«По какой правде жить?..»

В проекте Программы КПСС, опубликованном для всенародного обсуждения, отмечается, что «в процессе перехода к коммунизму все более возрастает роль нравственных начал в жизни общества». Все более возрастает в связи с этим и роль нашего искусства в жизни народа: оно призвано воспитывать людей в духе коммунистической морали.

Самые существенные нравственные принципы включает в себя содержащийся в проекте Программы моральный кодекс строителя коммунизма, и очень показательно, что среди них названы такие, как честность и правдивость, непримиримость к несправедливости, нечестности… В этих положениях Программы воплощена одна из важнейших ленинских заповедей: всю свою деятельность, всю свою жизнь основывать на полной правде.

В. И. Ленин неоднократно отмечал, что именно в правде наша сила, что коммунисты обязаны трезво смотреть в глаза реальности, видеть все ее стороны, всю ее сложность и противоречивость. Приукрашивание жизни, попытки выдать желаемое за действительное встречали с его стороны решительный отпор. «Не надо обольщать себя неправдой. Это вредно. Это – главный источник нашего бюрократизма» ¹, – писал В. И. Ленин. А в статье «К десятилетнему юбилею «Правды» он отмечал: «Самообман был бы величайшим вредом для революционеров…» ². Эти мудрые указания вождя пролетарской революции ныне неукоснительно проводятся в жизнь.

Историческую роль в этом отношении сыграл XX съезд КПСС. Партия не побоялась перед всем миром прямо сказать о недостатках, ошибках и прямых извращениях, которые были допущены в период культа личности, ибо знала: чем последовательней и откровенней будут вскрыты недостатки, тем успешнее пойдет наша страна вперед по пути строительства коммунизма. Развертывая острую критику и самокритику, партия объявила решительную борьбу всякого рода очковтирательству, приукрашиванию реального положения дел, о чем свидетельствует, в частности, январский Пленум ЦК, со всей решительностью осудивший эти и подобные явления.

В результате всего этого в последние годы существенно изменилась сама атмосфера народной жизни, и не случайно, что в обстановке возросшей моральной взыскательности старый вопрос: «по какой правде жить?» – с новой силой встал перед каждым советским человеком. Не случайно поэтому, что волнует он и наших писателей, деятелей искусства.

Вопрос этот ставился во многих произведениях минувших лет – и в очерках Валентина Овечкина, и в «Тугом узле» Владимира Тендрякова, и в «Жестокости» Павла Нилина. Ставится он и в ряде книг самого последнего времени, причем в значительной степени по-новому. В данном случае нет возможности (да и надобности) останавливаться на упомянутых выше произведениях, о них достаточно писалось в нашей критике. И тем не менее одну сцену из «Тугого узла» все-таки хочется напомнить. Может быть, она поможет нам уяснить ту эволюцию в самой постановке проблемы, которая свершилась в литературе на наших глазах.

Дело в том, что ответить на вопрос: «по какой правде жить?» – при всей его кажущейся легкости, порой было очень нелегко. Ведь то или иное его решение зависит не только от самого человека, от его разума, чувств, идеалов, от его нравственных качеств, но и от окружающих обстоятельств. А обстоятельства бывают различными. Одни из них способствуют истинному его решению; другие, наоборот, мешают; третьи оказываются столь сложными, что найти правильное решение вопроса очень и очень трудно. Так, например, при существовавшей ранее системе планирования и руководства сельским хозяйством случалось, что даже хорошие, честные по своей натуре люди вставали на путь обмана. Вспомните, как был потрясен в «Тугом узле» Саша Комелев, когда узнал, что Игнат Гмызин «приписывает» гектары.

» –Игнат Егорович! Ведь это же обман!

– Обман, Сашка, обман. Подписываю и чуть ли не фальшивомонетчиком себя чувствую.

– Не пойму… Зачем же тогда?»

