№9, 1966/Обзоры и рецензии

Посредник – время

Вл. Альфонсов, Слова и краски. Очерки из истории творческих связей поэтов и художников, «Советский писатель», М. – Л. 1966, 244 стр.

Название книги Вл. Альфонсова «Слова и краски» возвращает нас к названию известной статьи А. Блока «Краски и слова», но не оказывается эффектным и чуть ли не полемическим противопоставлением, а точно выражает принцип, который сам автор формулирует как взгляд «от поэзии». Название находит объяснение и еще в одной особенности книги. Если в ней прослеживаются судьбы живописи в ее воздействии на искусство поэта, то об обратном влиянии прямо почти не говорится. Критик идет не только «от поэзии», но «от искусства» и – больше – «от человека». Перед таким взглядом представляется сравнительно несущественным или даже ненужным спор тех, кто защищает «литературность» живописи, с теми, кто отрицает в ней сюжет, могущий быть описанным. Спор этот грозит стать вечным, так как ни тем, ни другим искусство не отказывает в обильной аргументации.

Вл. Альфонсов и не пытается выступать в роли строгого разграничителя. Его книга не о границах живописи и поэзии, а скорее об отсутствии таких границ (при прекрасном понимании «специфики»), не о том, что разъединяет, а о том, что объединяет даже в самих разъединениях. «Цель очерков, – пишет автор, – не в том, чтобы сосредоточить внимание на неизменных, так сказать нормативных, качествах разных искусств. Здесь предпринята попытка показать на конкретном материале, как в разных искусствах проявляется сходное отношение художника ко времени. Время, эпоха – посредник в связях, и как бы остро ни стоял вопрос, якобы способный поссорить художника с писателями (быть или не быть живописи описательной?), все равно сильнее их взаимное притяжение. В очерках разговор идет преимущественно о сходстве, но вовсе не всегда о сходстве в параллельных приемах, в самой специфике образа живописного и поэтического. Скорее это близость в мыслях и чувствах, для которых поэт и художник находят каждый свое выражение».

В самой этой тяге к синтетическому осмыслению искусства, но такому, где оно сохраняет плоть и кровь, думается, заявляет себя наше время. Жажда человеческой цельности и человеческой общности заставляет искать не только синтеза физики и искусств, но синтеза самих искусств. Вот почему книга «Слова и краски» представляется не просто интересным разговором на острую и оригинальную тему, который мог быть, а мог не быть, но выражением глубокой внутренней потребности сказать о по-настоящему волнующем сегодня. За судьбами искусств, За отношениями их – судьбы человеческие, отношения человеческие. В книге три раздела: Александр Блок, Владимир Маяковский, Николай Заболоцкий. Три поэта и живопись: Врубель, Леонардо, Пикассо, Филонов, Брейгель. Века – XVI и XIX, XVIII и XX; Читаешь книгу и видишь, как сконденсировано растянувшееся на века человеческое существование, как стянуты эпохи, как близки друг другу – и вдруг тебе – разные люди, за которых художники лишь ответственно и самоотверженно представительствуют.

В символизме «музыкальный» А. Блок самый «нёживописный». Но это только кажется. Для Блока «живопись стала фактом биографии», – пишет Вл. Альфонсов. Исходный принцип критика точен. Он опускает сразу же как будто бы напрашивающиеся, на поверхности лежащие параллели и сопоставления: например, «Испания» Врубеля и «Кармен» Блока. Дело в мироощущении поэта. Живопись для «неживописного» Блока – факт внутренней биографии. Он, у которого меньше параллелей к живописи, больше связан с живописью, чем поэт, у которого таких параллелей много. Он связан с нею принципом. Ирония Сомова близка иронии раннего Андрея Белого. Есть, влияния и параллели. У Блока иное. «Искусство красок и линий позволяет всегда помнить о близости к реальной природе и никогда не дает погрузиться в схему, откуда нет сил выбраться писателю. Живопись учит смотреть и видеть (это вещи разные и редко совпадающие). Благодаря этому живопись сохраняет живым и нетронутым то чувство, которым отличаются дети». Так писал Блок. И еще: «Живопись учит детству. Она учит смеяться над слишком глубокомысленной критикой. Она научает просто узнавать красное, зеленое, белое». Правда, в жизни все оказывалось бесконечно сложнее. Блок отворачивался от «красного», «зеленого», «белого»; остался равнодушно-презрителен к Матиссу. Его влекло лиловое и золотое, краски Врубеля. Тяга к живописи вообще представала как тяга к «своей» живописи.

