Правда истории – правда образа
В. И. Баранов, Правда образа – правда истории, Волго-Вятское книжное изд-во. Горький, 1971, 152 стр.
Редакция «Вопросов литературы» предложила мне прорецензировать новую книгу В. Баранова. Эпистолярная форма показалась для такой статьи наиболее убедительной.
Если попытаться, Вадим Ильич, определить главные достоинства Вашей книги, не найти, пожалуй, терминов более точных, чем взыскательность и полемичность. Вы – что так, к сожалению, редко в литературной критике современной Ленинианы – нелицеприятно требовательны (за совсем немногими и потому очевидными исключениями). Добрая и заинтересованная оценка произведений М. Шагинян и А. Толстого, Е. Драбкиной и А. Бека, М, Прилежаевой и Г. Маркова, З. Воскресенской и С. Дангулова ничуть не мешает Вам не соглашаться с иными утверждениями писателей. Отмечать то, что Вы остроумно назвали «девальвацией жеста». Критиковать откровенно служебное назначение вымышленных персонажей в историко-революционном повествовании. Осуждать недостаточность «анализа внутренней жизни личности в ее обусловленности внешними социальными факторами» – явление, как Вы пишете, «весьма характерное» для Ленинианы.
Многие Ваши положения, пусть даже высказанные лишь декларативно, интересны и плодотворны. Новейшие художественные искания в ленинской теме Вы соотносите с опытом предшествующей литературы. В новаторстве находите идейно-художественные традиции. Справедливо говорите и об изучении внутренних закономерностей развития Ленинианы, «взятых в неразрывной связи с духовными исканиями нашего общества».
Небесполезно и напомнить художникам, как Вы делаете это в главе «Проблемы сюжетного повествования», ленинскую мысль о специфике художественного выражения: «…В романе… весь гвоздь в индивидуальной обстановке, в анализе характеров и психики данных типов» 1.
Правда, в этом случае Вы почему-то не ссылаетесь на источник – письмо Инессе Арманд от 24 января 1915 года – и не точно воспроизводите ленинский курсив, за что по аналогичному (но куда менее значительному!) поводу сурово укоряете С. Братолюбова, в чьей публикации «не выделяются слова, подчеркнутые у А. Толстого курсивом».
К достоинствам Вашей книги я отношу и спорность, а вовсе не унылую, банальную неоспоримость ряда избранных Вами критериев эстетической оценки и художественной критики.
Мне, помнится, доводилось спорить с Вами по одному поводу, все еще актуальному для современной Ленинианы да и вообще историко-революционной прозы. Вы убеждены, что историческая достоверность фактов в художественных произведениях этого рода – в отличие от эстетической достоверности образов – предмет компетенции историков, а не литераторов и даже литературоведов, которых издавна принято считать не только теоретиками, но прежде всего историками литературы. По Вашему мнению, – разделяемому, увы, весьма многочисленными практиками – составителями, редакторами, а то и самими авторами, – историки «нам помогут разобраться в собственно фактической стороне дела, когда в этом возникнет нужда».
При всем уважении к историкам, полагаю все же, что именно литературоведы призваны раскрывать совсем не простую, а тонкую и противоречивую диалектику эстетического проникновения в историю, образного раскрытия исторического факта и документа. «Нужда», о «возникновении» которой Вы пишете, как о чем-то спорадическом, на самом деле непреходяща.
Антиисторическое всегда становится антихудожественным и в свою очередь антихудожественное – антиисторическим. И происходит это как в большом, так и малом. В раскрытии характера и реалиях общественного быта. В движении сюжета и деталях духовного «ландшафта» эпохи, Попытаюсь не столько доказать, сколько показать это Вам и на… Вашем собственном примере. Не знаю (я бы даже по-старосолдатски сказал: «не могу знать»), как Вы представляете себе «скорую помощь» музы Истории многочисленным музам Искусства. Но, право же, Вадим Ильич, и без содействия историков нам с Вами следует знать, к примеру, что большевика Вилонова звали Никифором, а вовсе не Михаилом (то была лишь его конспиративная кличка). Анатолий Ванеев скончался не в Ермаковской (станице?), а в Ермаковском (большом сибирском селе). Автора документальной повести «Товарищ Инесса» и многих других книг зовут Павел Подляшук, а не Подлящук; Исбаха – Александр, а не Иван, Илья ИЛИ Иосиф, как можно умозаключить из приведенного Вами его инициала. Прозаик Феоктист Березовский не имеет ничего общего с неким Безовским и т. д.
