Поэзия 70-х: социальный и нравственный аспекты

ЕСЛИ бы меня попросили одним словом ответить на вопрос: как развивается современная советская поэзия,– я с полным основанием мог бы сказать: нормально.

И в самом деле, стоит хотя бы бегло обозреть 70-е годы, чтобы увидеть, как нескудна наша поэтическая нива и какие она дает добрые всходы. Есть что показать, есть чем похвалиться: на книжных полках выстраиваются собрания сочинений, двухтомники и однотомники избранного, большое количество новых книжек, в том числе и дебютантов, многочисленные имена которых невозможно даже и запомнить. А критика, почти не прекращая, ведет дискуссии о поэзии. Это ли не показатель ее нормального развития и даже процветания!

Правда, мы понесли в эти годы большие потери. Вот печальный мартиролог достойно завершивших свой путь выдающихся поэтов: А. Твардовский, Н. Тихонов, А. Прокофьев, К. Симонов, П. Антокольский, Н. Ушаков, Я. Смеляков, С. Щипачев, В. Рождественский, Л. Мартынов, М. Турсун-заде, П. Бровка, А. Кулешов, А. Малышко… Безвременно ушли из жизни М. Луконин, Орлов, И. Бауков, Д. Ковалев, поэты фронтового поколения… До сих пор ощутима потеря талантливейших Н. Рубцова, А. Прасолова.

Их никто не заменит, ибо у каждого поэта– свое, только ему предназначенное и им обозначенное место в поэзии. Идущим вослед– каждому!– тоже предстоят поиски своего места и муки самоутверждения.

Они-то сегодня– в первую очередь!– и должны привлечь наше внимание. Ведь если о каждом из поэтов старшего (а к старшему мы ныне уже относим и М. Дудина, и К. Кулиева, и С. Наровчатова, и М. Карима, и даже Е. Винокурова) или среднего поколения можно не только говорить, но и писать книги, то выделить кого-либо из них в панораме 70-х не просто. Как правило, у большинства главное и лучшее– позади.

Я не могу «Женитьбу Дон-Жуана» В. Федорова поставить выше его лирики 60-х годов и более ранних поэм «Проданная Венера» и «Золотая жила». Как не могу стихи Э. Межелайтиса последних лет поставить над его циклом «Человек». Или последние поэмы Е. Евтушенко равнять с его лирическими стихами начала 60-х годов, с поэмой «Братская ГЭС». Исключение составляют Е. Исаев с его «Далью памяти», Ю. Марцинкявичюс с его драматическими поэмами, но ведь исключение только подтверждает правило.

Это обстоятельство– ровное, не колеблемое эмоциональными и эстетическими потрясениями развитие поэтов старшего и среднего поколений,– по-видимому, тоже надо считать нормальным. Можно только сказать, что мудрее, изысканнее, тоньше, элегичнее стали стихи поэтов, которых мы хорошо знаем и любим, что, читая их, мы сопереживаем, испытываем всю ту гамму чувств, которая сопутствует течению нормальной, в меру насыщенной и положительными и отрицательными эмоциями жизни.

Здесь мне все-таки хочется заметить, что– в зависимости от возраста и жизненного опыта– восприятие этой поэзии может быть и другим; но если представить себе молодого читателя, то вряд ли оно будет более эмоциональным.

Однако, перебирая в памяти имена поэтов и их произведения 70-х годов, я чаще вздрагиваю от волнения, вновь переживая утраты, и реже– от неожиданности, яркости поэтического открытия. Приходит на память фраза П. Вяземского, оброненная им в статье о «Кавказском пленнике» Пушкина: «Мы богаты именами поэтов, но бедны творениями».

Понимаю, аналогия рискованная и может плохо обернуться для меня, может последовать длинный список «творений», который каждый из возможных оппонентов составит на свой лад и предъявит в качестве веского аргумента в пользу богатства, а не бедности поэзии, сославшись при этом на великодушную официальную оценку нашей литературы. И в каждом таком списке может быть частичная правота. Все дело в том, какую меру оценки взять для «творений». И еще в том, что официальная оценка относится к литературе в целом, а мы говорим о поэзии.

