Приевшиеся штампы и творческие искания

…Из Москвы поехал я на Калугу, Белев и Орел и сделал таким образом 200 верст лишних, зато увидел Ермолова.

А. Пушкин.

Я еду. Малый дом со мною,

Что каждый в путь с собой берет.

А мир огромный за стеною,

Как за бортом вода, ревет.

А. Твардовский.

В начале прошлого года, готовясь к докладу, читала я в журналах, альманахах, сборниках очерки о Сибири, Дальнем Востоке, о восточных районах, к которым сейчас приковано общее внимание. Листала географический атлас, чтобы найти место Действия того или иного очерка, место жительства того или иного невыдуманного героя. И что же? Я не могла найти на карте железную дорогу Сталинск – Абакан, строителям которой посвятила свой очерк «Двести сорок километров» М. Ганина (сб. «Сегодня и завтра», – «Советский писатель», 1958). Была только скромная черная линеечка автомобильного шоссе, и то она скоро переходила в пунктир, который, как известно, должен означать «тропы и караванные пути».

Не удалось мне отыскать и Алмазоград, центр нового якутского алмазоносного района, рождение которого описывал в своей книге В. Осипов («Тайна Сибирской платформы», – «Молодая гвардия», 1958); не было этого города ни на карте, ни в перечне географических названий. Отсутствовал также Железногорск, о котором писал И. Дворецкий в очерке «Сторона Сибирская» (сб. «Сегодня и завтра»), – молодой город с большим будущим, которому предстояло стать крупнейшей базой горной металлургии.

В чем дело? Оказывается, у меня был атлас четырехлетней давности! Наша страна – огромная стройка. Она все время в движении, в развитии. Вчера вы могли сказать: «Я знаю Енисей», – сегодня вы уже этого не скажете, если не бывали там полгода, год. Карта нашей родины – это активная, динамическая карта, повествующая о сознательной, планомерной переделке природы на основе передовой науки, о созидательных усилиях всего народа под руководством партии.

Сколько бы советский человек ни ездил, как бы ни был значителен его личный опыт, – все равно он сегодня не может обойтись без очерка журнального или газетного, без книги, без свидетельства очеркиста. Иначе его представление о стране, о жизни страны неизбежно будет неполным, обедненным (и – добавим к этому – устарелым).

Еще В. Белинский призывал к созданию «беллетрических произведений, которые бы в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний знакомили с различными частями беспредельной и разнообразной России». Страстно и убежденно критик доказывал, что «Великороссия, Малороссия, Белоруссия, Новороссия… остзейские губернии, Крым, Кавказ, Сибирь, – все это целые миры, оригинальные и по климату, и по природе, и по языкам и наречиям, и по нравам и обычаям…». Он с горечью говорил, что во Франции обо всяком уголке ее, сколько-нибудь и в каком-нибудь отношении замечательном, не одна книга написана, и сетовал на то, что русские литераторы дают едва ли не больше материалов для изучения чужих стран, нежели России.

Советские очеркисты много сделали и делают для познания страны, для поэтического освоения новых и новых пластов жизненного материала. И это не временное задание, а постоянная задача, стоящая перед нашей литературой, – задача насущно важная, которую никогда нельзя решить до конца.

Дорога зовет! Можно путешествовать на «газике», как К. Симонов, изъездивший Голодную степь, чтобы познакомиться с людьми, которые ее осваивают и преобразуют («Люди с характером», Гослитиздат УзССР, 1958). Или по воде, на корабле, как Ю. Смуул, который посетил шестой континент и написал о жизни и работе участников советских экспедиций в Антарктике («Ледовая книга», – «Роман-газета», 1959). Или по железной дороге, как писатели, которых объединила выездная редакция «Литературной газеты» и которые рассказали нам о сегодняшней Сибири в своих корреспонденциях, очерках, зарисовках. Или, наконец, пешком, как В. Солоухин, который сорок дней провел в пути, вышагивая по дорогам близкого и дорогого ему с детства Владимирско-Суздальского ополья («Владимирские проселки», – «Роман-газета», 1958). Неважно, как путешествовать, – важно, чтобы автор был «наблюдательным и зорким путешественником» (И. Гончаров), умел увидеть и передать увиденное. И тогда его дорожные записи найдут дорогу к читателю, расскажут многое о жизни, о людях.

Только коллективные усилия разных, непохожих друг на друга очеркистов, каждый из которых выбирает себе оружие по руке, помогут нам узнать и понять страну сегодняшнего и завтрашнего дня – строящуюся, меняющуюся, обновляющуюся.

