Первые литературные опыты Василия Шукшина

В июне 1954 года Василий Макарович Шукшин проходил вступительные испытания для поступления на режиссерский факультет ВГИКа¹. Курс набирал Михаил Ильич Ромм. Нея Зоркая справедливо отмечала: «Уже в начале оттепели Ромму — 50 лет, пора, когда возникает потребность в учениках и продолжателях, в юной и доверчивой аудитории. Тем более у такого общительного экстравертного человека, как Ромм. Последние два десятилетия его жизни заполнены работой с молодежью <…> Поддержка всего свежего и яркого, безотказное доброжелательство, открытость делают Ромма поистине ведущей фигурой и в кинопедагогике»².

Вместе с мэтром к поступающим пристально приглядывается непременный ассистент Ромма — Ирина Александровна Жигалко (1912-1976), человек, сыгравший в жизни Шукшина значительную и заметную роль. В 1930 году она поступила в ГИТИС на режиссерский факультет, с 1932 года работала режиссером-лаборантом в Московском Театре Революции у режиссера А. Попова на постановке «Мой друг» по пьесе Н. Погодина. По окончании института была направлена в Сталинград, где служила режиссером-постановщиком в ТЮЗе и на Радиовещании. В сезон 1935 года была режиссером и заместителем художественного руководителя московского ТЮЗа. В 1936 году Жигалко поступила в Киноакадемию ГИКа, где ее учителями были С. Эйзенштейн, М. Ромм и Л. Кулешов. По окончании Академии была зачислена в штат киностудии «Союздетфильм»: работала режиссером-постановщиком фильма «Подвиг», ассистентом режиссера по фильму «Романтики» (режиссер М. Донской) и «Военный сборник» (режиссер С. Юткевич). В 1948 поступила в аспирантуру ВГИКа и в 1952 году защитила диссертацию на тему «Репетиция в кино», получив степень кандидата искусствоведения. После этого началась педагогическая деятельность Жигалко, продолжавшаяся без малого 30 лет во ВГИКе, в мастерской Ромма. Под ее руководством обучались профессии режиссеры, ставшие впоследствии признанными мастерами отечественного кинематографа: В. Шукшин, А. Тарковский, А. Михалков-Кончаловский, В. Трегубович, А. Митта, Д. Асанова, А. Смирнов, С. Соловьев, В. Абдрашитов и другие.

С. Соловьев и А. Смирнов писали в статье-некрологе «О нашем учителе»: «Большое счастье встретить в начале своего жизненного пути мудрого и доброго педагога. Это счастье выпало на нашу долю: мы учились в мастерской Михаила Ильича Ромма, бессменным помощником которого на протяжении более чем 20 лет была Ирина Александровна Жигалко <…> Требовательная к себе и к ученикам, она никогда не навязывала им готовых решений, учила их самостоятельно мыслить, искать свой путь в искусстве»³.

По свидетельству Э. Долинской, Ирина Александровна трепетно относилась к Василию Шукшину:

К Шукшину она относилась по-матерински. Кстати, он бывал у нас на даче вместе с Тарковским. Ирина Александровна часто рассказывала о Шукшине, когда еще он не был известен⁴.

Неоднократно она рассказывала историю поступления Шукшина в институт. Она была членом приемной комиссии постановочного факультета. Конкурс был 100 человек на место, и среди сотен поступающих именно Жигалко разглядела, по ее словам, «необыкновенный талант Шукшина» и настояла на приеме его во ВГИК. Шукшин, Тарковский и многие другие студенты бывали у нее дома и на даче, где до сих пор стоит лавка, которую называют «лавкой Шукшина», так как ее сколотили по случаю приезда студентов Шукшина и Тарковского.

История поступления Шукшина в институт обросла со временем «мифологическими подробностями». Так, Н. Зоркая пишет:

В августе 1954 года Михаил Ильич набирал вгиковский режиссерский курс. Среди абитуриентов обращали на себя внимание два молодых человека, облик которых являл собой, мягко выражаясь, контраст. Один — москвич, худенький, подвижный, с красивым и нервным лицом типичного русского интеллигента, на плечах странноватый желтый пиджак, под мышкой объемистый фолиант — «Война и мир» Л. Толстого, любимая с детства книга. Другой — явно из глубинки, лицо широкоскулое, круглое, простонародное, повадка солидная, военный китель с неуставными пуговицами. Легенда гласит, что экзаменатор Ромм спросил у угрюмого сибиряка, читал ли он «Войну и мир». «Нет… Больно толстая», — будто бы ответил соискатель ничтоже сумняшеся. У Ромма, конечно, хватило юмора простить. Первый молодой человек был Андрей Арсеньевич Тарковский, второй — Василий Макарович Шукшин. Отец Андрея — поэт и переводчик Арсений Тарковский, Василий — из алтайских крестьян, отец двадцатидвухлетним погиб в коллективизацию, мать имеет образование два класса, «но она у меня не хуже министра», — шутил Шукшин⁵.