Наша критика, особенно рецензионная, страдая слабостью анализа, все больше внедряет такую оценочную шкалу, по которой выходит, что поэзия переживает некий ренессанс, что она достигла недостижимых прежде высот. Для наглядности я приведу несколько оценочных пассажей из двух только абзацев одной рецензии, взятой почти без выбора: «все они с наибольшей полнотой воплощены в его поэмах»; «поэт справедливо считается несравненным мастером современной компактной драматической поэмы»; «необыкновенная цельность эпических произведений»; «чрезвычайно плотна и рельефна словесная ткань поэм» (подчеркнуто мною.– А. М.). И учтите, что здесь оценки накладываются на оценки, ибо рецензируется книга критика о поэте.

Для профессионального разговора о поэзии необходима другая оценочная шкала. И тут я возвращаюсь к тому определению поэзии 70-х, которое я дал ей выше: нормальное развитие. Теперь хочу соотнести ее с современной действительностью, с состоянием мира на земле. Можем ли мы сказать, что и здесь все протекает нормально, что существует некая, хотя бы относительная, гармония развития человечества?..

Думаю, не надо особо доказывать, что 70-е годы XX столетия насыщены событиями, далеко выходящими за рамки гармонического (нормального) развития мира и человечества. У поэтов всей земли было немало поводов воскликнуть от радости и удивления и застонать от боли. Социальный прогресс неостановим, он решительно меняет расстановку общественных сил на планете, но ему сопутствуют величайшие жертвы, трагедии целых народов, жестокое, остервенелое сопротивление реакции.

В 1935 году Р. Роллан взывал к писателям: «Византия осаждена снова». Но осада не снята до сих пор! Сегодняшняя Византия– это не только культура, цивилизация, это сама жизнь, находящаяся под угрозой уничтожения.

Я не имею в виду упрекнуть кого-либо из поэтов или всех вместе, что они не написали стихов о взрыве на железнодорожном вокзале в Болонье, о фашистском путче в Боливии, о кровавых побоищах в негритянских гетто США, о трагедии кампучийского народа в период правления полпотовской клики… Каждый волен писать о том, что он принимает близко к сердцу. «Что без страданий жизнь поэта? // И что без бури океан?» Давайте же признаемся себе, что поэзия 70-х напоминает океан, не сильно колеблемый ветрами…

Повторю еще раз: каждый поэт пишет, исходя из своего душевного и биографического опыта. Можно не писать стихов ни о Кампучии, ни о борьбе против империализма и неоколониализма, ни о драматических проблемах внутреннего развития. Но может ли нынешняя мировая ситуация не отложиться в душевном опыте художника, можем ли мы, занимаясь собственным душевным устройством, не видеть, не замечать того, что происходит вокруг нас и в мире? Наконец, не слишком ли много сил тратит поэзия на то, чтобы отстоять свой суверенитет под напором НТР? Не пора ли признать неизбежность некоторых перемен в жизни народа, в социальной структуре общества и попытаться найти им поэтическое осмысление?

Все можно понять: и то, насколько искренне, с каким глубоким патриотическим чувством литература (в первую очередь проза) оберегает нравственные устои, духовные ценности, созданные народом, и как печется о сохранении окружающей среды,– не хлебом же единым жив человек! Но ведь и хлебом– тоже.

И хлеб сегодня– это взлет индустрии, это научно-техническая революция.

Что отличает истинно великий талант? Обратимся к творчеству А. Твардовского. Критика до сих пор пишет и говорит о его связи с традициями, с жизнью села, и все это, в общем, верно. А. Твардовский, может быть, как никто из современных русских поэтов, развил и обогатил традиции русской классики, создал удивительно поэтические картины сельского бытии, Но почему-то почти никто не обращает внимания на то, что именно А. Твардовский с замечательной художественной прозорливостью и как подлинный диалектик раскрыл противоречие между естественной красотой природы и НТР и пошел навстречу ее неизбежности («Порог Падун», «Разговор с Падуном»), что именно он написал прекрасную картину перекрытия Ангары, воспринимающуюся как торжество НТР, что именно он создал вдохновенный гимн творению инженерной мысли– железнодорожному мосту. Вслушайтесь в музыку стальных конструкций, это не А. Гастев написал, не В. Маяковский, не А. Вознесенский– А. Твардовский:

В рассветный час во мгле сухой,

Одетый инеем Сибири,

Мост пробудился над рекой,

Одной из самых славных в мире.

 

И, бережно приняв экспресс,

С великой справившийся далью,

Под ним он грянул, как оркестр,

Своей озвученною сталью.