Трудно объяснить это Саше. Ох, как трудно! И все-таки Игнат пытается это сделать:

» –Хотелось бы, чтоб ты таких штучек не знал. Очень хотелось! Но жизнь есть жизнь, и не след от нее прятаться. Те люди, которые меня контролируют, цифрами привыкли питаться. Поднеси им не ту цифру, всполошатся, начнут забрасывать к нам в колхоз бумаги, телефонограммы, одну другой грозней. Почему не выполнен план? Подводите район! Подрываете колхоз! Втолковывать, что район мы не подводим, колхоз не подрываем, план в конце концов от этого не страдает, – бесполезное дело. Дай им нужную цифру, иначе не будет видимости, что все благополучно».

» –Так лучше обман?» – удивляется Саша. – «Перед собой же стыдно!»

И Игнат продолжает:

» –Хорошо, буду совестливым, упрусь. Меня начнут таскать по заседаниям, по совещаниям, указывать пальцем… И все это из-за маленькой цифры. Не напиши ее или напиши, покриви чуточку иль выдержи правду – все равно от этого кудрявинские покосы не очистятся от кустов, сена, с них не прибавится и не убавится. Если б вредило, мешало жить – кровь из носу, а воевали бы. Ни попреки, ни уполномоченные» поверь, не испугали бы. А сейчас – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

Не прав, конечно, был Гмызин, когда говорил, что такой порядок, при котором он вынужден лгать, будто бы не вредит. Лукавил он, невольно лукавил. И перед Сашей, и перед собой. И, конечно же, совсем не похожи на дитятей те «дяди» и «тети», что верят цифре и не верят человеку. Серьезней все, гораздо серьезней. И сам Игнат это понимал: «В нашей жизни, Сашка, есть рамки. Часто в них трудно развернуться – тесны… Кому не приходилось обходить сторонкой эти сметы, директивы, сводки? Я обошел. Суди меня – отвечу, но подними вопрос о том, чтоб ни у меня ни у других председателей не случалось больше нужды объезжать на кривой, поправь жизнь».

Эти последние слова Игната очень показательны. Они выражают то своеобразие в постановке затронутого нами вопроса, которое было характерно для нашей литературы несколько лет назад. Внимание писателей было обращено прежде всего на те обстоятельства, которые были следствием неправильного порядка планирования и руководства сельским хозяйством. И своими произведениями они «поднимали вопрос» о том, чтобы «поправить жизнь», чтобы создать такие условия, при которых Гмызину не пришлось бы «объезжать на «кривой», при которых Саша мог бы всегда говорить правду, не рискуя оказаться подлецом. Такая постановка вопроса была совершенно правильной и принесла нашей литературе, нашему народу большую пользу.

В то же время она заключала в себе и некоторую односторонность. Перенося центр тяжести на те или иные обстоятельства, вынуждавшие человека поступать не по той правде, по которой следует жить, писатели наши нередко ослабляли при этом меру нравственной требовательности к человеку. Вот эта-то вторая сторона и выдвинулась в последние годы на передний план. И это далеко неслучайно: теперь закономерно выросли требования, которые мы можем предъявить к каждому человеку. Именно такой подход к поставленному вопросу характерен ныне для многих наших писателей, ив частности для Елизара Мальцева, Виктора Некрасова и Владимира Тендрякова, о последних произведениях которых и хочется поговорить более подробно (оговорившись заранее, что автор не собирается давать этим произведениям всесторонний анализ, а привлекает их главным образом в связи с интересующей его проблемой).