Не внешние сопоставления, а параллельно развивающиеся драмы двух художников – предмет внимания Вл. Альфонсова. Одну сторону во всесторонне, рассмотренном предмете все же хочется выделить – тему Демона. В книге передано дыхание его живой, клокочущей, неудовлетворенной стихии, казалось, уже совершенно прирученной и одомашненной, во всяком случае, в академичных теоретических исследованиях. Вообще отличительная особенность книги – умение (даже, видимо, это уже не умение, а способность) войти в мир художника, начать жить в этом мире и этим миром, как бы стать Блоком или Заболоцким. При том, что книга едина (по стилю и концепции), в главе о Блоке, появляется какая-то одержимость, страстность поиска, в главе о Заболоцком – чуть холодноватая аналитичность, в главе о Маяковском автор «по-маяковски» даст несколько «практических» (и интересных) советов современному искусству.

В этом смысле книга не только конкретно-исторична, но и конкретно-психологична. Происходит вживание не только в историю, но и в психологию художника. Вл. Альфонсов показывает, что, хотя Блок и Врубель шли путями параллельными, эти параллельные пересекались. Да, пересекались, ибо в искусстве есть не только своя евклидова, но и своя неевклидова геометрия. И здесь взаимодействия живописи и литературы особенно интересны и необычны. Так начинаешь понимать, что общение с Врубелем (с живописью, естественно) дало возможность Блоку ускоренно пройти какие-то этапы духовного развития. Так было с Демоном.

И еще одно. Золотые краски Врубеля оказывались ориентирами, указывали на существование «земли обетованной», были, пожалуй, даже уже воплощением ее (пусть и «прежде времени», как говорил сам Блок по другому поводу). Недаром в статье «Памяти Врубеля» Блок будет говорить о художнике как предтече. «Он вестник, весть его о том, что в сине-лиловую мировую ночь вкраплено золото древнего вечера». Здесь еще для Блока важен только художник-человек. Пройдут годы, и он почувствует не только человека в художнике, но художника в человеке. В 1919 году напишет: только «человек-артист»»будет способен жадно жить и действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь, в которую неудержимо устремилось человечество». Через Блока-«живописца» мы понимаем в главе «Блок и Врубель» всего Блока, а уясняя всего Блока, мы тем более понимаем Блока-«живописца» в главе «Блок и итальянское Возрождение», знаем, что полюбит Блок, отправляясь в Италию, почему будет «коленопреклоненно» скучать перед Рафаэлем, отрицать Тициана и почему необходим станет для него Леонардо.

Даже Блока живопись, видимо, влекла не только непосредственностью и осязаемостью своего возникновения и существования, но и тем, что она «сделана». Не случайно Блок говорил, что искусство ближе к мастерской ремесленника, чем к кабинету ученого. Наверное, в живописи более чем где-либо преодолевалось извечное проклятие мира частнособственнических отношений и происходило радостное слияние духовной деятельности и физического труда. Вл. Альфонсов верно понял (хотя, может быть, следовало четче формулировать) этот основной мироощущенческий принцип Маяковского как источник его отношений с искусством живописи. В главе «Поэт-живописец» критик точно и тонко показывает, из чего вырастает и как создается живописность Маяковского, особая «зрительность» его стихов, как меняется она, подчиняясь сложному движению чувства поэта от ранних вещей к «Про это».

