«Противно, а придется написать». Н. Некрасов в творчестве А. Чехова

В письме к О. Книппер-Чеховой от 14 декабря 1902 года Чехов писал из Ялты: «Получил от Эфроса письмо. Просит написать, какого я мнения о Некрасове. Противно, а придется написать. Кстати сказать, я очень люблю Некрасова, и почему-то ни одному поэту я так охотно не прощаю ошибок, как ему. Так и напишу Эфросу». А незадолго перед этим, в ответе на анкету «Отжил ли Некрасов?», Чехов сообщал:

Я очень люблю Некрасова, уважаю его, ставлю высоко, и если говорить об ошибках, то почему-то ни одному русскому поэту я так охотно не прощаю ошибок, как ему. Долго ли он еще будет жить, решить не берусь, но думаю, что долго, на наш век хватит; во всяком случае, о том, что он уже отжил или устарел, не может быть и речи.

А ведь еще до Чехова в русском общественном и культурном сознании оформилось противопоставление двух имен не реальных поэтов, а, скорее, символов разного направления идейно-эстетической мысли — А. Пушкина и Н. Некрасова. Гражданскому пафосу лирики Некрасова его противники противополагали пафос известных стихов Пушкина: «Не для житейского волненья, / Не для корысти, не для битв, / Мы рождены для вдохновенья, / Для звуков сладких и молитв».

Борьбу «двух станов» зафиксировал Н. Чернышевский, который в своих «Очерках гоголевского периода русской литературы», признавая Пушкина «священным авторитетом», в то же время оговаривался: «Каждый русский есть почитатель Пушкина, и никто не находит неудобным для себя признавать его великим писателем, потому что поклонение Пушкину не обязывает ни к чему, понимание его достоинств не обуславливается никакими особенными качествами характера, никаким особенным настроением ума (здесь и далее курсив наш. — А. Е.)»¹. И далее: «…никогда «незлобивый поэт» не может иметь таких страстных почитателей, как тот, кто, подобно Гоголю, «питая грудь ненавистью» ко всему низкому, пошлому и пагубному, «враждебным словом отрицанья» против всего гнусного «проповедует любовь» к добру и правде»².

Под «незлобивым поэтом» Чернышевский, цитируя стихотворение Некрасова 1852 года «Блажен незлобивый поэт…», разумеет, так сказать, условного Пушкина, превращенного поклонниками аполлонического искусства в фетиш, в символ, а под поэтом, «питающим грудь ненавистью», — Некрасова (у самого Некрасова в стихотворении подразумевался Гоголь). Б. Эйхенбаум в своих оценках творчества Некрасова, очевидно, поддерживает Чернышевского: «Некрасов принадлежит к числу поэтов, художественный метод которых подчеркнут, показан. Это было необходимо при той полемической позиции, которую занял он в истории русской поэзии. Недаром Тургенев называл его «поэтом с натугой и штучками», недаром определил эту поэзию как «жеваное папье-маше с поливкой из острой водки». Поэзия Некрасова была для Тургенева физиологически невыносимым, непереваримым кушаньем, потому что совершенно не подходила к его диетическим воззрениям на литературу, но тем сильнее ощущал он в ней присутствие острых и пряных веществ»³.

Чехову, в отличие от Чернышевского, была ближе «пушкинская» линия. Это, в частности, нашло отражение в его рассказе 1889 года «Учитель словесности». В одном из эпизодов рассказа его главный герой, учитель Никитин, ведет спор с Варей Шелестовой о том, «психолог» ли Пушкин:

…какой же Пушкин психолог? Ну, Щедрин или, положим, Достоевский — другое дело, а Пушкин великий поэт и больше ничего.

— Щедрин сам по себе, а Пушкин сам по себе, — угрюмо ответил Никитин.

— Я знаю, у вас в гимназии не признают Щедрина, но не в этом дело. Вы скажите мне, какой же Пушкин психолог?

— А то разве не психолог? Извольте, я приведу вам примеры.

И Никитин продекламировал несколько мест из «Онегина», потом из «Бориса Годунова».

— Никакой не вижу тут психологии, — вздохнула Варя. — Психологом называется тот, кто описывает изгибы человеческой души, а это прекрасные стихи и больше ничего.

— Я знаю, какой вам нужно психологии! — обиделся Никитин. — Вам нужно, чтобы кто-нибудь пилил мне тупой пилою палец и чтобы я орал во все горло, это, по-вашему, психология.

Нет сомнений, что Чехов, сохраняя нейтралитет как объективный рассказчик, все же ближе в данной сцене к мнению Никитина, чем к мнению Вари.

Н. А. Некрасов, который, по его собственным словам, свой «неуклюжий стих» и «лиру» «посвятил народу своему», оказался одним из первых вестников нового, весьма своеобразного направления в русской литературе, и в частности — поэзии, резко противопоставившим себя доктрине «чистого искусства» (которой вовсе не был привержен Пушкин, как думают адепты такого направления литературы!). Пройти мимо поэзии Некрасова Чехов, разумеется, не мог.

Как ни был Чехов далек от всех литературных и общественно-политических споров конца XIX века, в его произведениях творчество Некрасова оставило свой значительный след. В зрелой чеховской прозе и драматургии встречается совсем немного некрасовских цитат, однако все они по-своему показательны. Остановимся подробнее на цитатах из Некрасова, использованных в рассказе «У знакомых» (1898) и пьесах «Леший» (1889-1890) и «Вишневый сад» (1903).

В рассказе «У знакомых» в речах героев присутствует достаточно объемная цитата из стихотворения Некрасова «Железная дорога» (1864):

Зашло солнце, стало темнеть. По линии железной дороги там и сям зажглись огни, зеленые, красные… Варя остановилась и, глядя на эти огни, стала читать:

Прямо дороженька:

1. Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы. М.: Художественная литература, 1984. С. 49. [↩]
2. Там же. С. 50.[↩]
3. Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. С. 36. [↩]