«Сократы»

Любимые стихи не заучиваются наизусть методом зубрежки. Они просто запоминаются на всю жизнь. Особенно в молодости. Так, много лет тому назад запомнил я удивительное стихотворение Бориса Корнилова «Соловьиха».

Как известно, после многолетнего перерыва поэту было возвращено доброе имя, а читателям – прекрасные стихи. И вот передо мной маленькая книжечка «Борис Корнилов», выпущенная молодежным издательством тиражом 187 тысяч экземпляров. Конечно, есть в сборнике и «Соловьиха».

Читаю и не верю глазам своим. Перечитываю и опять не верю. Пересказывать хорошие стихи – занятие неблагодарное. Но другого выхода у меня лет, ибо «Соловьиха» полностью заняла бы слишком много места. Итак – село Ивано-Марьино. Парень «самый ни на есть раскучерявый» любит Серафиму, зовет ее с собой. Он говорит:

Если любишь хоть всего наполовину,

подожду тебя у крайнего окна,

постелю тебе пиджак на луговину

довоенного и тонкого сукна…

Невозможно пересказать прозой волшебство соловьиной летней ночи, вдохновенно показанной поэтом. Там «вода – зеленая, живая», там «дышит грузная и теплая земля», там «соловьи сидели молча по ранжиру, так что справа самый старый соловей». Рядом с ним – молодая соловьиха. И молодой соловей поет ей «на соловьином языке». Он поет:

Не тебе прожить, без радости старея,

ты, залетная, ни разу не цвела,

вылетай же, молодая, поскорее

из-под старого и жесткого крыла.

Все. Конец. Что будет дальше c Серафимой – неизвестно. Может, вылетит, может, не вылетит… Но позвольте. Почему отрублена вся заключительная часть стихотворения? Ведь у Корнилова оно заканчивается не так. А вот как:

И молчит она,

все в мире забывая, –

я за песней, как за гибелью, слежу…

Шаль накинута на плечи пуховая…

– Ты куда же, Серафима?

– Ухожу –

кисти шали, словно перышки, расправя,

влюблена она,

красива,

нехитра –

улетела.

Я держать ее не вправе –

просижу я возле дома до утра.

Подожду, когда заря сверкнет по стеклам,

золотая сгаснет песня соловья –

пусть придет она домой

с красивым,

с теплым –

меркнут глаз его татарских лезвия.

От нее и от него

пахнуло мятой,

он прощается

у крайнего окна,

и намок в росе

пиджак его измятый

довоенного и тонкого сукна.

Двадцать шесть строк (и каких строк!) «потеряли» в молодежном издательстве. Совершенно искажен смысл стихотворения.

Как же это могло произойти?

Вскоре в одной из московских газет появилась заметка, в которой издательство журили за небрежность. Оказывается, произошел «технический брак».

Прошло время. И в той же газете прочел я, что вновь то же издательство выпустило «Соловьиху». И вновь «в своем варианте», без последних двадцати шести строк. И вновь шел разговор о повторной «небрежности».