Поющая родина (Советская массовая песня как выражение архетипа матери)

Советская массовая песня как выражение архетипа матери

Знаменитая «Песня о Родине» из картины Г. Александрова «Цирк» начинается со слов:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.

Эти строчки не призывают ни к классовой борьбе, ни к сплочению рядов около знамени Партии, как это было характерно для революционных маршей предыдущего периода. Скажем прямо, ключ к пониманию этой песни не в марксистской идеологии, а скорее в древней мифологии земли, которая излагается А. Афанасьевым следующим образом: «Признавая землю за существо живое, самодействующее… первобытные племена сравнивали широкие пространства суши с исполинским телом, в твердых скалах и камнях видели ее кости, в водах – кровь, в древесных корнях – жилы, и наконец в травах и растениях – волоса» ¹. В советской песне 1935 года, как и во многих других явлениях культуры 30-х годов, находит свое выражение нечто качественно новое, далеко выходящее за рамки революционной эпохи, – возникающий архетип матери.

Юнговская теория архетипов с ее психомифологическим подходом дает возможность раскрывать определенные сложноструктурированные явления глубинного слоя советской культуры. Это прежде всего формирование круга основных персонажей (в пропповской терминологии – «действующих лиц») советского мифа. Ведущую роль играет образ героя, анализу которого было посвящено немало исследований². Советский герой – по сути своей подвижник, который доказывает свою волю и способность к действию самыми разными способами: в борьбе, в труде, в строительстве, в самосовершенствовании, в самопожертвовании и т. д. Он тесно соотнесен с образом врага³, который действует под разными масками и которому приписываются демонические черты⁴. К концу 20-х годов формируется образ «мудрого отца», который стоит во главе мифологической пирамиды советской культуры. Сталин, как отец Большой семьи, относится к героям как к своим сыновьям, постоянно заботясь о них, посылая их в дорогу и давая им ценные указания⁵.

Модель Большой семьи как основа советского мифа, однако, до сих пор не рассмотрена достаточно, поскольку в семейном треугольнике не хватает одного важного члена семьи – матери. Определенные культурные явления 30-х годов никак не подчиняются ни героическому, ни отцовскому принципу, а принадлежат именно третьему, материнскому архетипу. Имеется в виду культ Родины и земли, расцвет таких новых жанров, как лирическая массовая песня или советская кинокомедия, возникновение нового образа женщины в изобразительных искусствах или архитектура изобилия и плодородия на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве.

В чем сущность архетипа матери, какими чертами он отличается и каким образом он приходит в советскую культуру?

Н. Бердяев и Г. Федотов считают материнство духовным ядром русской народной религии⁶. По Федотову, материнство воплощается в трех ипостасях: «В кругу небесных сил – Богородица, в кругу природного мира – земля, в родовой социальной жизни – мать являются, на разных ступенях космической божественной иерархии, носителями одного материнского начала» ⁷. Это близкие, но не тождественные явления, на смежность которых указывается в духовных стихах:

Первая мать – Пресвятая Богородица,

Вторая мать – сыра земля,

Третья мать – кая скорбь приняла⁸.

В исследованиях русской религиозной мысли различаются две линии материнского начала: первоначальный языческий культ матери сырой земли, который представляет собой вариант распространенной у многих архаических народов религии Большой матери⁹, и христианское почитание Богородицы. Когда Русь приняла христианство, Богоматерь сменила хтоническое божество матери-земли, которое было более доступно народу, чем мужественный христианский монотеизм¹⁰. Этот процесс был облегчен тем, что уже в византийской традиции такие понятия, как θεoτokos или Богородица, подчеркивают именно материнство, в отличие от западной церкви, где делается акцент на девственность Марии.

В результате, как считают исследователи, в народной религии (не в церковной догме) многие черты матери-земли перенеслись на образ Богородицы. «Русская Богородица значительно более похожа на «матушку сырую земельку», которая всех нас любит, поит и кормит (Богородица, как Мировая Душа, София), чем на историческую Деву Марию»¹¹. Каковы самые важные черты матери-земли? На первом месте тут надо упомянуть признак плодородия. «Мать-земля, – пишет Федотов, – это прежде всего черное, рождающее лоно земли-кормилицы, матери пахаря, как об этом говорит постоянный эпитет «мать земля сырая»: Мать сыра-земля, хлебородница». Во-вторых, в народе существует «представление о Богородице, как о Красоте плотской, вещественной, Красоте по преимуществу, Красоте, составляющей восполнение к Божественному Логосу, к Христу»¹². Она обозначает ту неразрывную связь божественного и природного мира, которая называется софийной.

Не пускаясь в детали «двоеверия»¹³, можно, кажется, исходить из сосуществования двух линий в русской традиции материнского архетипа – языческой и христианской. Первый полюс включает в себя стихийные, вещественные аспекты (мать сыра земля, природа, плодородие), другой – собственно христианские духовные ценности (любовь, милосердие, страдание).