Подчас создается впечатление, что Вы упускаете из виду некоторые факты ленинского литературного (или ораторского) наследия, а также проходите мимо иных новейших работ по избранной Вами теме. Ограничусь двумя примерами. В главе «С самых первых шагов» Вы утверждаете, что один из персонажей «России, кровью умытой» Артема Веселого, «ссылаясь на Ленина, невольно искажает смысл его идей». В качестве единственного доказательства Вы приводите криминальную, по Вашему мнению, реплику; «…Товарищ Ленин прямо сказал: грабь награбленное, загоняй в могилу акул буржуазного класса…»
В связи с первыми словами ленинского лозунга Вы заявляете: «Призывая на борьбу с эксплуататорами, Ленин, разумеется, ни прямо, на косвенно не призывал «грабить награбленное».
Стоит напомнить колоритный рассказ комиссара штаба Московского военного округа А. В. Мандельштама («Одиссея»). Судя по его речи, произнесенной 16 января 1918 года на III съезде Советов, один старый казак, ознакомившись с политической программой Минина – вожака большевиков станицы Каменской, умозаключил:
– Значит, ты грабитель?
– Да, – ответил Минин, – мы – грабители, но мы грабим грабителей.
– Это так понравилось старику-станичнику, – сообщил оратор, – что он стал самым деятельным большевиком в станице…
Брошюра с отчетом о заседаниях III съезда Советов не переиздавалась с 1918 года и сохранилась лишь в крупнейших библиотеках страны. Запомнившейся Ленину речи Вы могли и не знать. Однако автору книги о Лениниане следовало бы учесть, что 6 февраля того же 1918 года о «награбленном» говорил большевикам-агитаторам уже не казак-коммунист, а сам Владимир Ильич:
«Буржуазия, запрятав награбленное в сундуки, спокойно думает: «Ничего, – мы отсидимся». Народ должен вытащить этого «хапалу» и заставить его вернуть награбленное… Прав был старик-большевик, объяснивший казаку, в чем большевизм. На вопрос казака: а правда ли, что вы, большевики, грабите? – старик ответил: да, мы грабим награбленное» 2.
Кто же, таким образом, прав – романист, писавший непосредственно с революционной натуры тех лет, или Вы, думаю, напрасно обвиняющий писателя и его героев в «искажении» ленинских идей? Ваша обмолвка тем досаднее, что большевистский призыв «грабить награбленное» представляет собой просторечную народную форму научной формулы «Капитала»: «Экспроприаторов экспроприируют»…
Сетуете Вы и на то, что до сих пор якобы «не опубликовано ни одного серьезного обзора литературоведческой и критической Ленинианы». Книга Ваша подписана к печати в конце октября 1971 года. Но ведь за несколько месяцев до этого вышел N 4 «Известий ОЛЯ» АН СССР, в котором напечатан вполне серьезный обзор именно литературоведческой Ленинианы юбилейного года. Принадлежит он М. Зельдовичу и, при спорности некоторых завышенных оценок, заслуживает положительного отзыва. Не говорю уж о составленном Н. Желтовой библиографическом указателе «Ленин и наука о литературе», охватившем более тысячи литературоведческих и критических работ 1955 – 1968 годов. Тщательно подготовленное и содержательно аннотированное пособие, издано почти за два года до Вашей книжки.
Но особенно трудно, а порой и невозможно согласиться с Вашими оценками, мягко выражаясь, не самых лучших новейших произведений прозаической Ленинианы. Так, в главе «Разгадка поэзией» Вы на совершенно «равных правах» с книгами М. Шагинян и Б. Драбкиной, В. Катаева и Э. Казакевича, К. Паустовского и А. Коптелова, Б. Полевого и Л. Радищева пишете про новые «циклы рассказов о Ленине». Их, по Вашему непредвиденно очень точному выражению, не пишут, не создают, а лишь «выпускают» С. Ф. Антонов и П. Дудочкин.
О литературно-исторических качествах «Вельских новелл» последнего я уже отзывался на страницах «Вопросов литературы» (1969, N 6). Книжку П. Дудочкина Вы просто поощряете, полагаю, не сопоставив домыслов автора с реальной исторической действительностью, которой «Вельские новеллы» во всем противоположны.
Творческий метод С. Ф. Антонова рассматривается Вами более подробно; По Вашей оценке, автору повести «Огонек вдалеке», оказывается, «удалось найти свой угол зрения на события». Более того! Прозаик «идет, – пишете Вы, – дальше документа, стремится объединить факты целостной художественной концепцией». Но вот здесь позвольте с Вами решительно не согласиться.
Приведу только два наглядных примера.