ПРАВДА ЕГОРА ДЫМШАКОВА

«Войди в каждый дом» – так назвал свой новый роман Елизар Мальцев. Название это не очень яркое и оригинальное. Поначалу даже кажется, что где-то оно уже было и вроде бы совсем недавно. Потом вспоминаешь, что было похожее (один из кинофильмов последних лет назывался «Стучись в каждую дверь»). А затем решаешь, что это не так уж и важно, было или не было. Важно другое: название это очень знаменательно для нынешнего периода развития нашего общества, нашей литературы. Весьма знаменательно оно и для нынешней ступени в творческом развитии самого Елизара Мальцева. Ведь до 1953 года он, как, впрочем, и многие другие литераторы, полагал, что входить следует лишь в отличные, новенькие, «с топорика» дома. И изображать следует в основном дома именно такие. И если уж рисовалась крестьянская изба, то была она столь светлая и нарядная, и с такими широченными окнами, и с таким высоким расписным крыльцом, что походила скорее на полусказочный терем, чем на тот реальный крестьянский дом, какой можно встретить в любой реальной деревне. И венчал такую царь-избу непременный, похожий на пряник, узорчатый петушок, призванный олицетворять собой полнейшее узорчатое благополучие тех, кто обитает под ее могучими сводами.

Теперь Елизар Мальцев входит в каждый дом. А дома в деревне встречаются разные. В Черемшанке, например, где развертывается действие романа, новых, светлых домов единицы – председателя колхоза Аникея Лузгина да некоторых его родственников и дружков. Остальные же избы – из тех, что срублены не год, не пять и даже не десять лет назад, а когда-то пораньше, а когда именно – не сразу и разберешь. Палил их изнурительный летний зной, мыли затяжные осенние дожди; полиняли они, пообтерлись и потеряли возраст. Иные скособочились, другие еще стараются держаться молодцами, на третьих видны наспех сделанные заплаты.

А есть в Черемшанке и такие дома, на которые глаза не глядели бы. Перед одним из них и застаем мы в начале романа Корней Яранцева – бывшего колхозника, в трудные послевоенные годы бежавшего в город, а ныне тайком вернувшегося в родную деревню, чтобы посмотреть, «что» там и «как». Вот стоит он ошеломленный, не веря своим глазам: «Господи, да неужели это его дом?» Стоит и смотрит «на темные провалы окон, забитые крест-накрест серыми полуистлевшими досками, на обломки резных наличников, обветшалую, с продавленными дырами крышу, где взошли и тянулись к небу желтые, хилые кустики сурепки… Все было разорено и растаскано, и кругом, до самого оврага, – задичалый, в сивом бурьяне пустырь. Ни изгороди, ни сарая, ни сада, ни старой березы со скворечницей…»

Немым укором стоят эти заброшенные, безлюдные дома, как бы напоминая о себе и своим бывшим хозяевам, покинувшим их в трудный час, и руководителям района, призванным заботиться о народе… Ехал вчера Яранцев со станции в райгородок, где живет его дочь, и «по пути в знакомых деревнях ему не раз встречались такие же покинутые с заколоченными окнами избы. Порою Корней и вовсе не находил иного дома, хотя хорошо помнил, что он стоял на этом месте многие годы; в просвете между домами угадывалась глубокая, как воронка от снаряда, яма – ее дремуче глушил чертополох…»

В новом романе Мальцева мы видим реальную, а не лубочную деревню, видим людей с их обычными заботами, горестями и радостями. Ну, вот хотя бы семья Егора Дымшакова, родственника Корнея Яранцева, к которому Корней зашел после многих лет разлуки. Писатель показывает нам их жизнь, как она есть в самом деле. Он уже не считает, что о чем-то лучше умолчать. Он рассказывает обо всем – и о том, что изба Дымшакова давно требует ремонта; и о том, что жена его – Анисья – одета плохо, в старое, «стиранное-перестиранное платье с аккуратными заплаточками на локтях», Да и сам Егор не лучше – «в потертой кожаной тужурке и такой же кожаной облезлой кепке с навесистым козырьком»; и о том, как трудно сводить концы с концами, и о силе духа людей, мужественно переносящих тяжести жизни и искренне радующихся тем переменам, которые наступают после сентябрьского Пленума ЦК.

