Почему современной поэзии не хватает «красных чернил»

В каком положении мы обнаруживаем современную поэзию? Каковы перспективы ее движения в ключе культуры и искусства? Может ли она быть полезна человеку эпохи постмодерна, и если может, то каким образом?

Мы не ставим перед собой цель дать исчерпывающие ответы на поставленные вопросы, но лишь сделаем необходимые шаги навстречу им.

Шаг первый. Логика означающего

Задаваться сегодня вопросом «что есть искусство?» не просто бесполезно, но и глупо. Любому, хоть немного подкованному в вопросах поэзии или живописи, очевидно: на данный вопрос нет ответа. И нет его не в силу сложности или абстрактности самого понятия, но потому, что сам вопрос восходит к эссенциалистской иллюзии, согласно которой то или иное явление безусловно обладает некоторой «сущностью». Ответить на вопрос означает определить «сущность», описать конечный набор признаков и качеств явления, неизменных на всем его протяжении.

Фундаментальные перемены в области искусства, продолжающиеся с начала XX века, напрочь порывают с этой утопичной идеей. После картин Малевича, поп-арта Уорхола, поэзии Крученых и музыки Шёнберга мыслить искусство в подобных категориях более невозможно. Современное искусство в целом и поэзия в частности оказались вне рамок классической онтологии, при которой есть некоторый объект Х, обладающий характеристиками Y. Теперь у нас нет возможности идентифицировать объект, скажем текст, как «поэтический» по набору ключевых признаков, будь то рифма, ритм или образность. На каждый пример найдется свое исключение; на каждое исключение найдется свое объяснение.

Возьмем творчество Оксаны Васякиной, представительницы набирающего популярность «фем-письма» (согласно общепринятому определению, феминистская поэтика отличается тем, что продвигает соответствующие принципы и идеи, оперируя при этом прежде табуированной, в том числе и ненормативной, лексикой и поднимая прежде табуированные проблемы, главным образом заключающиеся в противостоянии устойчивым гетеронормативным ролям), и рассмотрим фрагмент стихотворения из сборника «Ветер ярости» (2017):

По узким улицам иду в шепоте окликов эй ты

По площадям иду как будто голая

По темным паркам иду

и стараюсь отличить тени деревьев от теней мужчин

Иду после нежного свидания со своей любимой

И держу тепло ее поцелуев на своем животе

Иду после нежного свидания со своей любимой

И помню каждый волос на ее теле

Иду после нежного свидания со своей любимой

Иду

И вижу взгляд

Который она дарит мне каждый раз на прощание

Этот взгляд говорит

убей любого кто смеет к тебе прикоснуться

Перед нами «вещь», и, глядя на нее, мы не в силах понять, является ли она поэзией или нет. Может ли быть такое, что перед нами просто «ничто», пустота, обманка? В приведенном фрагменте, как и во многих других текстах сборника, отсутствуют ритмика, рифма, образность, характерные для традиционной поэзии. Нет оригинальной работы со словом или языком. Взамен есть мифологизация, проповедь:

Мама почувствовала прохладу

И внутри себя повторила: теперь я стану амазонкой

И рукой с черным острым ножом провела у основания груди

Кровь залила ей глаза

Боль затвердела в ее теле

Она поняла что отказаться от грудей мало

Ей нужно стать лесбиянкой

Так что же перед нами: поэзия, активизм, манифест, политическое высказывание?

В 1970-е годы критик и философ Артур Данто опубликовал работу «Преображение банального», в которой задавался вопросом, как мы можем различить искусство и не-искусство. Книга стала толчком развития институциональной теории, согласно которой объект обретает статус «искусство» в результате перформативного акта, буквально некоего указания или именования. Проще говоря, нет никакого объективного качества, отраженного в форме или структуре; нет и никакого «искусства» самого по себе, как некой платоновской идеи. Искусство — то, что называют таковым, и то, с чем обращаются надлежащим образом.

Аналогичную логику воспроизводит философ Славой Жижек, когда пишет о демократии, ссылаясь на «антиэссенциализм» Эрнесто Лакло:

Возьмем, к примеру, такие понятия, как «демократия», «социализм», «марксизм». Эссенциалистская иллюзия — это убежденность в том, что возможно описать конечный (или, по крайней мере,
минимальный) набор признаков, конкретных качеств, определяющих неизменную сущность того или иного феномена, например «демократии». Тогда любое явление, чтобы получить статус «демократического», по необходимости должно обладать этим набором свойств. Исходя же из теории антиэссенциализма, мы вынуждены признать, что невозможно задать какую-либо сущность, какой-либо набор конкретных качеств, который остался бы неизменным в любом из «возможных миров», в любой гипотетической ситуации [Жижек 1999: 67].

Если теперь вернуться к поставленным выше вопросам, то мы вынуждены признать, что понятие «поэзия» утратило свое содержание, став чистым означающим, меткой или маркером абстрактного множества текстов. Все они «поэтичны» на том основании, что таковыми себя именуют. Как пишет в той же книге Жижек, «единственным возможным определением идентичности того или иного объекта будет то, что это именно тот объект, который всегда обозначается данным означающим, связан с одним и тем же означающим. Именно означающее и конституирует «идентичность» объекта» [Жижек 1999: 68].

Положение, в котором мы оказываемся, особенно напряженно не только потому, что мы лишены внятного инструментария для различения поэзии и стихоплетства, искусства и конъюнктуры, но и потому, что таковой инструментарий оказывается совершенно невозможным, так как целиком и полностью принадлежит сфере воображаемого. Вместо него мы имеем логику означающего.

Шаг второй. Два пространства высказывания

Возьмем в качестве примера Александра Смирнова — современного поэта из Екатеринбурга. Он представлен в лонг-листах премии Евгения Туренко и премии Аркадия Драгомощенко, публиковался в журналах «Воздух», «Новая юность», «Новая реальность». Это говорит о том, что Смирнов не просто «пишет стихи», но буквально позиционирует себя как поэт, участвуя в конкурсах и публикуясь в соответствующих журналах. Он поэт, и это факт.

Вот образец текста из его подборки:

верхняя одежда когда человек когда обращение
последнего словно уже

сочувствия кому огонь как ширина чем сама
приносит чистая рана

это не то чтобы протяженность это огонь
разобрать по отдельности —

глаз от глаз вниз или верх — потеряться
у горловины не открывать место задыхаться

в предмете полдня мышления когда
лишняя страница и часть он

второй как

из-за чего тень

обеспечивает необратимость здесь
или урожай телесности совпадает —

Один из рецензентов текстов, Иван Соколов, отмечает концептуальность позиции автора. Он считает, что исходная ситуация, в которой работает Смирнов, — тотальное отчуждение объектов реальности от поэтической речи [Соколов 2017]. Основная оппозиция пролегает между классическим, по мнению Соколова, опытом письма, когда поэт открывает в себе значимые стороны чувственного (или любого другого) опыта и подыскивает им некий словесный эквивалент, и опытом не-интеллигибельности (я это понимаю как «невозможность выразить посредством разума/языка»), с которым сталкивается сам — и сталкивает читателя — Смирнов.

Янис Синайко вслед Соколову также отмечает разрушение поэтической иллюзии и нарушение языковых норм. Так, субъект текстов обнаруживает себя внутри «коммуникативной пытки» — тотальной языковой неудачи.