Подстрочник вместо исследования

Николай Еселев, Рассказы о характерах (по романам Анатолия Иванова), «Современник». М. 1980, 303 стр.

Одно из непреложных условий объективной и точной оценки литературного произведения – уяснение законов жанра, по которым творит автор этого произведения. В современной критике бытуют такие жанры: проблемная или обзорная статья, эссе, портрет, критический очерк, рецензия… Николай Еселев написал «по романам Анатолия Иванова» рассказы – «Рассказы о характерах».

Почему же Н. Еселеву стало тесно в границах привычных жанров? Видимо, объяснения нужно искать в словах Н. Еселева, который счел необходимым специально предупредить читателя, что в романах Анатолия Иванова «каждый характер самобытен, наделен правдивыми жизненными чертами и в то же время сложен, противоречив и часто полон неожиданностей в своих поступках. Разобраться в таком характере, оценить его по достоинству читателю с недостаточным жизненным опытом, неискушенному в литературе не так просто… Если данная работа поможет читателю глубже уяснить и распознать сложную духовную и нравственную жизнь этих героев, то автор будет считать свою задачу в основном выполненной» (стр. 3-4).

Но выполнить такую задачу даже «в основном» нельзя, пренебрегая спецификой искусства, художественной литературы. Автор же «Рассказов…» не помнит, кажется, о претворяющем, «пересоздающем» (Чернышевский) отражении жизни в образах, о вымышленном «происхождении» литературных героев, о функционально-содержательном смысле сюжетных эпизодов и ситуаций, нарисованных все тем же творческим воображением писателя!

Н. Еселев не проводит грани между изображаемым и изображением, ему ничего не стоит назвать село, нарисованное в романе, селом «отображенным» (стр. 24), «многокрасочные картины», созданные писателем, – «отраженными» (стр. 287). Он пишет, например: «Зоркий глаз чуткого художника увидел среди обыкновенных простых людей, среди колхозных девчат своевольную Алку, ярко озарил ее и вывел в люди (?). Была ли именно такой Алка Уралова в деревне Черемшанке (изображенной в повести. – В. Б.), какой она появилась в рассказе (но тем самым и в деревне Черемшанке. – В. Б.), это уже история ее образа, тайна творчества» (стр. 19). Какая уж тут «история образа», если о литературной героине говорится как о ее реальном прототипе!..

Для Н. Еселева и понятие типического, которым он любит оперировать, равнозначно ничего не объясняющему в искусстве «было» или «не было».

Так, он вступает в опор с критиками, упрекавшими А. Иванова в злоупотреблении описаниями кровавых событий (стр. – 107, 138). Чем отводит этот упрек Н. Еселев? Тем, что в период Октябрьской революции «все банды занимались грабежом и разбоем, и никакими политическими или моральными мотивами их кровавые дела оправдать невозможно» (стр. 108). Устанавливая, скажем, типичность конфликта между секретарем райкома и начальником райотдела НКВД, описанного в романе, он приводит такой аргумент: «Можно сказать с достоверностью, что этот конфликт почти совпадает с теми событиями, которые мне (!) довелось (!) видеть в одном сельском районе…» (стр. 158).

При такой теоретико-методологической оснащенности характеры, созданные Анатолием Ивановым, для критика – не более чем эмоционально – психологические особенности литературных героев, проявляемые ими в сюжетных поступках и действиях, – «решительный и твердый» (стр. 16), «крайне возбудим и весьма импульсивен» (стр. 242). Вот характерная формулировка: «По характеру Поликарп Кружилин был весьма подвижен, общителен, демократичен» (стр. 116). И если все-таки Н. Еселев как-то и генерализирует характеры, созданные А. Ивановым, то только по степени их нравственного достоинства. И с одной стороны, он располагает «злые и Обреченные характеры» (стр. 122), не скупясь на сочные краски в их аттестации: «отпетый» (стр. 109), «головорез», «низменный» (стр. 56), «выродки» (стр. 98), «сброд» (стр. 97), «нравственно порочные, отравляющие жизнь своей мерзостью» (стр. 128). А с другой – характеры положительные, о которых он говорит почти так же, как на собраниях о кандидатурах в профсоюзное бюро: «проявила… моральную чистоплотность» (стр. 17), «мобилизует внимание» (стр. 61), «относится к делам… с должным вниманием» (стр. 64), «полезную инициативу проявил» (стр. 89), «советуется с людьми, находит выход из самых трудных положений» (стр. 68)…

Теоретическая неподготовленность Н. Еселева существенным образом трансформировала и жанр, избранный им для помощи «неискушенным в литературе».

Если художественный мир приравнивается к реальному, если изображаемое отождествляется с изображением, а функционально-содержательный смысл художественной формы и ее отдельных элементов «проходит» мимо сознания критика, то и содержание художественного произведения с неизбежностью сокращается до сюжетных событий, до поступков и действий литературных персонажей, а критико-аналитическое прочтение художественного текста с той же неизбежностью уступает место эмпирическому пересказу и назойливому комментаторству. Во всяком случае, если что и создал Н. Еселеву то не «рассказы», а пересказы.

Мы гнали цитатничество, начетничество и в двери, и в окна. В «Рассказах о характерах» они возвращаются через парадный подъезд! В книге есть главы (например, «Пистимея и ее подручные», «Поликарп Кружилин и Панкрат Назаров») целиком, на сто процентов, заполненные пересказом и цитатами. Встречаются среди них и такие, что разрастаются на целые страницы (см. стр. 14, 16-17, 27-28, 37, 46-47, 54-55, 69, 70, 104, 114, 140-141, 143, 160, 173, 179- 180, 185 и др.). Много в книге и цитат явно необязательных: «Будто в ледяную воду свалился» (стр. 38), «Шло время. Царя сбросили. Не до Марьи всем стало» (стр. 79), «И зачал Филат по бабам свистеть» (стр. 227)…

Но, может быть, сочинение Н. Еселева следует отнести к тому роду критической литературы, которая получила название интерпретирующей и которая тяготеет к комментирующему пересказу? Пожалуй, и для этого нет никаких оснований.

Термином «интерпретация»»обозначается особая познавательная деятельность: не столько обретение (получение, рождение) знания из незнания, сколько перевод ранее имевшихся «смыслов» (научных, мировоззренческих, художественных) на иной язык» ¹. Н. Еселев же предлагает своей книгой не столько «перевод», сколько «подстрочник» романов А. Иванова, неизвестно кому адресованный. В самом деле, читатель романа и без подсказок Н. Еселева (стр. 107) знает или узнает, при каких обстоятельствах «исчезла» ватажка Деютда, эта «горстка отпетых людей, связанных через секту иеговистов с вражескими зарубежными силами» (стр. 63- 64). А что, как не «подстрочник», представляют собой вот такие информации: «Прошло несколько дней. Окончательно был определен профиль завода, его хозяином стало оборонное ведомство» (стр. 170); «Поликарп Кружилин поддержал председателя колхоза Назарова во всех его действиях, планах и начинаниях. И он не ошибся. Именно колхоз «Красный колос» выручил район и сдал сотни тонн зерна и других продуктов сверх плана, в то время как некоторые артели, потеряв значительную часть урожая на корню, не смогли выполнить даже плана» (стр. 175).

И особенно удручающим этот «подстрочник» выглядит в тех местах и тогда, когда Н. Еселев включает в него цитаты и тут же «переводит» их, считая, будто заключенный в них смысл невидим глазу, не вооруженному его книгой. Так, он цитирует на стр. 152- 154 описание возвращения Ивана Савельева домой после «незаслуженной кары – шести лет изнурительного лагерного труда» (стр. 152). Для чего? Только для того, чтобы читатель обрел вот такое знание: «В семью вернулся долгожданный и родной человек… в колхоз пришел добросовестный работник. Все родственники, односельчане были рады возвращению Ивана Савельева» (стр. 154). А художественный смысл другой столь же обширной цитаты он «переводит» вот на такую самоочевидную и лежащую на поверхности истину: «Она показывает, как колхозники уважают своего руководителя» (стр. 74)!.,

…Так по законам какого же жанра творил Н. Еселев? По законам пародии, читатель, только они и проявляют себя в его книге во всей беспримесной чистоте.

Пародийность, как известно, «достигается несоответствием стиля и тематического материала речи» (КЛЭ, т. 5, стр. 604). Книга Н. Еселева этими «несоответствиями» переполнена. Из всех слогов и стилей, выработанных литературой, Н. Еселев достаточно свободно и уверенно владеет только канцелярским, бюрократическим. И когда он этим слогом передает художественный «материал», образуется пародия: «Тут громко, на весь белый свет Алка оповещает, что к ней пришла любовь» (стр. 11); «Обуздав свои чувства, Алка не стала ни женой, ни любовницей Хопрова» (стр. 17); «Предложение некоторых мужиков напиться с горя на свадьбе Андрея отнюдь не выражало отчаяния после неудачной попытки разделить кулацкую землю. Оно было, скорее, естественным желанием собраться вместе, сойтись теснее перед предстоящими боями» (стр. 41-42); «Замысел Устина Морозова был коварным, рассчитанным на то, чтобы украдкой, постепенно отравить жизнь Захару и вывести его из строя» (стр. 66); «Он стал ее преследовать, объясняться с ней при случайных встречах. На этой почве он столкнулся с Анисимом Шатровым и был им избит» (стр. 86); «Костя метнулся к Серафиме. Сгреб ее и швырнул обратно на кровать. Намотав на руку ее длинные волосы, запрокинул голову. Серафима стала его женой. «Так, видно, богу угодно… Теперь после бога ты первый», – сказала Серафима» (стр. 102); «Опять же Серафима видела вперед лучше других» (стр. 106); «Пистимея стала еще усерднее и дольше молиться. Иногда корчилась и каталась по полу, стучала ногами» (стр. 115); «Именно на своих любовницах Кафтанов-то и решил проверить его преданность и благонадежность» (стр. 137)… И, как говорится, так далее и тому подобное.

Но, возразит иной читатель, пародия имеет целью «дискредитировать» тематический материал (КЛЭ, т. 5, стр. 604), а цели Н. Еселева диаметрально противоположны. Да, на страницах «Рассказов…» в избытке высокоположительные оценки и мастерства романиста, и его романов: «умелый создатель ярких, самобытных характеров» (стр. 5), «чуткий художник» (стр. 19), «изобретательный писатель» (стр. 239), у которого краски – «светлые» (стр. 43), «густые и сочные» (стр. 83, 127), а вкус – «добрый» (стр. 188). И все же существа дела, жанра книги это не меняет.

Пародии бывают двух видов, двух поджанров. Одни намеренные, с тенденцией, осознанной автором, где «эффект пародирования – в мысленном, но отчетливо ощущаемом контрасте с пародируемым, в наличии «второго плана» (КЛЭ, т. 5, стр. 604).

Но случается, что сам автор и не ощущает контраста с предметом изложения, не подозревает, что в восприятии читателя может возникнуть «второй план». Именно так появляются на свет всякого рода самопроизвольные пародии – служебные записки и докладные, которые в разделе «Нарочно не придумаешь» цитирует «Крокодил».

Нечто подобное произошло и с «Рассказами о характерах». Того, разумеется, не желая, Н. Еселев написал и выпустил в свет книгу, компрометирующую творчество известного советского писателя, которое пользуется неизменным читательским интересом и заслуживает серьезного исследования.

1. «Проблемы теории литературной критики», Изд. МРУ, 1980, стр. 50.[↩]