Письма Пушкина последних лет

«Пушкин. Письма последних лет. 1834-1837», «Наука», Л. 1988, 528 стр. Подготовка текста и комментарий Б. Л. Бессонова, В. Э. Вацуро, Р. В. Иезуитовой, Я. Л. Левкович, Н. Н. Петруниной, О. А. Пини. Редактор издания и автор предисловия – Н. В. Измайлов.

Среди самых солидных – с точки зрения и текстологической и историко-литературной – изданий последних лет – научно прокомментированное издание писем Пушкина 1834- 1837 годов, подготовленное группой пушкиноведения ИРЛИ.

С 1834 года, как известно, в жизни Пушкина начался новый период. 31 декабря 1833 года Николай I назначил его камер-юнкером высочайшего двора. Сам Пушкин воспринял это назначение как издевательство; для передовой части русского общества камер-юнкерство Пушкина явилось неожиданностью и представлялось «изменой» или, во всяком случае, свидетельством перемены в его взглядах, утратой независимого положения.

«Придворно-служебные путы», как пишет Н. Измайлов в «Предисловии», все более и более связывают Пушкина, он стремится из этих пут вырваться, вновь обрести полную независимость, уехать из Петербурга вместе с семьей в деревню и писать на свободе.

Письма Пушкина этого периода отражают сложные и трагические перипетии борьбы поэта с царем, III отделением, Уваровым и цензурой, наконец, светским обществом, с радостью и удовлетворением принявшим сторону Дантеса и Геккерна в преддуэльной истории. Об этом периоде жизни Пушкина существует обширная литература¹, и комментаторы данного издания не пытались дать новую версию событий, они поставили перед собой другую исследовательскую задачу и, скажу сразу, справились с ней очень хорошо.

Как известно, именно письма последних лет жизни поэта до сих пор оставались без научного, общественно-политического и историко-литературного комментария. Издание инеем Пушкина, предпринятое в 1926 году Б. Модзалевским, остановилось в 1935 году на третьем томе, подготовленном его сыном Л. Модзалевским.

Тогда же ИРЛИ заявил о своем намерении завершить это издание четвертым томом, охватывающим последние годы жизни Пушкина. По целому ряду причин, о которых упоминает Н. Измайлов, группа пушкиноведения только несколько лет тому назад смогла начать подготовку научно-комментированной публикации писем поэта.

Это издание по методике разработки сложнейших историко-литературных проблем – очень интересное явление нашей научной жизни. Несмотря на всю строгость его научных принципов, а вернее, именно благодаря этой строгости, оно помогает открыть перед читателем содержание увлекательного, трудного, но и бесконечно важного по своим результатам исследовательского труда историков литературы. Между тем современного читателя занимает не только цель и результат исследования, но и его ход, ибо именно демонстрация самого хода исследования служит наилучшим средством доказательности и научности исследовательских приемов, техники историко-литературного исследования.

Любители «тайн», особенно придворных, и литературных «загадок», вероятно, превратили бы комментарий к письмам Пушкина в поле для красивых догадок и сногсшибательных предположений. Участники данного издания поставили перед собой иную, более прозаическую задачу: проверить все датировки писем, а там, где нет авторских дат, установить их с максимально доступной точностью. В результате новые, обоснованные даты найдены для 17 писем из 250. Остановимся на нескольких примерах, чтобы показать, какими данными и доказательствами пользовались комментаторы.

В академическом Собрании сочинений Пушкина черновое французское письмо поэта к Бенкендорфу датировано предположительно – апрель – май 1835 года. Комментатор этого письма Я. Левкович устанавливает, что письмо не было ни перебелено, ни отправлено адресату и осталось у Пушкина в черновом виде. «Основанием для такого предположения служит то обстоятельство, – пишет Я. Левкович, – что ни в бумагах Пушкина, ни в делах III отделения не сохранилось документов, связанных с разрешением или отказом в разрешении на издание газеты, о которой пишет Пушкин в данном письме». Как устанавливает исследовательница, Пушкин в тот же день, когда набросал этот черновик письма,, передумал его отправлять и попросил личного свидания в письме, датированном им самим 11 апреля 1835 года. Опираясь на установленную ею связь и последовательность писем, Я. Левкович с полным основанием датирует предыдущее письмо так: «Около (не позднее) 11 апреля 1835 г.».