Внедрение архетипа матери в советскую культуру связано с поворотом к «народу» и «Родине», который произошел в первой половине 30-х годов. При этом архетип подвергается глубоким переменам. Прежде всего наблюдается тенденция к вытеснению христианского содержания и к актуализации его фольклорно-языческой стороны.

В качестве примера укажем лишь на С. Эйзенштейна, в особенности на его картину «Генеральная линия (Старое и новое)», в которой полемически противопоставляются христианская религия и языческий культ плодородия. Крестный ход и моление о дожде, которые совершаются на иссохшей земле под иконой Богородицы, оказываются тщетным, бесплодным экстазом. В противоположность этому быка из сна Марфы Панкиной, изливающегося потоками молока и водопадов, Эйзенштейн трактует на фоне мифа о совокуплении неба с землей¹⁴ как оргиастическую, патетическую метафору плодородия. Фильм, как и связанные с ним статьи Эйзенштейна, свидетельствует о том, что в это время режиссера интенсивно занимали как раз проблемы психоанализа и мифологии¹⁵.

В общем, можно сказать, что архетип матери в его советской форме представляет собой эмоционально-вегетативную основу жизни. Среди положительных эмоций числятся, говоря на языке самоописания культуры 30-х годов, любовь, сердце, смех, жизнерадостность, веселость, красота, счастье и т. д. Вегетативный аспект включает плодовитость, коллективность и стихийность. Пафос плодовитости возникает, как ни странно, «вопреки угасанию реальных плодовитости и урожайности сельского хозяйства»¹⁶ после коллективизации деревни. Коллективность 30-х годов значительно отличается от утопического классового коллективизма революционного типа своей органичностью и «теплотой». Органичными коллективами считаются в особенности народ и семья. В этом смысле Н.

1. А. Афанасьев, Поэтические воззрения славян на природу, в 3-х томах, т. 1, М., 1865; репринтное издание – М., 1994, с. 138 – 139.[↩]
2. См.,напр.: H. Gunther, Der sozialistische Obermensch. M. Gorkij and der sowjetische Heldenmythos, Stuttgart – Weimar, 1993. Русский перевод главы о героях-летчиках под заглавием «Сталинские соколы (Анализ мифа 30-х годов)». – «Вопросы литературы», 1991, N 11 – 12.[↩]
3. См.; Е. М. Мелетинский, О литературных архетипах, М., 1994, с. 36.[↩]
4. См.: H. Gunther, Der Feind in der totalitaren Kultur. – In: «Kultur im Stalinismus», hrsg. von G. Gorzka, Bremen, 1994, S. 89 – 100.[↩]
5. См.: K. Clark, The Soviet Novel. History as Ritnal, Chicago – London, 1981, p. 114 – 135.[↩]
6. Николай Бердяев, Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности, М., 1918, с. 1 – 29; его же, Русская идея, Париж, 1971, с. 10, 254; Г. Федотов, Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам), М., 1991, с. 65 – 78; его же, Мать-земля (К религиозной космологии русского народа). – В его кн.: «Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры», т. 2, СПб., 1992; его же, The Russian Religious Mind, New York – Evanston – London, 1960, p. 12 – 13, 360 – 361.[↩]
7. Г. Федотов, Стихидуховные, с. 78.[↩]
8. Ср.:Тамже; I. Smolitsch, Die Verehrung der Gottesmutter in der russischen Frommigkeit und Volksreligiositat. – «Kyrios», 1940/41, N 5, S. 194 – 213.[↩]
9. См.: C. G. Jung, Die psychologischen Aspekte des Mutterarchetyps. – In: C. G. Jung, Gesammelte Werke. Bd. 9/1. Olten, 1967, S. 91 – 123; E. Neumann, Die Gro?e Mutter. Eine Phfcomenologje der weiblichen Gestalttypen des Unbewubten, Olten – Freiburg, 1989.[↩]
10. См.: Проф. С. . Древне-русский духовник. Исследование по истории церковного быта, М., 1913, с. 264; Д. Самарин, Богородица в русском народном православии. – «Русская мысль», 1918, кн. III-VI, с. 10; J. Hubbs, Mother Russia. The Feminine Myth in Russian Culture, Bloomington – Indianapolis, 1988, p. 99.^[↩]
11. Д. Самарин, Богородица в русском народном православии, с. 25.^[↩]
12. Там же, с. 19.^[↩]
13. См.: Проф. С. Смирнов, Древнерусский духовник, с, 255 – 256.^[↩]
14. Владимир Паперный, Культура Два, М., 1996, с. 164.^[↩]
15. Ср.: Николай Бердяев, Судьба России, с. 10.^[↩]
16. См. цитаты из работы С. Эйзенштейна «Grundprobiem». – В кн.: В. В. Иванов, Очерки по истории семиотики в СССР, М., 1976, с. 224.^[↩]