О ПЕРЕПЕВАХ, ПОВТОРАХ И ПРОЧЕМ

Очерки «в форме путешествий, поездок» бывают хорошие, содержательные, интересные, своеобразные. Но встречается, по совести сказать, и такой путевой очерк, который не радует читателя. Очерк без осмысления, обобщения, даже без отбора – просто информация с пути, хроника одной поездки.

Автору нечего добавить к сказанному до него, – и вот идут повторы, перепевы. Идет привычное, примелькавшееся, стершееся от частого употребления: то, что ближе всего лежит, что первое приходит в голову; то, за чем и ездить не надо было.

Если это Амур, то песни об Амуре – «нашем батюшке» начинают звучать еще в самолете (А. Бахов, На земле древней, охотской…, «Дальний Восток», 1958, N 6). Если это Байкал, то как же обойтись без упоминания об «омулевой бочке», без известной песни «Славное море, священный Байкал»? (В. Урин, 179 дней в автомобиле, «Советский писатель», 1958).

Вот два очерка о Байкале, напечатанных в одном и том же журнале на протяжении одного и того же года. Ба, знакомые мотивы! «Так вот где мы встретились с тобой, прославленный «Баргузин»! И как-то сразу в ушах зазвучала мужественная песня: «Славное море, священный Байкал». Невольно мелькнула и другая мысль: «А не с этих ли суровых берегов рвался к желанной свободе обладатель омулевой бочки и паруса из дыроватого кафтана?» И вдруг представилась такая картина. Тихо раздвигаются прибрежные кусты. Опасливо оглядываясь по сторонам, к воде выходит…» и т. д. и т. п. (Н. Волков, Славное море, «Сибирские огни», 1958, N 5). Разве не поразительно, что точно такая же картина представилась воображению и другого автора? «Вышел беглец на берег Байкала, сколотил незатейливый плотик, сделал в нем круглое отверстие. Вставил туда бочку из-под омуля, валявшуюся на прибрежном песке… Поднял он на плотике вместо паруса дыроватый кафтан, укрепил его на шесте. – Эй, «баргузин», пошевеливай вал!» (К. Лисовский, Вокруг Байкала, «Сибирские огни», 1958, N 12).

Можно очень долго перечислять те приевшиеся наблюдения и расхожие обороты, которые, к сожалению, подчас охотно перенимают, охотно подхватывают авторы путевых очерков. В одной книге читаем: «Ни в коем случае не сомневайся, что Байкал- это море. Не дай бог, если скажешь местному шкиперу: «речник»… Раз он имеет дело с Байкалом – он моряк, и все местные жители здесь – моряки». Другой очеркист вторит первому: «Море… Только так говорят о Байкале рыбаки на всех побережьях великого озера… Избави вас бог невзначай сказать о Байкале: «озеро»! Дружба у вас с рыбаками будет потеряна навсегда».

Как быть, как с этим бороться? Что ли, справочник такой специальный издать? Дескать, это уже упоминалось путешественниками, уже было напечатано столько-то раз, не трогать, оставить в покое. Или, может быть, таблички выставить в соответствующих местах? При въезде в Сибирь: «Если не можешь сказать что-то новое о Ермаке – помолчи». На берегах Волги: «Не рекомендуется называть Волгу матушкой-рекой и приводить строчки из песни «Есть на Волге утес». На берегах Енисея: «Категорически воспрещается цитировать слова Чехова «Какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!» За нарушение – штраф».

Что греха таить, очередной автор путевых заметок, путешествуя по вполне обжитым и неоднократно описанным местам, иной раз излагает свои дорожные впечатления так, как будто он первооткрыватель, землепроходец и до него не существовало печатного станка… Известный сибирский геолог Михаил Михайлович Одинцов на вечере встречи с писателями сказал с умной усмешкой: «Пишут о Сибири, предполагая в современном читателе полную невинность по части фактических знаний». В самом деле, на кого рассчитывает очеркист, когда он исписывает целые страницы самыми первоначальными, самыми общеизвестными и общедоступными сведениями о крае, районе, городе? Разве читатель не учился в школе, не владеет элементарными знаниями по экономической географии и истории родной страны, разве ему недоступна справочная литература, разве он не читает газет и т. д.? Нужно ли ему сообщать – в который раз! – что Ломоносов родился близ Холмогор, а в Курской области существует магнитная аномалия, для изучения которой много сделал академик И. М. Губкин?

