Писательская биография: жанр без правил

Кажется, само понятие жанра обрекает автора на следование (если не сказать – подчинение) определенным принципам порождения текста» Но что делать, если текстом становится жизнь – эта, по определению Шекспира, «странствующая тень», свободная и непредсказуемая в своем движении? Можно ли изготовить зеркало, в котором она отразится, не искривившись? А главное – кто отважится на такую работу? Видимо, тот, для кого чужая жизнь представляет не меньший, а может быть, и больший интерес, чем своя собственная. Имя ему – биограф.

С легкой руки А. Декурселя, французского писателя, автора «Словаря Фигаро», к биографам, прикрепился ярлык «ветошников истории». Не потому ли, что многие из них до сих пор руководствуются единственным правилом – перепродать (да повыгоднее) собранные лоскутья человеческих жизней? В свое время Г. Винокур, словно полемизируя с Декурселем, писал: «И все же, разумеется, менее всего я намерен выступать <…> в защиту обычных для нашей биографической литературы тенденций, которые порождают естественное <…> пренебрежение к биографии как роду научного труда, иной раз квалифицируемого даже, как «биографическое тряпичничество» <…> По отношению к биографии как науке – это, разумеется, несправедливо, хотя может быть и применимо ко многим отдельным биографам. Но всякую науку можно превратить в тряпичничество, а с другой стороны, есть одно условие, выполнение которого самое тряпичничество может возвести в степень научного знания. Это условие <…> есть философское отношение к своему предмету» ¹.

Сегодня стремление отгородиться от окружающих, спрятаться за железной дверью сочетается в нас с желанием заглянуть в замочную скважину, окунуться в чужую жизнь. Как будто выполняя социальный заказ, литература ответила любопытному читателю небывалым количеством жизнеописаний, особенно писательских. Только в серии ЖЗЛ за последние несколько лет вышли биографии А. Белого, В. Брюсова, И. Бунина, А. Грина, Н. Гумилева, М. Зощенко, Г. Иванова, О. Мандельштама, Д. Мережковского, Б. Пастернака, М. Пришвина, А. Толстого, В. Хлебникова… Всего не перечислить. Наверное, прав был А. Герцен: «Человек любит заступать в другое существование, любит касаться тончайших волокон чужого сердца и прислушиваться к его биению <…> Он сравнивает, он сверяет, он ищет себе подтверждения, сочувствия, оправдания…»²² Однако причина возрастающей популярности книг-биографий не сводится к праздному любопытству, и жизнеописания серии ЖЗЛ имеют мало общего с эдакой «желтой прессой» для утонченного читателя. Есть другие, более серьезные причины. Это и потребность переосмыслить роль выдающихся писателей в судьбе России, и желание познакомиться с некогда запрещенными авторами, и поиск героя, увы, не нашего времени.

Надо заметить, что сегодняшний спрос на биографии замечательных людей – результат очередного витка в развитии одного из старейших жанров. Не углубляясь в его историю, напомню, что в начале XX века огромный интерес к жизнеописаниям привел известного русского психолога Н. Рыбникова³ к мысли об организации Биографического института. Ученый полагал, что систематическое изучение биографий имеет столь существенное значение для целого ряда дисциплин, что для такого изучения должна быть создана особая организация, которая взяла бы на себя собирание и изучение всевозможных документов, относящихся к жизни как выдающихся, так и никому не известных деятелей на различных поприщах прошлого и настоящего⁴. А в 1927 году на волне интереса к биографическому жанру вышло до сих пор актуальное исследование Винокура «Биография и культура». Ученый высказал собственное представление о правилах, которыми должен руководствоваться биограф.

Эта историческая справка приведена не с целью подвигнуть современников к созданию биографических институтов. Тем более что аналоги таковых (конечно, не в том смысле, который подразумевал Рыбников) уже существуют. Взять, к примеру, Международный объединенный биографический центр, основная цель которого – ознакомление общественности с достижениями выдающихся деятелей нашего времени и, прежде всего, представителей России и стран СНГ. Зато у брошюры Винокура, написанной более восьмидесяти лет назад, достойных аналогов в последнее время не появилось⁵⁵, и это несмотря на биографический бум. Между прочим, в конце своих рассуждений Винокур предупреждал, что никакого практического употребления сделать из его работы нельзя. Так, может, и не стоит теоретизировать? Может, нет никаких законов и правил, а биографу (будь то ученый или художник) следует руководствоваться только авторским чутьем?

Чтобы приблизиться к ответу на этот важный вопрос, попробуем прокомментировать актуальные проблемы биографического жанра, выбрав в качестве примера одно из недавно вышедших жизнеописаний. Попытаемся всмотреться в него, как в зеркало, изготовленное биографом. Что отражается в нем: живое лицо или уродливая гримаса? Кем предстает биограф – «ветошником» или философом?

* * *

Среди книг, недавно выпущенных в серии ЖЗЛ, есть биография Дмитрия Мережковского, написанная Юрием Зобниным (М., 2008). Она показательна для современного состояния жанра и достаточно типична. Кроме того, книга Зобнина – первая развернутая биография Мережковского, вышедшая в России. Стоит ли говорить, что в советское время облик Мережковского искажался до неузнаваемости. Между тем с его литературной и общественной деятельностью связано становление русского символизма, зарождение нового религиозного сознания. При некогда ошеломляющей популярности у современников (как на родине, так и за рубежом) жизнь и творчество этого замечательного, исключительного по своим достоинствам и недостаткам человека до сих пор остаются исследованными далеко не полностью.

В соответствии с традиционной классификацией выделяют художественные, научные, популярные и академические биографии⁶. При этом подчеркивается возможное взаимодействие жанровых тенденций (тип научно-популярной биографии). На самом деле большинство современных биографий и принадлежит к числу так называемых «промежуточных» жанров. Биография Мережковского в этом смысле не исключение. Ее автор по мере сил пытается совместить научный подход с доступностью изложения. Не случайно книга Зобнина вышла в серии ЖЗЛ, которую всегда отличало стремление сблизить науку с искусством, и тем самым обеспечить личное воздействие через биографию человека прошлого на его потомков⁷. Однако наличие в числе этих книг таких качественно разных жизнеописаний, как биография И. Бродского, Д. Мережковского, Б. Пастернака, Ю. Семенова и др. позволяет говорить о проблемное™ «промежуточного» жанра, в котором соотношение научного и популярного выходит на первый план. В свое время Л. Гинзбург удивительно точно заметила, что документальная литература не пересаживает готовый характер, а, как всякая литература, она его строит⁸. Сложность научно-популярных жизнеописаний в том и заключается, что, подобно строителю, биограф, с одной стороны, имеет объективный материал, а с другой – волен распорядиться им по собственному усмотрению. Из одного и того же камня кто-то построит храм, а кто-то – крематорий. Соответственно, одни биографы «воскрешают» своих героев, а другие – «сжигают» их.

Любой биограф сталкивается с рядом универсальных задач: поиск, отбор и обработка материала; построение композиции; выбор языка повествования; реконструкция «белых пятен»; включение творческого наследия героя в канву повествования; интерпретация. При решении большинства из них автору предстоит создавать гипотезы, Любая наука (и филология в этом смысле не исключение) не мыслима без возможности построения гипотез, основанных на объективном материале, здравом смысле и интуиции. В статье «О точности литературоведения» Д. Лихачев предупреждал: «В попытках обрести точность нельзя стремиться к точности как таковой и крайне опасно требовать от материала такой степени точности, которой в нем нет и не может быть по самой его природе <…> Художественное творчество «неточно» в той мере, в какой это требуется для сотворчества читателя, зрителя или слушателя»⁹. Литературовед – это прежде всего читатель, а значит и соавтор, стремящийся к точности понимания, не достигающий ее, но углубляющий предмет своего исследования. Во многом за счет интуиции. В этой связи (следуя моде последних лет) можно вспомнить слова другого ученого – М. Бахтина. «Предмет гуманитарных наук, – утверждал он, – выразительное и говорящее бытие. Это бытие никогда не совпадает с самим собою и потому неисчерпаемо в своем смысле и значении»¹⁰. Таким образом, «критерий здесь не точность познания, а глубина проникновения»¹¹.

Читая книгу Зобнина о Мережковском, невольно «спотыкаешься» о проблемы, характерные для научно-популярной биографии. Рассмотрим наиболее значимые из них, но сразу оговоримся, что частные просчеты будут занимать нас только как указатели на более общие трудности жанра.

* * *

Первый проблемный узел чрезвычайно важен. Он связан и с вопросом композиционного построения биографии, и с проблемой включения творческого наследия героя в канву повествования, и, наконец, с интерпретацией. Речь идет об уровнях, на которых может быть познана личность писателя. Таких уровней как минимум три: бытовой, сверхбытовой и сущностный.

Бытовой и сверхбытовой уровни предполагают наличие двух аспектов личности автора: биографического, выраженного в мемуарах, письмах, дневниках, публицистике, философских трудах, а также имманентного (о нем говорится применительно к художественному творчеству). Конечно, такое разделение форм проявления автора биографического и имманентного слишком грубо. Иногда в эпистолярии (например, в деловом письме) биографический автор выражен слабее, чем в собственной лирике. Хотя в большинстве случаев диктат жанра сохраняется. Получается, что на бытовом и сверхбытовом уровнях творческая личность в глазах биографа не едина.

Иначе дело обстоит с сущностным, или корневым, уровнем. Здесь перед нами неделимая личность, представленная во всех своих текстах независимо от их жанровой принадлежности. От жанра в данном случае зависит только степень проявленности творческой личности писателя. Если на сверхбытовом уровне описываются жизнь и творчество писателя в их взаимных влияниях друг на друга (биограф следует так называемому принципу «соответствий», довольно распространенному в филологической науке), то на сущностном уровне задействуется не менее известный принцип «писатель – это его стиль». В стиле проявляется индивидуальность творческой личности (под индивидуальностью понимается неповторимое своеобразие на уровне текста). Соответственно, развитие творческой личности предполагает возрастание степени ее индивидуальности.

Удачным примером решения этих непростых для исследователя задач может служить недавняя книга Е. Орловой «Литературная судьба Н. В. Недоброво» (2004). «Но эта книга, – признается автор, – не жизнеописание. Во всяком случае меня интересует не столько личная биография Н. В. Недоброво, сколько его внутренняя биография, история идей, прежде всего литературно-этических, как она отразилась в поэтическом, литературно-критическом и научном творчестве Недоброво»¹². Е. Орлова напрасно отказывается назвать свою книгу жизнеописанием, но, делая это, она по сути признает, что в массовом сознании границы биографического жанра размыты. Деятельность современного биографа все чаще напоминает работу «ветошника», коллекционирующего истории (зачастую далекие от литературы, но удовлетворяющие любителей «клубнички» или сенсационных разоблачений) и располагающего их в свободной последовательности.

Менее удачным примером ответа на поставленные вопросы является разбираемая биография Мережковского. Первое, что бросается в глаза, – нечеткость композиционного построения книги.

Традиционным для биографий можно считать хронологический (или линейный) принцип повествования. Но несмотря на то, что биография любого писателя начинается с его рождения, большинство жизнеописаний открывается рассказом о родителях и иных предках замечательного человека, дабы не упустить из виду тот фундамент, которым закладываются координаты судьбы (биография Мережковского и в этом смысле не исключение). Далее в основе композиции могут лежать события как «внешней», так и «внутренней» жизни писателя. При этом между ними должна обнаруживаться связь. В противном случае смешение фактов жизни с фактами творчества в композиционном плане редко оказывается успешным.

Биография Мережковского, написанная Зобниным, преимущественно строится с опорой на события «внешней» жизни писателя: дружба с С. Надсоном, сотрудничество в «Отечественных записках», гимназия и так далее. Однако биографу не всегда удается осуществить переход от события «внешнего» к событию «внутреннему» и обнаружить между ними связь. Это приводит к тому, что, например, в четвертой главе за частью «Мережковский – литературный критик и историк культуры» почему-то следует разговор о «»Любовном треугольнике» 1897 года». Читателю остается гадать: как критическое дарование Мережковского связано с любовными похождениями Зинаиды Гиппиус?

Используя тот же принцип внешней деятельности для построения биографии Мережковского, можно, однако, выстроить эти внешние события более последовательно и логично. В этом случае биография писателя могла бы быть представлена следующими периодами: 1) 1865 – 1875 (детство);

1. Винокур Г. О. Биография и культура. М.: Изд. ЛКИ, 2007. С. 85 – 86.^[↩]
2. Цит. по: Русские писатели о литературном труде (XVIII-XX вв.). В 4 тт. Т. 2. Л.: Советский писатель, 1955. С. 81.^[↩]
3. Николай Александрович Рыбников (1880 – 1961) – психолог, член-корреспондент АПН РСФСР, доктор психологических наук, профессор. С 1912 года до конца своих дней работал в НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР.^[↩]
4. Рыбников Н. Биографический институт. М., 1918. С. 15.^[↩]
5. Если не считать очень интересную, но в то же время спорную работу А. Валевского «Основания биографики» (Киев: Наукова думка, 1993).^[↩]
6. Соболевская О. В. Биография // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А. Н. Николюкина. М.: НПК «Интелвак», 2003. С. 91. Как нам представляется, академическая биография, в отличие от научной, стремится не к целостности воссоздаваемого по законам жанра образа, а к полноте воспроизведенных фактов.^[↩]
7. См. об этом: Померанцева Г. Е. Биография в потоке времени. ЖЗЛ: замыслы и воплощения серии. М.: Книга, 1987. С. 317.^[↩]
8. См. об этом: Гинзбург Л. О психологической прозе. Л.: Художественная литература, 1977. С. 191^[↩]
9. Лихачев Д. С. О точности литературоведения // Литературные направления и стили / Под ред. П. А. Николаева, Е. Г. Рудневой. М: Изд. МГУ, 1976. С. 15, 17.^[↩]
10. Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М. М. Собр. соч. Т. 5. М.: Русские словари, 1997. С. 8.^[↩]
11. Там же. С. 7.^[↩]
12. Орлова Е. И. Литературная судьба Н. В. Недоброво. Томск – М.: Водолей Publishers, 2004. С. 6.^[↩]