Плод занимательной науки. Из размышлений над жанром биографии литературоведа

А. ХОЛИКОВ

ПЛОД ЗАНИМАТЕЛЬНОЙ НАУКИ

Из размышлений над жанром биографии литературоведа1

Научный интерес к биографиям литературоведов в нашей стране чрезвычайно низок по сравнению с жизнеописаниями негуманитариев. Тем больше соблазн рассмотреть с точки зрения специфики жанра недавно появившуюся монографию Н. Панькова «Вопросы биографии и научного творчества М. М. Бахтина».

Как известно, формы воплощения биографий ученых весьма разнообразны: от научных монографий до художественных произведений. От уровня разработки конкретных принципов и методов исследования личности и деятельности ученого зависит успех любой из них. По каким же принципам выстраивается концепция Панькова?

Чтобы приблизиться к ответу на этот вопрос, целесообразно прокомментировать работу биографа с точки зрения структуры повествования, задач, реализуемых в тексте, а также источников жизнеописания.

Начнем со структуры. Биография любого ученого слагается из ряда обязательных элементов, к которым относятся: характеристика основных этапов жизненного пути и научной деятельности, повествование об эпохе и ближайшем окружении как факторах влияния на творческую личность. Это ядро типичного жизнеописания деятеля науки. Однако Паньков уже в аннотации заявляет о том, что его книга представляет собой своеобразный (курсив мой. — А. Х.) вариант жизнеописания выдающегося литературоведа и мыслителя. И, судя по «Содержанию», декларируемое своеобразие ярче всего проявилось при построении книги.

Перед читателем открываются три раздела: «Споры о романе», «Вокруг «Рабле»», «Бахтин и другие», — в которых подробно освещается период жизни Бахтина, относящийся к концу 1930-х — началу 1940-х годов, прослеживается история создания книги о Ф. Рабле и защиты ее в качестве диссертации, дается истолкование некоторых аспектов теории карнавала. Кроме того, исследуется переписка Бахтина с Б. Залесским, В. Кожиновым, В. Турбиным. Такая структура напоминает, скорее, сборник материалов, но никак не биографический труд. Между тем это ложное впечатление рассеивается при медленном погружении в текст.

Несмотря на то, что книга Панькова представляет собой не исчерпывающе полный (если это вообще возможно?) вариант жизнеописания Бахтина, все традиционные части биографического повествования в ней присутствуют, однако представлены они далеко не в хронологической последовательности (от рождения до смерти). Так, начало биографии отнесено к осени 1937 года, когда Бахтин, которому после кустанайской ссылки запрещалось жить в обеих столицах, вынужден был уехать в Савелово. О дате смерти ученого (1975) мы узнаем задолго до окончания книги, в самом начале второго раздела. В том же разделе, только значительно позже, приводится краткий текст автобиографии Бахтина, из которого становится известным его год рождения (1895) вместе с информацией о жизни до 1945 года. Кое-какие биографические сведения Паньков сообщает лишь в примечаниях.

Для того чтобы жизненный путь Бахтина предстал линейно, читателю предстоит выстроить его в голове самостоятельно. Паньков, по собственному признанию, задумал «открытую» и «свободную» структуру, исходя при этом не из стремления охватить все периоды биографии Бахтина и все его тексты, а из специфики найденных архивных материалов и собственных тематических пристрастий (с. 4). Если автор традиционного жизнеописания вынужденно упрощает предмет своего исследования, привносит в жизненный процесс упорядоченность, логичность, линейность[2], то Паньков стремится не столько к трансформации личности ученого, сколько к ее воспроизведению. В этом безусловная оригинальность данной работы. В этом же — ее преемственность по отношению к установкам Бахтина. Биограф воспринимает своего героя «не как готовый, твердый, устойчивый образ, а как текучий, живой процесс самосознания, незавершенную и незавершимую личность, самостоятельный голос, «особую точку зрения на мир и на себя самого»» (с. 4).