Характерно, что повторяются, переходят из очерка в очерк даже иллюстрации – фотографии, рисунки. Каждый, кому посчастливилось побывать в Красноярске, с пафосом новообращенного начинает описывать знаменитые Столбы и прославленных красноярских скалолазов. И каждый, если только предоставляется типографская возможность, бережно воспроизводит внешний вид скалы «Перья». Не какой-нибудь другой скалы, а почему-то именно этой – и притом в строго определенном ракурсе! Так и только так – в профиль, если можно выразиться, – эта ни в чем не повинная скала представлена в книгах Г. Кублицкого, В. Урина, Е. Рябчикова и многих других. Есть эта фотография и в учебниках географии. Может быть, на дальнейшее стоит условиться: пусть она там и остается?

Утвердился в нашем путевом очерке какой-то набор удивительно однообразных, закостенелых приемов подачи материала. Нужно напомнить читателю об истории края? Пожалуйста, есть готовый, очень удобный ход: автор начинает вспоминать то, что он когда-то такое читал, слышал. «Невольно мне приходит на память…» (ох, уж это мне словечко «невольно»!); «Невольно вспомнилось…»; «Ну, как тут не припомнить…» А «приходит на память» страница-другая убористого текста, где косяком идут фамилии, географические названия, даты, цифры. «Невольно вспоминаю интересную историю Охотска… В 1713 году Петр Великий отправляет сюда архангельских мореходов… Отсюда шли Витус Беринг, Григорий Шелихов, правитель русской Америки Александр Баранов… К концу девяностых годов Охотск превращается в захолустный купеческий поселок, в котором насчитывалось 69 домов, 8 юрт и 109 человек населения». Невольно (!) удивляешься памяти очеркиста, его самоотверженности и преданности своему долгу, особенно если учесть, что он находится в этот момент на борту судна, что его подбрасывает на волнах и, может быть, даже укачивает. А он себе знай «вспоминает» количество юрт в Охотске в 90-х годах!

Впрочем, есть и другой способ подачи исторического материала. Вот приехал очеркист на новое место. Дается небольшой «дежурный» пейзажик, затем все необходимые сведения по истории края излагает какой-нибудь «попутчик», «сосед», «собеседник».

Лодки, «громко и дробно работая моторами, быстро разрезают серо-синюю воду, вспугивают чаек, которые качаются на волках, как хлопья ваты…

— Охотск основал землепроходец Семен Андреевич Шелковников, – сообщил студент в очках, слушатель географического факультета. – Он пришел сюда в 1649 году на утлых суденышках. Свое название Охотск получил от эвенского слова «акот», что значит «река», а море называлось…» и проч.

Как вы можете сами судить, ни «серо-синяя вода», призванная, очевидно, внести в очерк «оживление», художественность, ни чайки, похожие на «хлопья ваты», не спасают дела, – все равно сухие книжные фразы, вложенные в уста «студента», не превращаются в живую речь живого человека…

Давайте начистоту! И то, что автору «приходит на память», и то, что рассказывает «студент в очках», – все это взято из популярной брошюры или соответствующего тома Большой советской энциклопедии. Стоило ли так далеко ездить, чтобы, вернувшись, переписывать абзацы из энциклопедии, – переписывать тщательно, с полным уважением к стилю первоисточника? Чтобы из этих абзацев, как из кубиков, строить очерк, только кое-где перемежая книжный материал то пейзажем, то диалогом? И это называется – изучать жизнь края?

Несколько слов о легендах. Если взять только книги, что лежат у меня на столе, то там хорошая легенда о своенравной красавице Ангаре, которая убежала от старого Байкала к молодому богатырю Енисею, рассказана шесть раз. Не много ли? Так можно отбить у человека охоту и к хорошему.

А ведь легенды бывают разные. Еще К. Паустовский писал когда-то: «Каждый, кто бывал на Востоке, с большой осторожностью относится к пресловутым восточным легендам. Досужие описатели связывают с легендами названия всех озер, городов и рек Средней Азии». Годы прошли, многое переменилось, но не переменились вкусы некоторых «описателей». Если не Калуга и не Пушкино – значит должна быть легенда. Нет настоящей – пусть будет новейшего изготовления, вроде тех, которыми донимают туристов на Кавказе, в Закарпатье да мало ли еще где. По туристскому маршруту шагу нельзя ступить без легенды; там девица вмурована в кладку, там юноша утонул во рву, торопясь к любимой, тут холм на могиле разлученных влюбленных. «Без этого, знаете ли, сухо будет, не пройдет в горло», – объясняет, стыдливо покашливая, экскурсовод. По-моему, эти легенды где-то сочиняют в центральном экскурсионном бюро (они все очень похожи), на гектографе размножают и рассылают в качестве инструктивного материала!

С засильем легенд надо бороться!