Правда, видимо, нужно было попытаться последовательно, до конца показать, что стих Маяковского не только зрительно живописен, но «сделан» – так сказать, «фактурен». И в этой главе, и в главе «В конфликте с любимым искусством» Вл. Альфонсов о силе и слабости Маяковского говорит, не вставая на путь метафизической констатации (с одной стороны, с другой стороны), а уясняя их противоречивое единство. И это удается сделать потому, что Маяковский рассмотрен в истории. Мало, конечно, сказать, что человек определен историей, и даже пытаться его исторически определить. Искусство и мудрость состоят в том, чтобы познать, почувствовать меру самой истории, той истории, вровень с которой человек-поэт стоит. В книге «Слова и краски» поэт измерен большой историей. Маяковский, служа революции, не остановился перед утилитаризацией искусства. Идея служения искусства, идея полезности, доведенная до конца, оборачивалась угрозой гибели искусства. Но самым конфликтом с искусством Маяковский входил в него, ибо это было противоречивое, но живое движение истории, которую он выражал.

Многие процессы жизни современного общества определили драматизм судеб современного искусства; иногда в связи с его развитием возникали совершенно парадоксальные ситуации: так, в первые годы революции революционным склонны были считать (тот же Маяковский) все «левое» искусство, всякую «революционность» формы, так же как потом считали (забывая о Пикассо и Леже) буржуазными всякие отклонения от установившихся канонов, Вл. Альфонсов по ходу, но всерьез говорит об абстракционизме как об одном из проявлений кризиса, пишет о том, что в абстракционизме искусство, независимо от субъективных намерений художника, не способно выразить высокие, духовные смыслы и, в сущности, окатывается к декоративизму и прикладничеству. Но рассмотрение движения, видимо, можно было продолжить: ведь, будучи уничтоженным как искусство в высоком смысле и сведенным к искусству прикладному, абстракционизм уничтожается еще раз, когда, оставаясь самим собой, снова пытается вернуться в сферу «духовности». Здесь он уничтожается уже и как прикладное искусство.

В XX веке часто раздаются голоса о гибели живописи, о гибели искусства. Книга Вл. Альфонсова «Слова и краски» написана с верой в искусство и в искусства. Да, судьбы его драматичны, но не настолько, чтобы нельзя было понять, что по одну сторону располагаются Сарьян и Пикассо, а по другую – формалистическое трюкачество и «зализанный» фотографизм.

Последняя глава книги – «Заболоцкий и живопись». Здесь, может быть, особенно отчетливо видны принципы книги Вл. Альфонсова: книга – не просто о живописи. Живопись – подспорье, аргумент, пример, параллель к главному – к уяснению сложного пути, которым идет человек-поэт. Но такая параллель, без которой этот путь не был бы уяснен, а возможно, даже и не совершился бы.

Суммарно и оговариваясь, автор определяет движение Заболоцкого как движение от Филонова к Брейгелю и проецирует стихи раннего Заболоцкого на живопись Филонова, а стихи «среднего» Заболоцкого – на живопись Брейгеля. И тут особенно ясно видно, именно видно, что критик не только пишет о том, как взаимодействуют поэзия и живопись, но сам вступает во взаимодействие с живописью, видно, как анализ живописи зрительно подкрепляет анализ поэзии, не только теоретически, но и практически убеждая в действенности избранного им метода.

Эта глава уже не просто о соотношении поэзии и живописи, но шире – о соотношении, взаимодействии и взаимоотталкивании искусства и науки. Разговор идет о путях и методах современного познания, где вечные проблемы «слова» и «дела» – чистой духовности и пользы – выявляют новые стороны, новые, сегодняшние противоречия, где взаимное притяжение как будто бы обязательно, но примирение тем не менее невозможно.

Беглые замечания, рожденные сегодняшней поэзией, в заключение книги (Б. Слуцкий – Рублев, Вознесенский – Гойя, Гитович – Пикассо, Антокольский – Босх) лишь подтверждают уже сделанный критиком и читателем вывод: «Так или иначе, в основе исканий современных поэтов – жажда подлинной человечности, той человечности, в которой доверие и доброта неотделимы от требовательности к человеческому духу, бескомпромиссности по отношению к злу. И то, что встречи поэтов с художниками случаются, как правило, на этом пути, дает основание надеяться, что родятся новые содружества, новые творческие связи, которые в конечном счете способны лишь обогатить искусство».

Н. СКАТОВ

г. Ленинград

Цитировать

Скатов, Н. Посредник – время / Н. Скатов // Вопросы литературы. - 1966 - №9. - C. 213-216
Копировать