Поэт и тинейджер

Я не могу сказать, какой роман станет победителем «Русского Букера» в текущем, 2014, году. Зато могу точно сказать, какой не станет. Это роман, в котором два главных героя — мужчины с большой разницей в возрасте, причем младшему — до двадцати.

Хотя бог его знает… Может быть, в таком выборе «Русского Букера» последних двух (и последующих?) лет есть своя символика? Ведь коллективное бессознательное России чувствует себя одновременно и зрелым (если не пожилым) крестьянином-поэтом («тысячелетняя Русь»), и набирающимся ума тинейджером (постсоветская, постельцинская Россия), идущим то ли в Панджруд, то ли в Рокский тоннель.

Критиковать лонг- и шорт-листы «Букера», а также победителя, любят многие (особенно те, кто в них не попадает). Прежде всего — за отсутствие концепции, размытость критериев при отборе (при этом еще явно преувеличивается определенность критериев в других крупных литпремиях).

Но мне кажется, что после удачной перезагрузки проекта (очень, кстати, понравился выбор в качестве «Букера десятилетия» романа А. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени…») эта концепция сформировалась. Что видно по шорт-листам, но лучше всего — по победителям. Триумфатором становится книга, наиболее точно соответствующая высокому званию романа как такового. Полифоничность, сюжетная затейливость и сверхидея — вот три кита отбора. Этакий «Роман Романыч». Конечно, периодически для встряски будет побеждать и остро, неожиданно идеологическая «Ромкя», и даже дебютная «Ромочка» или «Ром-Кола». Но это в будущем, более-менее отдаленном. А пока торжествует «Роман Романыч».

Вот и в последнем романе Андрея Волоса «Возвращение в Панджруд» много хорошего. Прежде всего, это сверхидея, воплощенная в центральных образах, — возвращение к истокам, к самому себе; слепой пожилой мудрец, открывающий глаза на мир зрячему юному глупцу. Точно, безупречно по ритмике выстроен сюжет. В финале — настоящий катарсис, вполне античный (кажется, что и герои романа были бы довольны — не зря же они прилежно учатся у греков многому).

Мы даже готовы простить автору, что какие-то зацепки остались только зацепками, а не вытянулись в отдельные нити сюжета: после того, как упомянуты рано умерший сын поэта и жена, читателю естественно было ожидать их появления в хоре героев, да непременно с сольной партией. Не дождались: похоже, эта линия слишком разбалансировала бы структуру книги. Поэтому остался только мальчик-поэт, оказавшийся женщиной, чужой женой (несостоявшаяся любовь, ревность и состоявшееся убийство).

Но это нормально, тут читатель все простит, понимая, что автору решать, как обустраивать мир своего романа. Главный же недостаток книги, непростительный для писателя, в другом — это ее язык, довольно частые вкусовые и стилистические сбои.

Исторический, биографический роман о IX-Х веках. Как писать его? Из чего, из каких слов строить? Естественней всего было взять за основу язык лучших исторических романов союзов писателей среднеазиатских ССР: колорит, фольклор, умелая стилизация. Но Волос справедливо посчитал, что это пахло бы нафталином — с добавлением аромата плова и клетки с ослом из ходжа-насреддиновских анекдотов (плотней всего сконцентрированных в повестях Л. Соловьева).

И Андрей Волос пошел на смелый эксперимент — написать современным языком современный роман из жизни более чем тысячелетней давности. По большому счету эксперимент оказался успешным. Роман получился — настоящий серьезный «Роман Романыч» — о том, что все меняется и все остается прежним. Но если по счету большему, чем большой, то есть по гамбургскому… то нельзя не увидеть и главной проблемы книги, названной ранее.

Понятно, что после фейхтвангеровских «лейтенантов», «капитанов» и «маршалов» в «Лже-Нероне», а еще больше после водолазкинских пластиковых бутылок в «Лавре» нас трудно чем-либо удивить, но Волос берет массой — и это ему удается. У него смешаны пласты самых разных языковых культур. Европа, слова откровенно средневековые: «рыцарь», «еретик»; скорее вечные: «регент», «оппонент», «плагиат», «фигура речи». Россия: «ратник» — «витязи», «есаул» — «сотники». Сочетание вот этих последних пар настораживает больше всего. Потому что разные эпохи. Тут либо «ратник» и «витязи», либо «есаул» и «сотники», но не все вместе (при том, что еще есть и «рыцари» с «регентами»). Синонимичность сама по себе — прекрасно. Но винегрет из синонимов — скверно.

Да и возвращаясь к европейским словесам, тоже нужно сказать, что не все ладно. В творчестве самого Рудаки много Европы, но это преимущественно античная ученость плюс упоминание греков-ромеев из ужимающейся Византии. Волос же меняет аромат эпохи — с пыльных рукописей Аристотеля на запах «Словаря иностранных слов».

А вот из толкового словаря русского языка забредают случайные глаголы «лотошить» и «бухтеть» — слова сами по себе очень яркие, заставляющие притормозить, остановиться. И именно поэтому их нельзя рассыпать, как камни по дороге. Нужно либо тянуть линию с соответствующей стилизацией (герой сверзился, а потом забасменился), либо вычеркивать.

Еще хуже с эмоциональными выкриками, акцентированно русскими. Причем и здесь фирменно смешаны эпохи: устаревшие «вот тебе на», «ишь ты» и хит последнего десятилетия «а то!». Да, по форме похоже, но аромат-то выражений совсем разный.

И совсем уж плохо: «боже святый!», «святые твои угодники!». Ну, зачем это? Ведь в «Панджруде» так много и хорошо говорится о взаимосвязи, переплетении религий: мусульманской, зороастрийской, иудейской, христианской, буддистской, и даже тенгрианство примешивается. Больше и познавательней всего сказано о течениях в молодом, горячем исламе. Зачем же всю эту религиозно-философскую гармонию разрушать фразами из лексикона богомольной старушки рязанского типа? Ее образ в этом романе — лишний, он не расширяет его границы, а убивает фрагменты.