Профили викторианского века
В. Ивашева, Английский реалистический роман XIX века в его современном звучании. «Художественная литература», М. 1974, 464 стр.
Едва ли не каждое новое художественное движение рано или поздно обращается к опыту классиков, стремясь найти собственных предшественников и их свершениями подтвердить обоснованность, перспективность своих исканий. Именно поэтому классика продолжает жить необычайно активной жизнью. Подвергаются пересмотру, казалось бы, сложившиеся репутации. И нередко явления, которым академическое литературоведение отвело место где-то во втором если не в третьем ряду, вдруг привлекают особое внимание, наполняясь неожиданной актуальностью.
Исследуя динамику меняющегося отношения к классике, мы начинаем лучше понимать и тенденции общественного и художественного сознания современности. Однако есть и другая сторона проблемы. В какой мере «новые прочтения» вызваны лишь поисками аналогий сегодняшнему в давно минувшем и, стало быть, интересны только как феномен литературной ситуации самого последнего времени? А может быть, нынешние переоценки помогают увидеть и что-то не замеченное в самой истории литературы, что-то не уложившееся в выверенные формулировки университетских курсов и предисловий к многотомным собраниям сочинений?
Вопрос достаточно сложный, и отвечать на него лучше всего, руководствуясь конкретными результатами исследований, тема которых – «живая жизнь» классики, ее сегодняшняя жизнь. Одно из таких исследований – монография В. Ивашевой, которой дано заглавие длинное, но точное: «Английский реалистический роман XIX века в его современном звучании». Заметим: не современное звучание викторианского романа, а прежде всего сам викторианский роман, воспринятый в его современном звучании.
Это существенный оттенок. По своей методологии работа В. Ивашевой заметно отличается от трудов, прослеживающих на современном материале судьбу той или иной художественной традиции, устанавливающих значение эстетического опыта того или иного классика. В. Ивашева ставит перед собой другую задачу, несомненно, более сложную. Отталкиваясь от одной из очень характерных для современной литературной жизни на Западе попыток «переоценки» классики, она стремится по-новому истолковать и саму «переоцениваемую» литературную традицию. В. Ивашева убеждена в том, что «переоценка» не случайна и не произвольна. С ее точки зрения, в данном случае новое восприятие классики опирается на то понимание истинного смысла художественных исканий викторианцев, которое пришло только сегодня, столетие спустя.
Сущность интересующей критика проблемы, коротко говоря, сводится к следующему. В Англии последних десяти – пятнадцати лет отмечено для многих неожиданное возрождение интереса к писателям, жившим в царствование королевы-буржуа Виктории (1837 – 1901).
Длительное время викторианское было синонимом ханжеского, а приверженность литературной манере старых реалистов почиталась бесспорной приметой эстетического ретроградства.
Но вот пропылившиеся за полстолетия во втором ряду полок пухлые романы переизданы, и оказывается, что они не так уж старомодны. Об их авторах пишут книгу за книгой. Современные писатели без колебаний причисляют викторианцев к своим учителям.
Разгадку этого мнимого парадокса не придется слишком долго искать, если задуматься над истинными парадоксами «общества вседозволенности». Освободив личность от ханжеских догм и запретов, оно «освободило» ее и от забот о нравственном, а иной раз – и просто о пристойном. Вакханалия распущенности, разумеется, должна была закончиться горьким похмельем; пробудилась настойчивая потребность в прочных моральных ориентирах.
И здесь вспомнили о викторианцах. Наивно было бы полагать, что Джойс или Хаксли повинны в той эпидемии безоглядной «революционной» аморальности, от которой Англия лишь сейчас начинает понемногу приходить в себя. И средний англичанин ныне весьма охотно берет в руки по-старинному неспешные повествования Джейн Остен и перечитывает столько раз осмеянного за пуританскую чопорность Троллопа, ибо широкие массы англичан остро нуждаются не в том развенчании всевозможных «табу», которое стало разменной монетой массовой беллетристики, а в морально здоровом искусстве.