Автор жизнеописания точно окунает нас в «сырое» прошлое. Для этого части разделов дополняют многочисленные архивные документы: тезисы двух докладов Бахтина «Слово в романе (К вопросам стилистики романа)» и «Роман как литературный жанр» со стенограммами обсуждения второго и заседания Ученого совета ИМЛИ им. А. М. Горького в связи с защитой Бахтиным диссертации «Рабле в истории реализма», тезисы самой диссертации, отзыв Б. Томашевского, материалы ваковского дела Бахтина и личного архива Залесского (среди которых — письма Бахтина, Е. Бахтиной, Н. Бахтиной к Залесскому, дневник М. Юшковой-Залесской), переписка Бахтина с Кожиновым (1960-1966) и Турбиным (1962-1966). Таким образом создается иллюзия «присутствия» в жизни героя биографии, читатель «слышит» многочисленные голоса участников далеких от нас событий. И в этой звучной полифонии голос «всезнающего» автора отнюдь не заглушен. С одной стороны, Паньков выступает в роли интерпретатора, предваряя публикацию документов собственным видением событий, а с другой, — переводчика, снабжающего архивные публикации исчерпывающими комментариями с пояснениями десятков имен, названий и текстов из самых различных сфер мировой культуры. При этом в комментариях попутно вводятся в научный обиход и другие архивные материалы, найденные автором во время работы.

Все сказанное позволяет утверждать, что книга Панькова адресована прежде всего специалистам, хорошо знакомым с жизнью и творчеством Бахтина и ориентирующимся в хитросплетениях этой «своеобразной» биографии. Однако не будет преувеличением допустить, что работа биографа вызовет интерес не только у литературоведов. Во всяком случае, Паньков на это рассчитывает: «…я очень не хотел бы, чтобы все это приняло сугубо академический вид, поскольку надеюсь привлечь (хотя бы в какой-то степени) внимание не только ученых, но и тех, кто интересуется мемуарно-биографической литературой. Чтобы избежать появления скучного сборника материалов, я пытаюсь соединить все линии «сюжета» какой-то общей последовательностью и логикой, а также оживить повествование с помощью самых различных приемов. По замыслу, все это должно «подыгрывать» друг другу, семантически резонировать, сливаться в целостный «ансамбль»…» (с. 5). Одним из таких приемов является ирония в названии кульминационной части — «»Рабле есть Рабле…», или Когда ВАК на горе свистнет». Другим — выстраивание биографических сюжетов по аналогии с художественными произведениями. Диспут о «Рабле» представлен как «высокая драма» и «научная комедия» с экспозицией, развитием, кульминацией, действующими лицами и даже «замечаниями для господ актеров» (с. 116). А третий раздел книги («Бахтин и другие») — не что иное, как «эпистолярный роман» с авантюрно-приключенческими мотивами. В целом же биографию отличают выразительность языка, стилевое многообразие и, наконец, простота в изложении сложных научных проблем.

Структура повествования обнажает задачи, стоящие перед биографом и помогающие ему достигнуть главной цели — понять и объяснить героя жизнеописания. По мнению одного из исследователей, «деятельность и индивидуальность ученого могут быть адекватно объяснены лишь в системе трех «координат»: предметно-логической, социально-исторической, личностно-психологической»[3].

Для биографа, пишет М. Ярошевский, «нет более высокой цели, чем объяснить, каким образом логика развития науки определяет поведение конкретной личности, в какой форме она, эта логика, будучи независимой от сознания и воли отдельных лиц, покоряет их сознание и волю, становится их жизненным импульсом и отправлением»[4]. Видимо, стремясь к этой цели, Паньков вписывает идеи Бахтина в широкий научный контекст: «О научной логике «Рабле» (Метод — структура — динамика замысла)», «Смысл и происхождение термина «готический реализм»», «М.