке (там же, 1959, N 4), автор свел специфику художественного слова к одному фактору – физиологическому. П. Якобсон ответил Л. Гумилевскому в том же журнале (1958, N 8), но, говоря о его ошибках, по существу ликвидировал самую проблему.

Есть разные мнения о роли учения Павлова в понимании особенностей мышления художника. Среди них имеются и отрицающие эту роль. Конечно, проще всего и спокойнее отказаться от всяких новых попыток изучения этого вопроса. Но от одного нельзя отмахнуться: сам И. Павлов и его ученики (в частности, акад. Л. Орбели) указывали на значение физиологии высшей нервной деятельности для понимания некоторых свойств художника. В. И. Ленин говорил, что психология и физиология органов чувств относятся к тем областям знания, «…из коих должна сложиться теория познания и диалектика» ⁶. Постановка вопроса о роли учения Павлова для понимания гносеологической природы искусства вполне правомерна, если ее не вульгаризировать. Это доказывается также рядом соображений в книге В. Кубланова «Гносеологическая природа литературы и искусства» (Изд. Львовского государственного университета, 1958). Автор утверждает, что «учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности – естественно-научная основа раскрытия природы образного и абстрактного мышления». Именно «естественно-научная основа», а не какой-то ключ к пониманию всех особенностей художественного творчества! Не все в этом разделе книги Г. Кубланова бесспорно и удачно, кое-что вызывает возражения. Но ведь это первая серьезная научная попытка привлечения другой (и даже не смежной!) дисциплины к изучению гносеологической природы искусства! Нужно отдать должное смелости исследователя.

Обо всем этом я говорю лишь как о примере, подтверждающем, что литературоведению не следует избегать взаимодействия с другими дисциплинами, полезными для разработки тех или иных вопросов. Но если даже физиология высшей нервной деятельности способна, по справедливому замечанию Горького, помочь пониманию художественного творчества, то еще больше могут дать нам те дисциплины, которые главной целью ставят изучение духовной деятельности человека.

Для освещения сложных и еще мало изученных проблем науки о литературе, и прежде всего процесса художественного творчества, первостепенное значение имеет психология. На стыке психологии, литературоведения и эстетики возможно развитие фактически еще не существующей в качестве научной дисциплины психологии художественного творчества. Средствами ее можно всесторонне исследовать процессы художественного мышления от первых, неясных образных представлений в сознании художника до воплощения замысла в окончательной, завершенной форме.

2. ЗАДАЧИ ПСИХОЛОГИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЧЕСТВА

Ценность марксистской психологии для изучения художественного творчества – как одной из сложнейших сфер психической деятельности человека – заключается в ряде интересно поставленных проблем.

Особенно важно здесь выдвинутое психологией требование анализировать психическое как процесс.«Центральное место в системе психологии должно занимать психическое как процесс, как деятельность, – пишет проф. С. Рубинштейн. -…Изучение психического как процесса или деятельности – первая задача психологии. Оно включает и изучение сознания как процесса осознания мира» ⁷. Ближайшее отношение к искусству и образно-художественному мышлению имеет разработка советскими учеными-психологами общих вопросов психологии мышления (работы Б. Ананьева, Г. Костюка, А. Леонтьева, В. Мясищева, С. Рубинштейна, А. Смирнова, Б. Теплова и др.). Ей было уделено большое внимание: даже в неполной библиографии на эту тему, приведенной в сборнике «Психологическая наука в СССР» (т. 1, М. 1959), названо почти семьсот книг, исследований, статей.

Плодотворные методологические принципы предложены психологией в изучении детерминированности психических явлений. Наконец, много ценного содержит психология личности, ее индивидуальных особенностей и т. д. ⁸. Для литературоведения, недооценивающего проблему индивидуального своеобразия писателя (как будто это своеобразие противоречит социальной обусловленности творчества!), немало полезного найдется в этих работах психологов. Плодотворна постановка таких проблем, как роль психического во всеобщей связи проявлений человеческой деятельности, как эмоциональная жизнь человека или – совсем специальная тема-специфика и функции воображения. Но главное, что представляет для нас, литературоведов, первостепенный интерес в психологической науке, – это требование рассматривать психическую деятельность как процесс. Именно такого подхода к художественному творчеству не хватает нашей науке о литературе, которая изучает исключительно результаты, итоги деятельности писателя, а не сам процесс его мышления.

Каковы же возможности применения методов психологии к искусствознанию и науке о литературе?

К сожалению, сами психологи мало разрабатывают психологию художественного творчества.

1. »Известия», 16 декабря 1959 года. [↩]
2. А. П. Чехов, Полн. собр. соч. и писем, т. XIV, М. 1949, стр. 216.[↩]
3. См. К. А. Федин, Писатель, искусство, время, «Советский писатель», 1957, стр. 177.[↩]
4. См. Б. Мейлах, Метафора как элемент художественного мышления, «Труды Отдела новой русской литературы», Изд. АН СССР, М. -Л. 1947, т. 1[↩]
5. Против таких примитивных толкований взглядов Павлова протестовал еще акад. Л. А. Орбели (см. его книгу «Вопросы высшей нервной деятельности», Изд. АН СССР, М. -Л. 1949, стр. 425 – 426).[↩]
6. В. И. Ленин, Сочинения, т. 38, стр. 350.[↩]
7. С. Л. Рубинштейн, Принципы и пути развития психологии, Изд. АН СССР, М. 1959, стр. 37.[↩]
8. См. «Доклады на совещании по вопросам психологии личности», Изд. АПН РСФСР, 1956.[↩]