 

Гремела, пела эта сталь

Согласно и многоголосо.

И шла, как под резец деталь,

Громадой цельной под колеса.

 

Заметим для себя: это написано в 1950 году. Еще заметим: написано ямбом. Но можем ли мы сказать– традиционным? По-моему, нет. Это какой-то иной, иначе звучащий, провеянный ветрами современности ямб, Ямб А. Твардовского. Он вообще неощутим как форма, и в этом его особое достоинство. Но дело не столько в ямбе– каков опыт!

Снова вспоминаю статью П. Вяземского, которую уже цитировал: «Нам нужны опыты, покушения: опасны нам не утраты, а опасен застой». Продолжая эту мысль и связывая ее с характеристикой современной поэзии, данной выше, хочу высказать предположение, что в нормальном ее развитии, не нарушаемом смелыми «опытами» и «покушениями», всегда есть опасность застоя. А. Твардовский никогда не декларировал подобных взглядов, но он, как истинный художник, всей кожей ощущал социальную необходимость перемен и смело «покушался» на то, на что до сих пор не хватает страсти или таланта покуситься подавляющему большинству поэтов.

Могут сказать, что только великим дано нарушать нормальное развитие своего таланта, А. Блоку, например, поэмой «Двенадцать» опрокинувшему этику и эстетику своего предшествующего опыта, или В. Маяковскому, в поэме «Во весь голос» резко повернувшему к традициям русской классики… Это как вспышка молнии. Как электрический разряд.

В каждом подобном случае предполагается внутренняя готовность восстать против самого себя, внутренняя готовность к смене ритма жизни, характера творческого поведения, к резкому нарушению душевного комфорта. На это решится не каждый художник, как не каждый располагает достаточными внутренними ресурсами для таких «покушений». Но внутренняя готовность не приходит сама собою, она является результатом самовоспитания личности. И великий пример самовоспитания личности, отраженного в творчестве, дал В. Маяковский, поэт всесжигающей революционной страсти, поэт, отдавший сердце «временам на разрыв».

Мне кажется, не только поэтов, осознающих свою подлинность, свою органическую вписанность в духовную жизнь народа в ее ровном течении, но и критиков убаюкала эта ровность, обилие просто хороших стихов с очевидным знаком поэтического достоинства, и за ними мы не замечаем или не хотим замечать некоторого однообразия всей картины, этакого унисонного пения. Мы, критики, да и читатели тоже, избаловали поэтов своим великодушием, и они уверовали, что достигли вершин. Мы все виноваты перед ПОЭЗИЕЙ, ибо видим действительно хороших, иногда даже прекрасных поэтов, но боимся или не умеем взглянуть на поэзию в целом.

Ах, как любят поэты повторять бессмертные пушкинские строки:

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен…

 

Повторяют и убаюкивают себя мыслью о грядущей возможности встрепенуться душою в ответ на зов, как бы ожидая толчка, помощи извне,– «но когда молния просила людской помощи, чтобы вспыхнуть и реять в небе?» Эти гордые слова были сказаны в пушкинскую эпоху, и принадлежат они А. Бестужеву-Марлинскому. Они отвечают духу истинно великого искусства, а наше время, впрочем, как и любое другое, заслуживает великого искусства.

Я не спрашиваю: почему, но поставим другой вопрос: в чем сегодняшняя поэзия уступает прозе? В социальной и нравственной глубине обобщений, в крупных планах, в масштабе. Парадоксальное явление: чем больше пишется поэм (иногда очень многословных и, попутно замечу, почти совершенно игнорируемых читателем), тем мельче поэтическая вспашка, тем нагляднее проявляется неспособность поэзии мыслить крупно, смело. И современно. А проза?

Вот что, например, пишет В. Астафьев о тенденциях в творчестве молодых прозаиков: «Все чаще и чаще среди рукописей, присылаемых мне на дом молодыми авторами, ощущается «нерв»… будущей, как мне кажется, литературы– он прежде всего в новизне не только самого материала, но и в осмысливании его, и во взгляде на наше прошлое, да и настоящее, как бы издалека, из опередившего нас спутника– так бывает на Марше– более тренированный, выносливый и прыткий молодец опередит отряд и потом с нетерпением, досадой и надменною насмешкой поджидает его, перебирая от нетерпения ногами, и отставшие ворчат на него, порою досадливо спрашивают: