Письма Михаила Кольцова

Во второй половине 20-х годов советский фельетон вырос в, большое и яркое явление литературы. Имена фельетонистов у всех на устах, у всех на виду. Фельетонный жанр, о котором до того ничего не хотели знать ни критика; ни литературоведение, делается проблемой литературного дня, темой споров, дискуссий, статей.

В эти годы я кончала Ленинградский университет и свою дипломную работу посвятила советскому фельетону, применив к каждодневно утверждавшим себя нашей прессой произведениям и именам весь запас вынесенной из стен университета академической «премудрости», использовав, правда, при этом широко входивший тогда в «моду» метод формального анализа.

Работу напечатали в журнале «Печать и революция».

Михаил Кольцов заинтересовался теоретическим подходом к излюбленному им жанру. Состоялось наше знакомство. Оно перешло в дружбу, и так как он москвич, а я ленинградка, завязывается дружеская переписка. Вот передо мной его письма.

В самом начале переписки возникает «казус», связанный с… Марлинским. Мало кто знал, что Марлинский был автором нескольких блистательных фельетонов, которые Белинский назвал «образчиками остроумия», «верности взгляда на предметы» и сетовал, «то они не были включены в собрание сочинений Марлинского.

Меня пленили эти фельетоны, и я пишу Кольцову письмо (помню, очень «книжное»), где подробно говорю о Марлинском и даю срочный совет: «Необходимо читать Марлинского и учиться у него». Ответ последовал немедленно, но характер его был совершенно неожиданным.

«Письмо Ваше очень хорошее, но я не все в нем понял. Стало обидно, что я не кончил двух университетов и вообще ничего ни в чем не смыслю, как все мы, фельетонисты от сохи. Не прочел я езде, как мне было сказано, Марлинского, он, Марлинский, где-то стоит на полке, суровый и нечитанный, и оттого я себе кажусь особенно маленьким, жалким и смешным», – писал Кольцов.

А оканчивалось письмо и вовсе «подозрительной» шуткой: «…О фельетонах и прочих вещах писать не хочется… надоело. Предлагают отличное место в… Мальцкомбинате. Спецставка… Еще хранителем мумий в этнографическом ленинградском музее, буду заодно хранить и Вас…»

Каюсь, я не увидела тогда во всем этом иронического подтекста, приняла все за чистую монету. И немедленно пишу письмо «утешающее». Смысл его был таков: вся наша литературоведческая специфика при его способностях – это месяц труда. Ответное письмо начиналось многообещающей виньеткой:

Вы чучело!

И дальше:

«Во-первых, Вы не понимаете шуток. Кто Вам сказал, что я не понял Вашего письма и яе кончил трех факультетов?