Однако только ли «крепостью моральных устоев», отличавшей этическое кредо викторианцев, объясняется новое открытие их наследия многими современными писателями? Вероятно, следует искать и преемственность собственно художественную и с этой целью попытаться взглянуть на творчество мастеров викторианской эпохи глазами сегодняшнего писательского поколения, вместе с тем поверяя современное восприятие тщательно восстановленной картиной литературного движения XIX века.
Вот эта задача и становится для В. Ивашевой главной. По своему материалу ее книга могла бы заменить том академической истории английской литературы, посвященный реализму: здесь анализируется вся блестящая плеяда, от Остен до Троллопа, так высоко ценимая К. Марксом, и только младшим викторианцам, пожалуй, уделено внимания меньше, чем стоило бы, – во всяком случае, жаль, что в монографии почти не говорится ни о Мередите, ни о Беннетте. Но при этом принцип подхода к материалу далеко не академический, во многом необычный. «Дело в живом потоке литературного развития и формирования литературных связей, – пишет В. Ивашева. – Исследователь, нацеленный на изучение преемственности и традиции… не должен его упускать из поля зрения. Изучающий прошлое открывает новые и новые аспекты наследия ушедших и связей их с живыми».
В монографии В. Ивашевой привлекает именно внимание к «живому потоку», стремление восстановить общественную и литературную ситуацию столетней давности во всех ее многообразных характерных особенностях. Это делается прежде всего для уяснения побудительных мотивов, предопределявших направленность тогдашних художественных исканий, которые приобрели новую актуальность сегодня. В. Ивашева убедительно показывает, что в этих книгах сохранило эстетическую значимость, а что осталось лишь свидетельством умонастроений и художественных запросов давней эпохи. И вместе с тем каждое произведение анализируется в том историко-культурном контексте, которым оно было вызвано к жизни.
Размышляя над литературой прошлого, мы, случается, видим только итоги и не замечаем исканий, противоречий, литературной борьбы, через которую прокладывали себе путь закономерности – теперь общеизвестные. И пока мы не проникнем в «механизм» художественного открытия, не поймем, какими общественными и художественными потребностями времени оно было предопределено, явления, подобные «викторианскому возрождению», будут неизбежно казаться нам труднообъяснимыми. Чуть ли не капризом литературной, моды.
А ведь в них есть своя необходимость. И смысл таких творческих перекличек в том, что современный писатель обнаруживает в книгах предшественника нечто созвучное себе, потому что предшественник – на ином, конечно, «уровне», в ином «контексте» – стремился решать ту же самую, что и он, современник, художественную задачу. И здесь порою даже не так важны границы успеха. Важно сходство проблематики, важно, что мысль писателя, жившего задолго до XX века, развивалась в том же направлении, что и современная художественная мысль. И поэтому только сегодня выявляются масштабы дарования Джейн Остен с ее трезвым реализмом, с ее богатой множеством оттенков иронией, с ее пониманием диалектики характера, английского характера, в котором высокие человеческие стремления скованы предрассудками среды и консервативностью мышления, воспитанной с детства. Все эти новаторские для своего времени черты ее писательской индивидуальности объяснимы и особенностями личной и творческой биографии Остен, и социальной атмосферой Англии самого начала XIX века, отображенной в ее книгах, и тенденциями эстетического сознания эпохи. И все же для того, чтобы в полной мере раскрылись своеобразие и неповторимость романов «несравненной Джейн», было недостаточно анализа, замкнутого в рамках «чистой» истории литературы.
На страницах главы об Остен не так много прямых «выходов» в XX век, но само построение главы свидетельствует, что автором принято во внимание множество примеров прямого воздействия или неосознанной близости к творцу «Мэнсфилд Парка», накопившихся за полтора столетия после смерти Остен. Судьба заложенной Джейн Остен традиции помогла понять глубинные особенности самой традиции. А исследование художественного мира романистки, основанное на принципе проверки временем, подтверждает закономерность остеновских интонаций в современной английской прозе.