«-» Живете-то вы хоть как? – поколебавшись немного, полюбопытствовал Корней…

– Живем – не скачем, упадем – не плачем, – смеясь, отозвалась Анисья. – Нонешний год все посвободнее вздохнули – и налог скостили, и на заем не через силу тянут… Животину вот на базаре купила.

– Почем поросята-то?

– Двести целковых отдала! – будто хвастаясь перед братом, сказала Анисья, но тут же добавила с возмущением: – Шкуру дерут, черти! А без поросенка нам никак нельзя…»

Читаешь обо всем этом, и с первых же страниц проникаешься доверием к писателю. А как это важно, как необходимо, чтобы возникло подобное чувство! И как часто читали мы книги, смотрели кинофильмы, поражались жизни, которая изображалась в них, иногда восхищались, иногда возмущались, но было такое ощущение, что это рассказывают не про тебя и не про тех людей, которые живут рядом с тобой, а про каких-то других. Твой личный опыт очень мало соприкасался с тем, что развертывалось на экране, и поэтому подлинного контакта с авторами, подлинного доверия к ним не возникало.

Елизар Мальцев ныне хорошо усвоил старую немудреную истину: если хочешь, чтобы тебе поверили в большом, главном, то будь до конца честен и правдив во всем, в том числе и в мелочах. И писатель честен и правдив в тех «мелочах быта», которые некоторым товарищам представляются совершенно неважными и даже «отвлекающими» от главного; честен и правдив в передаче чувств и настроений людей, их забот и огорчений. Он не уставляет деревенский стол тем лоснящимся от жира изобилием, которое было чуть ли не непременным атрибутом ряда полотен «из колхозной жизни». Скудная закуска, состоящая из селедки да тарелки квашеной капусты, поллитровка, на которую хозяин с трудом наскреб по трешнице, по рублю, да чай с сахаром – вот и все «угощение». И простые слова Корнея: «Для ребят побереги сахар-то…» И столь же простой ответ Анисьи: «Им хоть что дай – сожрут! Как в прорву, право слово!..»

Но, конечно, писатель не ограничил свою задачу правдивой передачей отдельных картин и сцен деревенской жизни после сентябрьского Пленума. Его цель – серьезнее, важнее, значительнее. Мальцеву важно проследить те существенные изменения, которые происходят в сознании людей, важно показать, как меняются их поведение, взгляды на жизнь.

Встречаются после многих лет разлуки Егор Дымшаков и Корней Яранцев, встречаются и ведут откровенный, страстный разговор о том, «по какой правде жить?» В тяжелые времена, когда труд в колхозе не давал возможности прокормиться, а во главе колхоза оказался карьерист и стяжатель Аникей Лузгин, единственной заботой которого было выслужиться перед начальством, в эти времена они повели себя по-разному. Один уехал из деревни, бросив все; другой – остался здесь жить и «воевать» с Лузгиным.

Корней Яранцев примкнул к той пока еще весьма многочисленной категории людей, которые полагают, что раз «обстоятельства сильнее нас», то «против рожна не попрешь», «плетью обуха не перешибешь». И это далеко не всегда люди трусливые, эгоистичные, равнодушные ко всему, кроме личного благополучия. Вовсе нет. Не трусливый человек и Корней Яранцев. Он был одним из организаторов колхоза, привел в деревню первый трактор, он был на фронте, воевал с фашистами. И вот все же не выдержал, отступил – не на фронте, а у себя дома.

В свое время Корней тоже был человеком горячим, неуемным, за все болел душой, никогда не проходил мимо того, что считал во вред колхозу, «не боялся сказать правду в глаза ни бригадиру, ни председателю». И в этом не было ничего исключительного, геройского. «Никто особо и не дивился его горячности – не один он вел себя так», – добавляет автор. В те годы в колхоз часто приезжали секретарь райкома или председатель райисполкома, беседовали с колхозниками, в том числе и с Корнеем Яранцевым, и он говорил обо всем откровенно, «ничего не утаивая и не приукрашивая».