Установив, что неотправленному письму Пушкин предпочел личный разговор с Бенкендорфом, комментатор имеет возможность восстановить последовательность еще двух писем Пушкина к Бенкендорфу, из которых одно (черновое) не имеет даты и, по вполне обоснованному мнению исследовательницы, предшествует письму от 1 июня 1835 года.

Установленная последовательность писем показывает, как стягивалась петля материальных затруднений на шее поэта, как в отчаянных поисках выхода он в черновом (неотправленг ном) письме излагает свой проект получения от правительства 125 000 рублей в виде беспроцентного займа на 10 лет в счет жалованья. Проект настолько утопический, что он сам от него отказывается и в следующем письме (от 1 июня 1835 года) просит уже разрешения уехать на время из Петербурга, что дало бы ему возможность как-то свести концы с концами. «Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, – пишет Пушкин, – которые лишь вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только тревоги и хлопоты, а может быть – нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия, которыми я еще обязан милостям его величества». В конце концов, как известно, Пушкин получил четырехмесячный отпуск и заем в счет жалованья, который, однако, никак не мог улучшить его денежных дел.

Не менее увлекательна, чем передатировка, и важна по своим последствиям применяемая в данном издании техника установления адресата письма в тех случаях, когда сохранился только его черновик без даты и без обращения. Одно такое черновое письмо, касающееся известного стихотворного памфлета Пушкина на графа Уварова, оды «На выздоровление Лукулла», во всех изданиях сочинений Пушкина начиная с 1938 года печатается как письмо к А. Н. Мордвинову, управляющему III отделением. Комментатор Н. Петрунина установила, что в действительности письмо адресовано Бенкендорфу. Она пишет: «Записи в дневнике Никитенко и ряд других мемуарных свидетельств… показывают, что Пушкин вынужден был давать объяснения Бенкендорфу и причиной для этого послужило неудовольствие Николая I, вызванное появлением оды. Не удовлетворенный результатами этого разговора, Пушкин на следующий день пытался продолжить свои объяснения в письменной форме. Письмо такого содержания могло быть обращено только к Бенкендорфу, но никак не к его помощнику» (стр. 288).

Для того чтобы это установить, были сопоставлены показания мемуаристов (П. В. Нащокина, Ф. Ф. Вигеля, К. И. Фишера) с записями в дневнике Никитенко, и только после критической проверки этих показаний текст пушкинского письма, в котором действительно оставалось много непонятного и потому «загадочного», был прочитан правильно, то есть научно исследовав и прокомментирован. Вероятно, у комментатора был соблазн объяснить то, что письмо не было отправлено, его заключительной фразой, в которой отрицался «личный» характер оды («Что для меня очень важно, – это доказать, что никогда и ничем я не намекал решительно никому на то, что моя ода направлена против кого бы то ни было»), но он этого не сделал и поступил правильно, поскольку никаких подтверждений этой соблазнительной мысли в его распоряжении не было.

Тяжела и кропотлива, но и чрезвычайно привлекательна работа по передатировке писем; иногда она щедро вознаграждает исследователя, открывая ему путь к новым пушкинским документам и автографам.

Так, В. Вацуро предположил, что письмо Пушкина Вяземскому, датированное в академическом издании

концом мая – первой половиной нюня 1836 года, следует отнести ко второй половине февраля того же года, так как «оно написано… по-видимому непосредственно вслед за выходом из цензуры «Фонвизина» – 15 февраля» (стр. 292). Изучение же рукописи этой книги Вяземского помогло обнаружить на ней неизвестные пометки Пушкина². Вопрос о дате – это всегда критическое изучение всей совокупности известных нам данных, их сопоставление и взаимная проверка.

Из ответа Пушкина Плетневу на вопрос о названии будущего альманаха (то есть «Современника») – «назовем его Арион или Орион; я люблю имена, не имеющие смысла; шуточкам привязаться не к чему» (стр. 111) – делался вывод, что Пушкин хотел намекнуть на декабристскую направленность будущего альманаха³. Однако комментатор этого письма поступил иначе, Он обратил внимание на слово «шуточки» в тексте письма и разъяснил, что «каламбурно-иносказательные наименования журналов – характерный прием журнальной полемики в 1830-е годы» (стр. 278); далее он пояснил, что следующая фраза Пушкина – «Лангера заставь также нарисовать виньетку без смысла» – касается частых в те годы придирок цензурного ведомства к книжным и журнальным виньеткам. И только сопоставив все эти данные, комментатор мог отвести «увлекательное», но необоснованное предположение.

Еще интереснее ход исследования, когда в распоряжении комментатора имеются противоречивые данные, а письмо Пушкина является само по себе важнейшим биографическим документом. Так обстоит дело, например, с последним письмом – вызовом Пушкина Геккерну. Оно известно по копии из военно-судного дела о дуэли Пушкина и датировано 26 января 1837 года. Письмо это писалось не только как вызов Геккерну и Дантесу; автокопию этого письма Пушкин вручил своему секунданту Данзасу, который ее сохранил и давал переписывать. Одна из копий этого письма от Данзаса была доставлена Герцену и напечатана в «Полярной звезде» на 1861 год. Но дата этого письма противоречила рассказу В. Ф. Вяземской о том, что Пушкин на вечере у нее, 25 января, сообщил ей, что послал письмо Геккерну.

Комментаторы данного письма Н. Измайлов и В. Вацуро так объясняют это противоречие: «приняв твердое решение о поединке, Пушкин всеми силами старался избежать помех, которых можно было ждать в первую очередь от ближайших друзей… «Проговорившись» Вяземской под влиянием мгновенного раздражения, вызванного веселостью Дантеса, он, вероятнее всего, хотел создать у нее впечатление совершенной неотвратимости развернувшихся затем событий» (стр. 356).

«Персональные справки о лицах, являющихся адресатами или упоминаемых в письмах Пушкина за 1834-1837 гг., выделены в особый раздел комментария – «Словарь имен» и изъяты из примечаний к письмам. Это дает возможность избежать повторений и сосредоточить в одной справке всю историю взаимоотношений Пушкина с данным лицом (если они были), обратив преимущественное внимание на их общественно-литературную сторону в тот период, который нашел отражение в письмах настоящего тома», – пишет Н. Измайлов в «Предисловии».

В результате такой установки «Словарь имен» уже сам по себе станет незаменим для каждого исследователя этой эпохи, так как большая часть вошедших в него заметок дает полную сводку всех известных нам материалов об отношениях Пушкина с такими лицами, как Булгарин, Вольховский, Е. К. Воронцова, П. А. Вяземский, Ф. Глинка, Гоголь, Даль, Дмитриев, Жуковский, Карамзин, Катенин, Краевский, Кюхельбекер и др.

Помимо тщательно выполненной сводки уже известных материалов, в «Словарь имен» вошли результаты специальных архивных разысканий. Так, например, Р. Иезуитова установила дату рождения А. И. Боклешовой, одной из тригорских приятельниц Пушкина, и впервые объяснила, кто такой К. П. Забела, о котором Пушкин писал своему лицейскому; сокурснику В. Д. Вольховскому.

Письма Пушкина последних лет – примечательное явление нашей научной жизни, ибо историко-литературный комментарий этого издания веское доказательство того, насколько интересным может быть не только результат, но и самый ход исследования, когда оно сосредоточено на изучении действительных фактов и реальных проблем литературы.

г. Ленинград

1. См.: Я. Л. Левкович, Разработка биографии Пушкина в советское время, в кн. «Пушкин. Итоги и проблемы изучения», «Наука», М.-Л. 1966, стр. 280-298.[↩]
2. См. «Новонайденный автограф Пушкина». Подготовка текста, статья и комментарий В. Э. Вацуро и М. И. Гиллельсона, «Наука», М.-Л. 1968.[↩]
3. См.: М. П. Еремин, Пушкин-публицист, Гослитиздат, М, 1963, стр. 246-247.[↩]