В повести Ленин в 1920 году(!), «прежде чем пойти к себе в кабинет», отправляется как бы на утреннюю духовную зарядку, в Успенский собор. Вступив «под своды собора, в густой его сумрак», Ленин пристально рассматривает «фигуры святых» и – по оригинальной искусствоведческой терминологии автора – «наглядные картины из истории православия». Что же раскрывают эти, так сказать, методологические пособия церковных иерархов Ленину? Может, он видит, как в произведения талантливых иконописцев властно вторгается живая жизнь? Образы людей труда? Нет, Вадим Ильич! Вы, вероятно, не обратили внимания на то, что в украшающих стены собора фресках, к тому же написанных не в XV, как полагает С. Ф. Антонов, а XVII, XVIII и даже XX веках, Ленин (конечно, не в действительной истории революционной научно-атеистической мысли, а в ее бездумной, беллетристической интерпретации!) обнаруживает «тихую, утвердившуюся веру, которую ничто, никто не может поколебать». Издание-то представления автор столь одобренной Вами повести приписывает Ленину – непримиримому к поповщине во всех видах и формах.
Автору повести «Огонек вдалеке», на сей раз, правда, в другом, но тоще совсем недавнем произведении, принадлежит поразительное изречение. По мнению С. Ф. Антонова, точно «такие, как Ленин, теперь будут являться часто» и, видимо, совсем, как он, столь же «великих людей сейчас не так уж мало».
В рецензируемой Вами повести он изображает Ленина и как ценителя произведений искусства. Но оказывается, автор статей о Толстом и Герцене, Белинском и Некрасове, писем о Горьком и Маяковском, Луначарском и Серафимовиче считает себя человеком, который хоть и «любит искусство, но кроме, мол, политической направленности и тенденции понимает в нем, к сожалению, не так уж много». Не могу понять, как Вы, одаренный и знающий литературовед, прошли мимо всего этого…
Трудно поэтому – согласиться, что подобные произведения о Ленине «с вымышленными героями представляют значительно более сложный и более перспективный в дальнейшем путь, нежели книги типа «Черных сухарей». И это Вы говорите о повести, которая «беллетризирует», чтобы не сказать большего, целые (и как раз художественные, а не публицистические!) страницы «Черных сухарей»! Насколько же оригинал писательницы-документалистки выразительней бледной копии у похваленного Вами литератора!
Но вернемся от частного к общему. От Ваших конкретных литературно-критических оценок к принципиальным проблемам эстетики Ленинианы, постановка и анализ которых так выгодно отличают Вашу книжку. Вы считаете, что правда образа чуть ли не автоматически или, во всяком случае, безотказно порождает правду истории, которую, видимо, интуитивно, если не подсознательно, угадывает (или улавливает) художник силой не знания, а воображения.
Бывает, конечно, и так с большими талантами, людьми высокой исторической культуры. Однако, как правило, лишь подтверждаемое исключениями, идейно-художественная логика историко-революционного произведения искусства противоположна Вашим представлениям. Познанная художником правда истории, характера исторического лица, атмосфера эпохи, ее психологии и общественных нравов властно предопределяют (разумеется, при прочих равных эстетических условиях) правду образа.
Художественная достоверность взаимосвязана с достоверностью исторической в сюжете и деталях, реалиях быта и речевых характеристиках. Верность исторической правде, логике и нравам истории – обязательное условие образного раскрытия типических характеров исторических лиц в типических, конкретно-исторических обстоятельствах.
Я намеренно столь подробно остановился на избранной Вами повести. Мне хотелось нагляднее показать, к каким просчетам неотвратимо приводит отход от эстетических и научно-исторических критериев при оценке произведений Ленинианы. Конечно, Вы с полным основанием утверждаете, что новые удачи и художественные открытия, сулит ей «мудрая концептуальность, связанная с коренными проблемами современности» (я только предпочел бы слову «концептуальность» более точный термин «идейность»).
Правы Вы и когда говорите, что Ленин – «это всегда глубоко современно». Труднее согласиться с тем, что читать о Ленине, означает чуть ли не исключительно – «читать о нашем сегодня». Разве читателю сегодня не любопытно заглянуть в наше вчера? – Обнаружить и в нем нечто, устремленное в завтра?
Но гораздо важнее другое – то, что от художников слова Вы взыскательно! требуете главное. Я имею в виду талант психологического проникновения в образ Ленина. Талант пластической зримости и скульптурной осязательности исторической «натуры». Талант речевой характеристики, полифонического диалога и внутреннего монолога исторических лиц – людей наших коммунистических идеалов, но своего времени и его общественного быта.
Талант! Тот самый, который, по Ленину, – редкость. Только ему, как Вы убедительно доказываете почти во всех главах книги, по плечу правдиво рассказать о герое такого масштаба, такого обаяния и мужества. Остается применить Ваши критерии эстетической оценки к литературоведческому анализу книг всех без исключения авторов романов, повестей, рассказов, очерков на ленинскую тему.
Без исключений и без умолчаний сказать об их существенных недостатках, порой парадоксально связанных с достоинствами. Так это, к слову, произошло с некоторыми страницами и Вашей книжки. Ведь, перефразируя столь часто повторявшееся Лениным изречение, можно сказать: абстрактной критики нет. Критика всегда конкретна…