А потом в районе настали другие времена: «война минула, а привычка командовать людьми осталась, пустила, как сорняк, цепкие и глубокие корешки». И Корней сам не заметил, как из рачительного хозяина превратился в равнодушного наблюдателя. В колхозе все большую власть забирал в свои руки наглый и самоуверенный Лузгин. О его самоуправстве колхозники писали в район и в область; но в районе Лузгин уже слыл за хорошего председателя, ибо ревностно выполнял все инструкции, рапортовал всегда одним из первых. Когда же Корней по старой привычке вздумал на собрании покритиковать председателя колхоза, то в ответ на его критику инструктор райкома сказал: «Кроме наших личных интересов, отец, есть интересы повыше, понял? И товарищ Лузгин лучше других соблюдает первую заповедь – хорошо заботится об интересах государства». И хотя Корней знал, что Лузгин больше печется о себе, чем о пользе государства; спорить уже не стал… Он просто перестал ходить на собрания, а однажды осенью, когда урожай выдался особенно скудный, вместе с семьей уехал из деревни. Так закончилась «эволюция» Корнея Яранцева. Кто виноват в этом? «Иногда Корнея охватывало чувство гнетущей подавленности, и он во всем начинал винить себя, свою старость. Но ведь и молодые парни и девчата были заражены тем же безразличием и спокойно проходили мимо того, о чем раньше возмущенно гудела бы вся деревня. Значит, не в нем самом было дело». Так размышляет Корней Яранцев, пытаясь понять: виноват он или не виноват.

Размышления эти весьма показательны, ибо в них предельно ясно видна та «амплитуда» колебаний, которая характерна для людей подобного типа. Эти люди, в общем-то, понимают, что поступают они (или поступили) нехорошо, и поэтому в какие-то особенно тяжелые моменты готовы во всем винить самих себя. Самообвинения эти бывают искренни и довольно бурны, но в то же время неглубоки и скоропреходящи. Они очень быстренько улетучиваются, как только на память приходит старая, проверенная формула: «не я один». А раз «не я один» – значит, «не во мне самом дело». Так возникает спасительная фраза, за которую хватаются как за соломинку. Именно за нее схватился и Корней Яранцев, искренне уверовавший, что дело не в нем самом, и тем самым снявший вину с себя.

Автор не мечет в адрес Корнея страстных «филиппик». Он противопоставляет ему Егора Дымшакова – человека иной закалки, иной судьбы.

Есть своя «правда» у Корнея Яранцева. И это не просто его «личная» правда. Недаром и высказывает он ее поговорками и пословицами, в которых, как известно, запечатлена «мудрость народная»: «живем, как все, наперед не лезем, а загадывать далеко какой толк – чему быть, того не миновать», «утро вечера мудренее», «Жил, как умел! Всякому свое»». Вот этой-то – увы! – распространенной правде Корнея Яранцева противопоставляет Егор Дымшаков другую правду – правду трезвого и смелого партийного взгляда на жизнь, правду бескомпромиссного отстаивания дорогих тебе принципов, правду активной борьбы за справедливость, за осуществление коммунистических идеалов.

Сидят за столом два родственника, пьют водку и спорят – спорят яростно, ожесточенно. Со всей убежденностью в своей правоте нападает Егор Дымшаков на Корнея Яранцева, а тот не сдается: «Тебе больше по нраву драки – дерись, воюй! А у меня охоты попусту махать кулаками нету!.. Один сорняк выдерешь, а за ним другой силу кажет – да разве их всех изведешь? Чем человек похуже и поподлее, тем он живучее! Ты Аникея теперь голыми руками не возьмешь, а вот тебе он жить не даст! Ну что ты против него? Хворостина сухая – взял и переломил пополам…»

Но не так-то легко заставить Дымшакова «облагоразумиться», ему органически ненавистна та «житейская» правда, за которую прячется Корней; «Значит, на колени стать перед паразитами? В обнимку жить с теми, кто людей тут топчет и дышать не дает? Ты так мне предлагаешь, дорогой родственник?.. Да только пожелай я, пойди с ними на мировую – лучше бы всех здесь зажил! Дом бы под железо отгрохали, жрали бы невпроворот!.. Порадовать моих врагов? Задобрить? Вр-ре-ешь! Я им живой не дамся! Мне с ними по одной дороге не ходить!»

Кончается этот разговор как будто бы ничем. Никто никого не переубедил. Остались каждый «при своем». Вроде бы ни в чем не убедил своих читателей и автор. Передал спор объективно, не «оглупляя» и не «возвеличивая» ни одну из сторон и не высказав пока достаточно явственно, на чьей же стороне он сам. И это хорошо. Зачем же автору раньше времени открыто «встревать» в спор своих героев? Для того, чтобы воздействовать на читателей, чтобы склонить их на свою сторону, у него есть другие пути. Достаточно, например, вскоре после этой сцены дать такой, на первый взгляд, совершенно незначительный эпизод:

«Махнув на прощанье рукой, Егор зашагал серединой улицы, не разбирая луж, по вязкой, деготно-черной грязи, словно перед ним расстилалось ровное и широкое шоссе, а не развороченная, в рытвинах и глубоких колеях, трудная дорога.

– Если найдется покупатель на дом, скажи, я за ценой стоять не буду! – крикнул Корней вдогонку. – Слышишь?

Дымшаков мотнул головой, и Корней, тронув за рукав помрачневшую дочь, пошел в другую сторону, выбирая места посуше, стараясь шагать поближе к плетням и заборам».

Как отчетливо проявились здесь характеры обоих героев, насколько зримо видна их «манера» идти по жизни. По одной и той же развороченной, в рытвинах и глубоких колеях трудной дороге Егор шагает уверенно, прямо, «серединой улицы», а Корней – осторожненько, «выбирая места посуше», прижимаясь к плетням и заборам. Так мелкая житейская подробность помогает нам понять многое.

Не прав Корней Яранцев, когда думает, будто «дело не в нем самом». Очень не прав. Дело, конечно, не только в нем самом, но в то же время и в нем. Он не смог активно бороться за претворение в жизнь тех принципов, которые считал правильными. Мало того, он усомнился в их правильности, он решил, что лучше отойти в сторонку. Корней очутился с теми, кто легко и свободно идет серединой улицы лишь в том случае, когда впереди ровное и широкое шоссе. Когда же дорога становится трудной, они предпочитают держаться «поближе к плетням и заборам».

Егор Дымшаков и Корней Яранцев – наиболее интересные и наиболее удавшиеся писателю образы. Из остальных героев романа внимание привлекает прежде всего Ксения Яранцева.

Ксения, дочь Корнея Яранцева, на первый взгляд, противостоит ему во взглядах, в жизненной позиции. Она осталась в родном районе, работает инструктором райкома партии. Это честный человек, искренне стремящийся принести пользу, самоотверженно отдающий всего себя делу. Но беда Ксении в том, что дело свое она понимает очень «однобоко». Она не считает возможным вмешиваться во что-то самостоятельно, без инструкции. «Ксения была непоколебимо убеждена в одной истине – вышестоящим организациям и возглавляющим их работникам всегда известно все, и плохое и хорошее, что происходит в каждом районе, и если почему-либо в обкоме не находят нужным менять то, что на месте кажется уже отжившим, значит, не назрели еще условия для таких перемен. И не ее дело сомневаться в разумности того, что исходит свыше! Придет время -¦ скажут! Она слишком маленький человек, чтобы рассуждать о достоинствах и недостатках тех, кто доверием ЦК поставлен ею руководить и кто, конечно, видит и дальше и лучше».

