№7, 1974/Полемика

Плоды недоброжелательства

Американский искусствовед Норрис Хаутон – человек, которого не нужно представлять специалистам по истории русского и советского театра Изучением русской театральной культуры XX века Хаутон занимается много лет. Время от времени он наезжает в СССР, знакомится с новыми работами московских и ленинградских театров, а затем обобщает свои наблюдения в статьях и книгах, обеспечивших их автору репутацию одного из лучших знатоков советского сценического искусства в США.

Хаутону случалось беседовать со многими крупнейшими советскими режиссерами – от Мейерхольда и Таирова до наших современников, и все они щедро делились с американским гостем мыслями о путях театрального искусства, планами работы, впечатлениями от последних театральных сезонов. В своих обзорах Хаутон не забывает как бы мимоходом упомянуть, что такие-то и такие-то соображения у него возникли после встречи с Н. Евреиновым, а эта вот идея пришла в ту майскую ночь, когда он засиделся с другим писателем «до двух часов за рюмкой коньяку», Что и говорить, милые подробности такого рода не могли не расположить к Хаутону американского читателя. О русском театре как-никак пишет человек, сумевший стать «своим» в кулуарах ВТО и запросто обсуждающий тонкости театрального дела с теми, кто им непосредственно в СССР занимается; стало быть, и суждения его должны быть вескими и состоятельными.

Правда, при проверке фактами этих суждений, – например, содержащихся в книге Хаутона «Вторая волна ангажированности» (1961), – результат порой получался для автора не особенно выигрышный. Обнаруживались натяжки и передержки, начинало веять тенденциозностью. Критик упорно не желал замечать в советском театре тех тенденций, которые его, Н. Хаутона, не устраивали, или отделывался от этих тенденций приговором скорым, неправым и безапелляционным: «старомодно». Да только кто же из читателей Хаутона в США смог бы проверить его высказывания истинными фактами? Хаутон – специалист, знаток, много раз бывавший и в зрительных залах, и за кулисами советских театров, все видевший, со всеми знакомый, ему и карты в руки.

Если он, допустим, утверждает, что после 1935 года театр в СССР только деградировал и ровным счетом ничего значительного не создал, значит, так и есть: уж Хаутону-то виднее, чем кому бы то ни было. И если он пишет, что советский театр отгородился от современных сценических исканий железным занавесом и представляет собой что-то вроде Лапландии на мировой театральной карте, то у него, конечно, есть основания так думать: ведь кто, кроме Хаутона, может похвалиться многолетними «непосредственными контактами»?

Самое любопытное, что все эти банальности и штампы советологии, избравшей полем своей деятельности литературу и искусство, Хаутон неизменно преподносит с особой интонацией – «жертвы», что ли, и, во всяком случае, прямого участника событий. Это он, Хаутон, давний и преданный друг советского театра, лично страдает от того, что «молох соцреализма» чуть не три десятилетия «душил» на русской сцене все новаторское и живое (непонятно только, каким образом «молох» не сумел в эти же годы помешать высокому расцвету оперы и балета, МХАТа, Театра Вахтангова, сценического искусства во многих советских республиках и не «удушил» режиссерского дарования, скажем, Ю. Завадского или Н. Акимова). Это он, Хаутон, тяжело переживает тот факт, что советский театр якобы далек от современных веяний и новейших открытий, что он, дескать, старомоден и шаблонен.

Подобными – скорбными и сочувствующими – интонациями пронизана вся статья Хаутона «Русский театр в XX веке», появившаяся в одном из номеров нью Йоркского «Драма ревью» уже не в 1961, а в 1973 году, «Было, да прошло» – вот ее главный мотив.

Было время, когда литература и искусство в России переживали если и не золотой, то уж не меньше как серебряный свой век. Разумеется, этот «век» пришелся (всякий, кто знаком с трудами советологов, знает эту схему) на 20-е годы и окончательно завершился с первым писательским съездом (1934), Из рассуждений Хаутона (они, повторяем, отнюдь не новы) вытекает, что по мере укрепления партийного руководства художественной жизнью искусство все больше деградировало, пока не начался период непреодолимого застоя.

Стремительно летающее по бумаге перо Хаутона набрасывает мрачную, безысходно мрачную картину.

И вот уже читаем: «Почти за пятьдесят лет Россия не дала ни одного крупного драматурга». Не писал, следовательно, после революции пьес Горький, не работал для театра Маяковский. Не было драматургии Леонова, Погодина, Шварца, Корнейчука. А уж сегодня ни о какой литературе для театра и говорить не приходится; если и есть в СССР один-два настоящих драматурга, то, безусловно, «их рукописи до сих пор лежат в ящиках столов». Театры же вынуждены пробавляться ходульными пьесами «о колхозах, гидроэлектростанциях и строительстве плотин» (ну в самом деле, что за темы для искусства?!), в которых действуют «плоскостные» персонажи и изображаются мнимые конфликты.

Кто же пишет все эти, мягко говоря, посредственные драмы и комедии? Может быть, А. Арбузов, автор «Иркутской истории»? Или А. Макаенок, автор «Таблетки под язык»?

Цитировать

Скворцов, А. Плоды недоброжелательства / А. Скворцов // Вопросы литературы. - 1974 - №7. - C. 139-145
Копировать