Плодотворность взаимодействия
Елена Алексанян, Армянский реализм и опыт русской литературы (Традиции Гоголя, Изд. Ан АрмССР, Ереван, 1977, 243 стр.
Исследование взаимосвязей русской литературы с другими литературами народов СССР – это целое самостоятельное направление в нашем литературоведении. Оно охватывает не только современный период, но и эпохи, достаточно от нас отдаленные. Особое место занимает здесь XIX век, век классической русской литературы, век становления искусства нового времени для многих народов России, находившихся под непосредственным воздействием великой русской культуры.
Изучение литературных связей имеет несколько уровней и аспектов анализа: от культурологических, тематических, контактных до типологических.
Цель типологического анализа, как известно, заключается в том, чтобы в сопоставлении писателей или литератур выявить общие закономерности художественного развития, показать своеобразие – национальное и индивидуальное – сопоставляемых явлений. Этот уровень анализа предполагает исследование прежде всего художественного феномена как такового, исследование динамики жанров и творческих методов. Это – вершина и цель литературоведческого анализа, сравнительно-исторического метода, в котором проблематика литературных связей, в других случаях имеющая самостоятельную ценность, как бы растворяется становится не целью и итогом исследования, но инструментом познания историко-литературной ситуации. Может быть, поэтому работы по литературным связям не так уж часто достигают этого уровня и даже стремятся к нему, ибо «довольствуются» тем поистине неисчерпаемым материалом, весьма и весьма интересным и поучительным, который предоставляет история сотрудничества наших литератур.
Достаточно в этой связи вспомнить значение Пушкина и Лермонтова только для одного кавказского региона, то поистине неисчерпаемое обилие работ разного профиля, которые посвящены этой теме.
В этом смысле тема «Гоголь и литературы народов СССР» далеко не так многопрофильна. И по складу своего характера, и по своей судьбе Гоголь гораздо менее был связан с национальными окраинами России, чем Пушкин, Лермонтов, Толстой, Горький, Маяковский да и многие другие русские писатели. Гоголь большую часть своих зрелых лет провел, как известно, в Риме. С другой стороны, он был не только выходцем с Украины, но и, можно сказать, ее родным сыном. Дело не просто в темах и красках, которые он почерпнул оттуда, но и в самой возможности сопряжения нескольких национальных миров, нескольких художественных способов постижения мира.
И все же Гоголь имел огромное влияние на развитие реализма во многих литературах народов СССР. На материале армянской литературы это плодотворное воздействие, начиная с периода формирования в ней критического реализма вплоть до 20 – 30-х годов нашего века, обстоятельно показано в книге Е. Алексанян «Армянский реализм и опыт русской литературы (Традиции Гоголя)».
Автор исходит из верной посылки: «…Рассмотрение проблем армянского литературного развития в русле литературной типологии, благотворного воздействия русской литературы и эстетической мысли… открывает новые интересные аспекты изучения художественных систем в самой армянской литературе» (стр. 5). Поставив в центр исследования проблемы реализма «и прежде всего критического реализма XIX века, как ведущего литературного направления сложной и противоречивой эпохи, охватывающей период более полувека» (стр. 5), Е. Алексанян вполне закономерно обращается к творческому опыту Гоголя, который в армянском художественном мире воспринимался как признанный глава критического направления. Критик показывает, что армянские писатели, как и представители других литератур, воспринимали русский литературный процесс применительно к задачам и целям собственного художественного развития: «Дух анализа и критики явился знамением времени и в русской, и в армянской действительности, лишь с некоторой хронологической сдвижкой (в России 30 – 40-е в Армении – 60-е годы), идейно-эстетические задачи «скептического» направления, возглавляемого идеологом революционной демократии М. Налбандяном, по существу были связаны с той же, что и в русской литературе, насущной потребностью в реалистически-правдивом отображении закономерностей социальной жизни, «оскорблении зла» во имя торжества добра» (стр. 8).
Сосредоточив внимание на теоретическом анализе огромного материала, Е. Алексанян показала, что проблема воздействия творчества Гоголя на армянскую литературу смыкается с проблемой изучения развития и своеобразия армянского реализма. В этом и сложность, и ценность работы: в процессе сопоставления двух литератур, двух национальных типов художественного мышления перед читателем раскрывается специфичность и оригинальность путей развития армянской прозы.
Что более всего привлекает исследователя в художественном феномене Гоголя? Его удивительная способность «сочетать», казалось бы, несовместимое – сатиру и эпос. Для каждой молодой, начинающей прозы сатира есть первейший элемент реализма, поскольку позволяет, опираясь на собственные художественные потенции (в том числе и те, которые достались ей в наследство от фольклора, если речь идет, например, о наших младописьменных литературах), перейти непосредственно к социальному анализу действительности. Сатирические элементы, в частности, довольно сильны даже в преддверии европейского реализма. К этому ряду мы можем причислить комедиографию, сатирическую драму, которые также можно считать великой школой реализма. В европейских литературах и сатира как таковая, и комедиография, дав анализ человеческих страстей на уровне быта и жизни, обнаружив их социальную детерминацию, естественно перешли далее в социальный роман, раскрыв «атомизированную» структуру буржуазного общества, которое повсеместно утвердило себя в отнюдь не романтической форме.
Своеобразие Гоголя как художника заключается не только в том, что он создал сатирическую картину николаевской России, но также и в том, что он привнес в свой художественный мир стихию эпоса, целостного изображения даже низменного мира, который при всем том, что он не принимается писателем, тем не менее не «выпадает» из его художественного мира, не «расчленяется» рациональной мыслью. Представая в творениях великого писателя-гуманиста как нечто недостойное человеческого назначения и существования, этот мир тем не менее именно в силу эпического идеала художника не остается за пределами эпически целостной панорамы жизни, имеющей тенденцию не к статике, как в европейском романе XIX века, но к динамике, к развитию. В этом сказывается своеобразие русского романа XIX века, его ориентированность и на социальные, и на гуманистические, и в конечном итоге на народные представления и цели, находящие художественный адекват именно в эпическом охвате действительности.
Эти соображения, выдвинутые в работе Е. Алексанян, более всего применимы к первому роману новейшей армянской литературы, с которого начинается, в сущности, ее XIX век, – к роману «Раны Армении» Хачатура Абовяна, хотя эти тенденции в той или иной степени прослеживаются на всем протяжении развития армянского реализма.
Х. Абовян волей случая был вырван из провинциально-клерикальной среды и провел довольно много лет в Дерптском университете, был знаком с Жуковским и другими представителями русской культуры. Романтический и просветительский характер его мышления несомненен. Тем не менее, задавшись целью написать на языке народа роман о народе, о народных чаяниях, которые, по его мысли, сосредоточивались на идее освобождения от персидского владычества и дружественного союза с Россией и русской культурой, на идее просвещения масс и тем самым освобождения от засилья и влияния церкви и торгового капитала, писатель, как подчеркивает исследователь, вынужден был отказаться от привычных форм европейского романа. Он включает и себя самого в повествование, как «барда», рассказывающего аудитории недавнее и знакомое прошлое, то есть насыщает романное повествование непосредственно эпическим и сатирическим элементами, которые придали ему свободу и полноту. И чем более писатель предавался романтической эпике, тем более его «роман-поэма» становился реалистическим в гоголевском понимании этого слова, становился народным и общезначимым. Глава, посвященная взаимосвязям творчества Абовяна и Гоголя в монографии Е. Алексанян поэтому воспринимается как одна из наиболее удавшихся и значительных с точки зрения понимания специфики развития армянского реализма. Это весьма существенно, поскольку свободная жанровая структура романа Абовяна, его одновременно и романтический и эпический взгляд на мир, нарушающие привычные представления о реализме, приводили исследователей к довольно односторонним определениям творческого метода зачинателя новой армянской литературы. Соотнесение его с Гоголем, проведенное на уровне теории и типологических параллелей, позволяет определить и сам жанр абовяновского романа, и творческий метод писателя как синтетический. Метод этот вобрал в себя все те необходимые качества художественного опыта русской литературы, и прежде всего творчества Гоголя, для решения национальных задач, вставших перед Абовяном, когда он задумал план своей поистине грандиозной эпопеи о судьбах армянского народа в новую историческую эпоху.
Если в романе Абовяна традиции Гоголя могут восприниматься в их сложной многозначности (именно поэтому «Раны Армении» навсегда вошли не только в историю армянской литературы, но и в национальное сознание, подобно тому как «Ревизор» или «Мертвые души» с течением времени приобретают все более общемировой, общезначимый характер, как бы отвлекаемый от той конкретной почвы, которая их породила), то, например, в романах бытописателя армянской деревни Перча Прошяна преобладает акцент на бессмысленности «миргородского» существования. Нужно отдать должное Е. Алексанян – она здесь более исследует закономерности развития армянского реализма, чем старается обязательно увязать бытописательство Прошяна с опытом Гоголя. Но поскольку феномен Гоголя всегда связывается с представлением о становлении реализма, поскольку автор взял на вооружение тезис революционных демократов о великом значении гоголевской или «натуральной школы», такое рассмотрение творчества Прошяна (творчество это не достигает абовяновского универсализма – в чем Абовян более всего близок к Гоголю) не только правомерно, но и соответствует цели и задачам исследования. Традиции Гоголя и развитие национального реализма находятся здесь в нерасторжимом единстве. И в этом, кстати, заключается методологическое достоинство монографии Е. Алексанян.
Автор книги рассматривает прозу и других, менее значительных писателей, интересных с точки зрения того, как реализм развивался через сатиру, через сатирическое разоблачение уродств жизни. Положим – это не весь Гоголь, это только часть его художественного опыта, тем не менее кристаллизация элементов реализма в каждой национальной литературе представляет громадный научный интерес, особенно в свете воздействия опыта русской литературы, ее народности и гуманизма, рождающих обличительный, сатирический пафос, который есть не только мера гражданственности, но и мера возможностей складывающегося реалистического метода.
Вторая глава монографии Е. Алексанян посвящена проблемам реализма в армянской драматургии. Вполне естественно здесь на первый план выходит не столько бессмертный «Ревизор» Гоголя, сколько его «Женитьба», более связанная с купеческим бытом, являющимся основным объектом осмеяния в армянской литературе.
Драматургия Сундукяна сосредоточивала в себе в период расцвета романтизма в жанре исторического романа наиболее существенные качества реализма, необходимые армянской литературе. Она раскрывала связи людей, сложившиеся на основе новых буржуазных отношений, к этому времени достаточно проявивших себя в городах Кавказа.
С этой точки зрения Сундукян гораздо более близок Островскому, чем Гоголю. Автор монографии рассматривает их творчество совместно, склоняясь здесь к мнению тех ученых, которые не разделяли пропастью творчество Гоголя и Островского. В этой связи Е. Алексанян более всего подчеркивает искусство Гоголя как комедиографа, проницательным взором увидевшего в героях «Женитьбы» будущие типы русской жизни. Конечно, соотнесение Гоголь – Островский – Сундукян правомочно, хотя в этой ситуации творчество Островского выглядит своего рода «посредником». С другой стороны, жанры драматургии все-таки настолько специфичны, что по необходимости требовали «добавочных» разъяснений, поэтому глава получилась несколько растянутой.
Интересен небольшой раздел о драматургии Пароняна – представителя западноармянской литературы, на которую большое влияние всегда оказывала литература французская. В этом соотнесении видно, насколько Сундукян, связанный с традицией русской литературы, более глубок и реалистичен в понимании движущих основ человеческих характеров, обусловленных властью денег и денежных отношений, хотя Паронян, может быть, и более искусен в построении интриги и других аспектах мастерства.
В главе третьей рассматривается развитие армянского реализма в конце XIX века. Здесь на первый план выходит проблема «маленького человека» и разоблачительно – сатирический характер критического реализма, воплотившийся в жанре социального романа, наиболее выдающимся представителем которого в армянской литературе был А. Ширванзаде. Впрочем, обличительный пафос был присущ и романтикам, когда они обращались к проблемам современности, уже полностью подчиненной законам капиталистической наживы. Кстати, именно романтики в этот период более всего используют опыт и даже образы Гоголя, в то время как реалисты, особенно Ширванзаде, склоняются к необходимости постижения опыта Бальзака, трезво анализирующего механизм буржуазного общества. Здесь автор монографии, хотя и сохраняет общее положение о критицизме русского реализма XIX века, который имел преимущественное влияние на развитие армянской литературы, тем не менее расширяет рамки исследования, включая в него имена и традиции европейской литературы в целом, в том числе и традицию Достоевского в теме «маленького человека», хотя, как кажется, традиция Достоевского в то время не могла еще обрести в армянской литературе «художественного адеквата». Да и вообще ныне в нашей науке представление о русском реализме XIX века гораздо более многозначно и сложно, оно отнюдь не сводится к «критицизму». Другое дело, что сам армянский реализм даже в конце века находился в стадии «критицизма», поэтому исследователь по необходимости находит соответствующие аналогии и в русской литературе, и именно этого плана.
Последняя глава монографии посвящена традициям Гоголя в советской армянской литературе.
Автор верно отмечает, что «в послеоктябрьский период гоголевская традиция связывается с поисками новых сталевых решений, в частности художественного синтеза лиро-эпизма и сатиры, во многом восходящего к синкретичному стилю Гоголя» (стр. 8). Этот стиль отвечал эстетическим задачам, стоящим перед молодой советской армянской литературой, – «воссоздавать в искусстве новый мир жизни и человеческих отношений, развенчивая, осмеивая старые формы быта, сознания, представлений об общечеловеческих и национальных ценностях…» (стр. 191). Здесь на первое место выдвинуты имена Е. Чаренца, автора романа «Страна Наири», и А. Бакунца. Связь романа Чаренца и повести Бакунца «Киорес» с традицией Гоголя несомненна. Что же касается неоконченного романа Аветика Исаакяна «Уста Каро», то несмотря на его эпический характер, все-таки трудно связать его непосредственно и только с гоголевской традицией (да и сам автор чаще вспоминает в этой связи Кола Брюньона Р. Роллана). То же самое можно сказать и о комедии Д. Демирчяна «Храбрый Назар», целиком построенной на основе национального предания, при всем понимании того, что Демирчян был не только замечательным переводчиком Гоголя, но и интерпретатором его творчества. Д. Демирчян писал, что Гоголь «дал уникальный, небывалый жанр словесности – сатирическую лирику, поэзию сатиры, своеобразный жанровый оттенок, новые предпосылки, которые другими приемами, иными положениями, иной идеологией подходят нашему социалистическому реализму или становятся его «антитезой» (стр. 228 – 229).
Итак, тема книги Е. Алексанян весьма актуальна. Объединив проблему восприятия традиций Гоголя с проблемой развития критического реализма в армянской литературе, с проблемой развития традиций «натуральной школы» в ее национальном преломлении, автор по-новому осветил многие важные аспекты литературного процесса в Армении. Есть в работе и недостатки – длинноты, а также порой слишком прямое сопряжение литературных фактов. И еще одно замечание. В истории армянской литературы романтизм занимает ведущее место. В монографии, посвященной проблемам реализма, конечно, невозможно осветить все аспекты этого явления, тем не менее работа только выиграла бы, если бы в ней «присутствовал» феномен романтизма, который имел, кстати, огромное воздействие и на само развитие армянского реализма.