В воспоминаниях И. Жигалко (которая сама, в отличие от Н. Зоркой, присутствовала на экзамене) этот эпизод передается следующим образом:

…Ромм просит абитуриента рассказать, как он видит сцену скачек в «Анне Карениной». Шукшин молчит. Ромм предлагает другую сцену, не столь сложную. Шукшин молчит. Потом, мрачно: «Я не читал «Анну Каренину»… Разрешите идти?» Не дожидаясь ответа, повернулся к двери. «Отставить!» — скомандовал Ромм⁶. Шукшин остановился. «Если вас примут, обещаете прочитать «Анну Каренину»?» — «Обещаю. За сутки!» — «Толстого так не читают. Даю вам две недели»⁷.

В статье самого Шукшина «Мне везло на умных и добрых людей…» тоже описано поступление в институт, но нет ни слова о Толстом. Зато читателю предложен совершенно неожиданный вариант: фигура Ромма «выведена» из рискованного с этической точки зрения контекста (ироническая издевка над простаком-абитуриентом); Ромм теперь становится только наблюдателем за трагикомической сценой (председателем приемной комиссии являлся Н. Охлопков):

Председатель комиссии иронически спросил:

— Белинского знаешь?

— Да, — говорю.

— А где он живет сейчас?

В комиссии все затихли.

— Виссарион Григорьевич? Помер, — говорю и стал излишне горячо доказывать, что Белинский «помер».

Ромм все это время молчал и слушал. На меня смотрели все те же бесконечно добрые глаза, чуть ироничный, чуть улыбчивый взгляд поверх очков…⁸

Еще один вариант этого мифологизированного сюжета предлагает А. Заболоцкий:

На режиссерский факультет, не однажды вспоминал Макарыч, попал он по воле Николая Охлопкова. «Поступал на режиссерский после пяти лет службы на флоте, имел привилегию — вне конкурса, а знания, ясно, «корабельные». В приемной комиссии, на мое счастье, был Николай Охлопков. Он сам сибиряк, в ту пору в славе. Он — земеля — меня вытянул на розыгрыш, спросив: «А где теперь критик Белинский?» Я ему подыграл: «Кажись, помер?». И про «Войну и мир» честно сознался: «Не прочел — толста больно». Он оценил мое признание. А думаешь, московские мои сокурсники знатоками Толстого были? Охлопков, царство ему небесное, отстоял мое поступление в режиссеры»⁹.

Между тем такого рода «псевдодиалоги» станут для Шукшина-прозаика одним из ярких приемов изображения экзистенциальной отчужденности людей в современном мире, «фирменным» изобразительным знаком¹⁰.

В очерке «Он учил работать» Шукшин писал:

Есть несколько человек на земле, голоса которых я могу легко «услышать» — они каким-то непостижимым образом живут во мне. Стоит захотеть, и ясно — до иллюзии — их слышу. Они мне очень нужны и дороги.

Михаил Ильич Ромм. Голос его — глуховатый, несколько как бы удивленный, терпеливый, часто с легкой, необидной усмешкой, голос человека доброго, но который устал твердить людям простые истины. Устал, но не перестает твердить. Две из них — необходимость добра и знаний — имелось в виду усвоить как главную тему искусства.

Он был очень терпелив. Когда я пришел к нему учиться, то не стеснялся его, не стыдился отнимать его время. Он был очень добр ко мне, я думал, что это так и должно быть и всегда бывало в Москве в искусстве. Потом, когда пришли ясность и трезвость, я поразился его терпению. И совестно стало, например, давать ему читать свои плохие рассказы <…> Он учил работать. Много работать. Всю жизнь. Он и начал с того свою учебу — рассказал нам, как много и трудно работал Лев Толстой. И все пять лет потом повторял: «Надо работать, ребятки». И так это и засело во мне — что надо работать, работать и работать: до чего-нибудь все же можно доработаться. «Надо читать», «подумайте» — это все тоже приглашение работать. «Попробуйте еще» — это все работать и работать.

Он и сам работал до последнего дня. Так только и живут в искусстве — это я теперь до конца знаю. Знаю особенно отчетливо, особенно непреклонно, когда думаю о всей его жизни. И что главная тема искусства есть необходимость добра и знаний среди людей — это тоже как-то особенно понятно¹¹.

Одногруппник Шукшина по ВГИКу Ю. Файт вспоминал:

На прощальном перед каникулами занятии М. И. Ромм желал нам приятного отдыха, интересных впечатлений и, главное, хорошего чтения. Надо сказать, что по сравнению с Роммом мы все поголовно были просто малограмотными. И вот, чтобы хоть немного приблизить нас к своему уровню, чтобы иметь возможность говорить с нами если не на одном, то хотя бы на понятном языке, М. И. предложил список литературы. Он у меня сохранился. Да, видно, Ромм обнаружил серьезные пробелы в нашем образовании. Список представляет собой, в основном, перечисление самых крупных имен в нашей и зарубежной литературе <…> В списке, предложенном Роммом, кроме классиков, было несколько авторов, которых многие из нас не знали или не читали: Хемингуэй, Стейнбек, Жюль Ромен <…> Уж мы постарались! Один был в восторге от романов Жюля Ромена «Доногоо-Тонка» и «Ивле-Труадек», другой добыл пьесу Шеррифа «Конец пути», третий восхищался романом Ремарка «На западном фронте без перемен». Дошла очередь и до Шукшина. Он встал и с каким-то просветленным лицом сообщил, что сделал для себя великолепное открытие в русской литературе: он прочитал и перечитал… роман Толстого «Анна Каренина». Наступила неловкая пауза, кто-то хихикнул. Ромм покраснел, отвернулся и пробурчал: «Эти вещи в детстве читают…» Потом поднял глаза на Васю. Тот стоял побагровевший, играл желваками. «А роман действительно прекрасный!» — сказал Михаил Ильич и улыбнулся¹².

Ромм, чрезвычайно проницательно разглядевший в Василии Шукшине писательское начало, стал в некоторой степени и его литературным учителем¹³: в преподавательской системе мастерской Михаила Ильича огромное место отводилось наблюдениям студентов, развитию их дара слова, поощрялись дневниковые, очерковые записи, разработки мини-сценариев и просто записей и зарисовок «с натуры». По свидетельству самого Шукшина, «…мне однажды посоветовал: «Пиши, в редакцию отсылать не торопись, а мне давай». Конечно, мне теперь стыдно, что я отнимал у Михаила Ильича время. Но взялся я за дело активно, писал и приносил ему показывать. Он читал, возвращал мне, делал свои замечания и велел продолжать»¹⁴.

Вполне вероятно, что первая публикация Шукшина — рассказ «Двое на телеге» (1958) — явилась результатом такого обсуждения на «семинаре Ромма». Между тем более ранние художественные произведения писателя до сего времени не были известны, однако приведенные выше признания самого Шукшина вселяли надежду на обнаружение таких текстов именно в архивах ВГИКа¹⁵ или частных собраниях преподавателей института.

После кончины Ромма именно Жигалко предложила Шушкину довести курс до выпуска. В изложении В. Коробова эта история выглядит следующим образом:

1972 год для Василия Макаровича начался с очень лестного и очень трудного для него разговора, который проходил в квартире педагога ВГИКа Э. Кравченко, жившей на одной лестничной площадке с Шукшиным. Приводим ниже ее рассказ:

«Днем 1 января приехала Ирина Александровна Жигалко. Я сообщила об этом Василию. Вскоре он пришел, держа за ручки маленьких Машу и Олю.

— Вот, Ирина Александровна, лучшее, что останется после меня на этом свете.

Пришли еще гости, девочки затеяли игры, пришла веселая, нарядная Лида Федосеева, а Шукшин был мрачноват.

— Первый год без Михаила Ильича, не верится. Не так часто виделись, но знал, что он есть. А сейчас его нет. Горько, Ирина Александровна. Горько и трудно.

— Ты уже мастер, а трудно, — помолчав, сказала Ирина Александровна. — Каково же студентам? Курс хороший, дружный. Есть талантливые ребята… Не умею я, Вася, ходить вокруг да около. Прими мастерскую. Это общая просьба — студентов, моя, ректората.

Шукшин долго угрюмо молчал. Отрицательно качнул головой.

— После Ромма?..

— Ромма нет, Вася!..»

О дальнейшем рассказывает тогдашний студент ВГИКа, а ныне известный режиссер Вадим Абдрашитов:

«Сразу после Нового года Шукшин пришел к нам в мастерскую.

— …Давай, Василий, решайся. Ребята хорошие, ты сам роммовский, так что надо ребят доучить, — сказала Ирина Александровна.

Мы ждали. Нам казалось, что он колеблется. Возможно, так и было. Но Шукшин вздохнул и покачал головой.

— Ирина Александровна, ребята, не могу!.. Дело ведь не только в том, что надо вас доучить. Режиссуре — и Михаил Ильич это говорил — вообще навряд ли можно научить. Так что как-нибудь мы смогли бы дожить до дипломов. Но ведь мастер — это человек, который тебе не даст пропасть и после диплома. Он должен поддержать тебя, помочь как-то устроиться, пробиться на студии. Таким мастером и был Ромм. А я пока что не тот человек, который мог бы помогать вам и за стенами ВГИКа.

1. О мотивах выбора профессии см.: Тюрин Ю. Кинематограф Василия Шукшина. М.: Искусство, 1984. С. 57-58. Стоит подчеркнуть, что Шукшин поступал в институт в возрасте 25 лет, а заканчивал уже 31-летним, что, естественно, накладывало отпечаток на восприятие и мироощущение.[↩]
2. Зоркая Н. М. Михаил Ромм и его мастерская // http://www.portal-slovo.ru/art/35988.php [↩]
3. Советская культура. 1976. № 76 (4980). [↩]
4. Из письма Э. Долинской автору данной статьи.[↩]
5. Зоркая Н. М. Указ. соч.[↩]
6. Такой стиль общения объясняется тем, что Шукшин за неимением цивильной одежды поступал в институт в военной форме, оставшейся после демобилизации из армии.[↩]
7. Жигалко И. Дневник с комментариями // Мой режиссер Ромм / Сост. И. Германова, Н. Кузьмина. М.: Искусство, 1993. С. 394. [↩]
8. Шукшина В. М. Мне везло на умных и добрых людей… // Собр. соч. в 5 тт. Т. 5. М.: Интеркнига, 1996. С. 85-86.[↩]
9. Белов В., Заболоцкий А. Тяжесть креста. Шукшин в кадре и за кадром. М.: Советский писатель, 2002. С. 93. [↩]
10. См.: Глушаков П. С. Псевдодиалоги Василия Шукшина // Littera scripta… Works Philologist-Slavists. The 1-th Issue. Рига: Изд. Латвийского ун-та, 2000.[↩]
11. Шукшин В. М. Собр. соч. в 5 тт. Т. 5. С. 104-105. [↩]
12. Файт Ю. А. Начало… // Шукшинский вестник. Вып. 1. Сростки, 2005. С. 182-183. [↩]
13. См. свидетельство Г. Бочарова: «Жена Михаила Ильича Ромма говорила мне о стараниях Ромма сориентировать ученика его мастерской Шукшина в непростом городском быте, в сложном мире книг и знаний об искусстве. Михаил Ильич действительно составлял для Шукшина списки книг, работ, которые необходимо прочитать» (Бочаров Г. Если говорить о Шукшине // Комсомольская правда. 1974. 24 ноября). Сам Ромм оставил крайне скупые высказывания о Шукшине, определив время своего преподавания во ВГИКе как «подлинную весну, кинематографический ледоход» и в ряду своих учеников особенно упомянув будущего писателя. Однако Ромм счел возможным отдельно сопоставить фигуры Шукшина и Тарковского: «Шукшин и Тарковский, которые были прямой противоположностью один другому и не очень любили друг друга, работали рядом, и это было очень полезно мастерской. Это было очень ярко и противоположно. И вокруг них группировалось очень много одаренных людей. Не вокруг них, а благодаря, скажем, их присутствию» (Ромм М. Избр. произв. в 3 тт. Т. 2. М.: Искусство, 1981. С. 110). На амбивалентность личной и творческой позиции Шукшина в период учебы указывает А. Заболоцкий: «В годы нашего обучения в институте преподавали живые классики — Довженко, Пыжова, Левицкий, Ромм, Желябужский, Чиаурели, Герасимов, Головня, Волчек и многие другие, проводились почти регулярно встречи с создателями своих и зарубежных новых фильмов. В актовом зале обычно яблоку было негде упасть. Стояла тишина. Ловилось каждое слово. Фильмов тогда выходило не больше десяти в год, и появление каждого было событием. Свежепостроенное здание института, колонны, высокие двери, чистые стены всегда празднично влияли на самочувствие обитателей <…> К концу 60-х годов в институте зачастили собрания; учились говорить доморощенные интеллектуалы, в основном москвичи <…> Шукшина я в ту пору не принимал, как с сибиряком здоровался, и не более того, старался не разговаривать. Осуждал однозначно. Оглядываясь на прошлое, абсолютно согласен с написанным об этом же периоде Саранцевым: «Совершенно ясно, что во ВГИКе с первого курса, а может, еще и с абитуриентских ступенек этого учебного заведения, конфликт Шукшина обострился окончательно, стал социально и этически вполне им осознанным… Вне этого конфликта с окружением — нет Шукшина. Писателя. Режиссера. Актера…»» (Заболоцкий А. Указ. соч. С. 88). [↩]
14. Шукшин В. М. Собр. соч. в 5 тт. Т. 5. С. 86. [↩]
15. Так, сравнительно недавно в архиве ВГИКа были обнаружены новые материалы; см.: Глушаков П., Калугина Л. В. Шукшин о В. Маяковском (по неопубликованным материалам) // Philologia. Рижский филологический сборник. Выпуск 4. Рига: Изд. Латвийского ун-та, 2002. С. 200-204.[↩]