Только сегодня становится ясным и подлинное значение Шарлотты Бронте, которую то без успеха пытались представить социальной романисткой, то голословно упрекали в неправдоподобии характеров и Ситуаций.
«Самоопределение личности, бьющейся в тисках враждебного ей мира», – так определяет В. Ивашева пафос творчества создательницы «Джейн Эйр», и определение, несомненно, тоже подсказано сегодняшними художественными стремлениями. Но в нем нет искусственного осовременивания; просто с дистанции времени яснее виден исток большой реки английской психологической прозы. Исследователи Бронте спорят о соотношении элементов реализма и романтизма в ее романах, и В. Ивашева предлагает собственное решение проблемы, но не» это для нее главное. Главное – заявившая о себе под пером Бронте жажда самовыражения обычного человека, задавленного скукой повседневности и в минуты жестоких потрясений испытывающего переживания, которые могли бы стать материалом высокой трагедии. Тот специфический синтез житейски достоверного и условного, заурядности и высокой патетики в кульминационных эпизодах, который, варьируясь, будет вновь и вновь повторяться в книгах многих выдающихся английских писателей – вплоть до наших современников.
Примеры было бы легко умножить. Книга В. Ивашевой богата новыми оценками, подсказанными как сегодняшним восприятием викторианцев, так в пристальным вниманием к общественному и литературному «контексту» Англии XIX века. Порой, правда, все же сказывается увлечение новейшими пересмотрами; этим, вероятно, объясняется недооценка «Пиквикского клуба» («идеализация изображаемого») и «Дэвида Копперфилда» («писатель не поднимается до больших социальных проблем и обобщений»). Едва ли В. Ивашева судит здесь писателя по законам, им самим над собой признанным. И право же, значение «Пиквикианы» не померкнет оттого, что современная аудитория предпочитает более аналитические книги Диккенса.
О частностях можно спорить, но плодотворность избранного В. Ивашевой подхода сомнений не вызывает. Критику удается не только установить закономерность преемственности от викторианцев, но и выявить немало нового в истории самого викторианского литературного движения. Скажем, можно было и не приводить прямых доказательств растущего интереса к Джордж Элиот; достаточно, как сделала В. Ивашева, показать самую тесную связь ее писательских интересов с происходившей на глазах Элиот научной революцией – ввести фрагменты из переписки писательницы, отклики ее первых читателей, – чтобы не осталось сомнений в актуальности вопросов, ее волновавших. Перекличка – осознанная или объективно устанавливаемая – получает объяснение. Но еще существеннее, что по-новому оценивается место Элиот в истории английского реализма и тем самым – эволюция метода и процесс зарождения натурализма в европейских литературах.
Убедительно аргументированная В. Ивашевой мысль, что родиной натурализма нужно считать Англию, должна быть учтена в последующих работах по литературе середины XIX века на Западе. Точно так же должна быть учтена и предложенная В., Ивашевой новая концепция развития английского критического реализма. В нашем литературоведении было принято говорить об упадке английского реализма в 60-е годы, после того как были пройдены вершины социально-обличительного романа; В. Ивашева показывает, что эта линия не была единственной – существовал и бронтевский реализм, тесно связанный с романтической поэтикой, существовала и литература, свой главный интерес видевшая в исследовании духовного мира личности и генетически восходящая к Остен. В 60-е годы произошло не оскудение, а дальнейшее обогащение реализма, его внутренняя качественная трансформация. Этот поздний реализм, по мнению критика, и составляет самое близкое современным исканиям художественное явление английского XIX века.
Концепция В. Ивашевой, вероятно, потребует уточнений, – в частности, из цепочка преемственности почти исчезло такое важное звено, как Диккенс, – однако в целом она представляется заслуживающей серьезного внимания. И прежде всего потому, что В. Ивашева исправила явную несправедливость по отношению к поздним викторианцам и сумела показать богатство и неоднородность того эстетического содержания, которое открывается за привычным термином «расцвет критического реализма». Это самый существенный итог ее работы.