Как видим, та «правда», по которой живет Ксения, хотя и не тождественна с «правдой» Корнея Яранцева, во многом смыкается с ней. Это та же позиция личного невмешательства в окружающее, позиция пассивного наблюдательства, то же нежелание иметь собственное мнение, активно бороться за него. Истиной Ксения привыкла считать то, что сказано вышестоящим руководителем. Вот почему Егор Дымшаков, осмеливающийся утверждать что-то иное, долгое время представляется ей просто-напросто анархистом, который баламутит колхозников, клевещет на Лузгина и подрывает авторитет райкома партии.

Елизару Мальцеву важно не только нарисовать те или иные характеры, но и уяснить какие-то важные, принципиальные вопросы человеческого общежития. Вот почему герои его много говорят, много спорят. Иногда реплики их бывают настолько развернутыми, что походят уже на целые монологи. И это не случайно. Дело в том, что эти страстные речи героев обращены, не только к их собеседникам, но и к читателям романа. И за ними отчетливо слышен голос автора, настойчиво убеждающего читателей в том, в чем убедился сам.

В романе немало публицистики, публицистики жизненной, а не декларативной, публицистики, не блещущей, правда, афоризмами или энергичностью стиля, но зато всегда сильной своей реалистичностью, своей близостью к подлинной, а не выдуманной действительности. Нередко публицистика эта начинает слишком «разбухать» и «отягощать» образную ткань романа. Но в основном она полезна, ибо помогает и героям и читателям лучше разобраться в происходящем; помогает уяснить те важные, существенные изменения в самих принципах подхода к действительности, которые характерны для того периода в жизни нашей страны, который наступил после 1953 года.

Всей системой образов, всем «строем» своего романа Елизар Мальцев доказывает правоту тех принципов, по которым живет Егор Дымшаков. Именно его путь – единственно правильный, единственно верный. Именно Егор, стремящийся жить «по всей правде», выражает истинные мысли и настроения своих односельчан, истинные думы и стремления народа. Его в конце концов поддерживает общее собрание колхозников, его правда пробивает себе дорогу, все более и более утверждаясь в своих правах. А те «правды», по которым жили Корней и Ксения Яранцевы, оказываются несостоятельными. Сама жизнь заставляет их понять это. Все более и более убеждается Корней Яранцев в том, что Егор, незыблемо стоявший на своем многие годы, вызывает «чувство уважения и даже зависти, хотя завидовать в его жизни было, собственно, нечему», а сам он «в чем-то был виноват и перед ним, и перед земляками». Все более и более склоняется Ксения к тому, чтобы отказаться от узких, догматических взглядов и посмотреть на жизнь самостоятельно, своими собственными глазами. Автор убедительно показывает, что побеждают принципы Егора Дымшакова, и устами этого колючего, несгибаемого человека высказывает главную идею романа: «Кто ты, чурка с глазами или человек? Зачем на земле живешь? Для того чтобы пищу переводить или для чего другого? Ходить по ней хочешь или ползать на карачках? Если ходить – так ходи, как человеку положено, в глаза всем открыто гляди, а если что не так, не по правде, – не терпи, в набат бей…»»Хватит жить с оглядкой да с опаской… Если уж сейчас всю правду не говорить – тогда во что верить и зачем жить?»

Новый роман Елизара Мальцева – произведение неровное, во многом пока еще сырое, кое в чем повторяющее то, что мы уже знаем из других, ранее написанных книг, и в то же время глубоко подкупающее тем самым главным, без чего нет литературы, – горячим стремлением отыскать и утвердить истину.

Как и герои его романа, автор решал в минувшие годы трудный и очень важный вопрос: «по какой правде жить?» Для литератора этот «общечеловеческий» вопрос оборачивается и еще одним: «по какой правде писать?» Елизар Мальцев правильно решил оба эти вопроса. Жить так, как живет коммунист Егор Дымшаков. Писать – по всей правде. И это не просто слова.

1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 33, стр. 213.[↩]
2. Там же, стр. 315.[↩]