Приглашение в «заколдованный город» История одной цитаты Владимира Турбина

В журнале «Огонек», вышедшем 16 апреля 1967 года, была опубликована статья «Недавно, в XIV столетии» советского интеллектуала Владимира Турбина. Со страниц влиятельного издания автор статьи настоятельно рекомендовал приехать «в маленький и гордый Елец, в заколдованный город, о котором Россия не смеет не помнить» [Турбин 1967: 28]. В. Турбин, приглашавший в провинциальный город, говорил о своем интересе не просто так. Интерес к Ельцу у него был связан с уникальным культурным ландшафтом русской провинции. Турбин на тот момент преподает в МГУ и ведет популярный семинар по истории русской литературы. Тогда семинары были довольно распространенной формой коммуникации между интеллектуалами, чувствовавшими вызовы либерализации. Исследователи, в частности, приводят в качестве примера семинарские группы в социологии, преодолевавшие официальную вузовскую дистанцию и провоцировавшие более свободный, «фамильярный» контакт между участниками [Пугачева 2011]. Интеллектуальное сближение в еще холодную политическую пору создает ситуацию, которую, на наш взгляд, верно диагностировал исследователь советской культуры Алексей Юрчак, когда, «находясь внутри системы и функционируя как ее часть, субъект одновременно находился за ее пределами, в ином месте» [Юрчак 2014: 257]. Таков был семинар Турбина, привлекавший лучших студентов филологического факультета МГУ. В рамках семинара Турбин со студентами периодически выезжал в экспедиции, посещая различные уголки страны, связанные с выдающимися представителями русской литературы XIX века.

От Розанова к Бахтину: интеллектуальное поле Владимира Турбина

Внезапный интерес влиятельного интеллектуала к скромному городку выглядел довольно неожиданно. Можно лишь предполагать, на чем был основан такой интерес к незаметному провинциальному Ельцу. В то время Турбин наверняка мог находиться под влиянием текстов В. Розанова, и тогда интерес к Ельцу во многом связывался с розановским восприятием этого города как своей нравственной родины.

Влияние текстов Розанова на интеллектуальное поле того времени сложно назвать обширным, хотя среди знакомых Турбина находились те, кто был под впечатлением от его неоднозначных, провокативных текстов. В частности, к их числу можно отнести Андрея Синявского (Абрама Терца), который в 1974–1975 годах будет читать в Сорбонне курс лекций об этом оригинальном мыслителе. Синявского и Турбина еще раньше связывали непростые отношения. В период известного процесса над Синявским и Даниэлем Владимир Турбин оказался на стороне обвинения, подписав осуждающее письмо от лица университетской профессуры. Впрочем, некоторые современники Турбина считают, что его это вынудили сделать. Об этом, например, говорил Лев Аннинский [Дорошевич 2011: 132]. Тем не менее в определенном смысле это доказывает, что Турбин и Синявский находились в оппонирующих друг другу лагерях.

Интерес обоих критиков к фигуре Розанова связан еще и с М. Бахтиным, с которым Турбин знакомится в 1962 году. «Владимир Николаевич Турбин очень часто приезжал ко мне», — вспоминал Бахтин приезды Турбина к себе в Саранск [Беседы… 1996: 214]. С этого момента началась и их переписка, причем Бахтин указывал на сходство манеры письма Турбина с розановскими текстами.

По наблюдению самого Турбина, Розанов отличается от других интеллектуалов эпохи модерна, потому как именно он «переступает все границы в назывании предметов своими именами или достаточно явными намеками» [Турбин 1990: 210].

И в манере Турбина, кажется, что-то было от стиля русского религиозного философа: клочковатость, отрывистость мыслей, точность подбираемых метафор, что справедливо отметил Бахтин. Осторожные его комплименты в то время могли означать довольно много, ведь «бахтинский голос возвысился в стране, где свободные голоса были подавлены» [Страда 1995: 328]. В условиях тоталитарной реальности и «молчащей культуры», следуя определению Исайи Берлина, каждое самостоятельно заявленное слово стоит невероятно дорого, потому как с ним соизмерима жизнь самого интеллектуала. Высказываясь, он сильно рискует в тот самый момент, когда «культурное сообщество всецело поглощено самим собой, мыслями о собственной природе и собственном предназначении» [Берлин 2001: 334].

Это только потом, на рубеже 1970-х годов, интеллектуальный мир будет проникаться его текстами. В частности, итальянский специалист по русской культуре В. Страда отмечает «бахтинский бум» как «интереснейшее и сложнейшее явление» 1960–1990-х годов [Страда 1995: 327].

Сам Турбин вспоминал разговоры с Бахтиным о Розанове, считавшемся неизведанным, полузакрытым автором. Чего только стоит откровение Бахтина: «Розанов им, конечно, был не по зубам» [Турбин 1990: 129].

К тому времени в свет вышел достаточно резонансный текст Турбина «Товарищ время и товарищ искусство». Книга появилась в 1961 году тиражом 22 000 экземпляров. Доминировавшие в обществе настроения позволяли считать книгу оттепельной. Идеи ее звучали оригинально и даже, учитывая политическую конъюнктуру, довольно смело. Хорватский славист Михайло Михайлов, посетивший МГУ в 1964 году, позитивно отметил «новатора теоретика искусства Турбина» и упомянутый выше текст, «вокруг которого поднялось много пыли» [Михайлов 1967: 18–19]. Михайлов остро высказался о политике власти в книгоиздании, зажимавшей интересные книги маленькими тиражами. В компанию к Турбину, кстати, в резонансном дневнике хорватского филолога попали М. Бахтин, В. Дудинцев и Б. Брехт [Михайлов 1967: