Перевод и бытие литературы

В дискуссии о переводе, поднятой на страницах «Вопросов литературы», если отвлечься от частностей, которые затрагиваются в той или иной статье, на первый план выступают две проблемы: перевод как средство межлитературного общения и культурного взаимообогащения народов нашей многонациональной страны (статьи В. Коротича и М. Новиковой) и определение критериев совершенного перевода (статьи А. Абуашвили и Н. Джусойты). Важность этих проблем и актуальность их обсуждения, думается, очевидны для каждого. Но также несомненно, что ими отнюдь не исчерпывается проблематика переводоведения, которое включает в себя немало других вопросов. Один из таких вопросов, стоящий как бы на стыке переводоведения и истории литературы, я хотел бы здесь поставить, а именно вопрос о связи перевода с самим существованием литературы в международном культурном обиходе.

Если бы мы спросили даже у людей, так или иначе связанных с различными формами переводческой деятельности (в том числе и с художественным переводом), что важнее, что имеет большее значение для мировой культуры – оригинал или перевод, я уверен, что все единодушно ответили бы: оригинал. Что и говорить, при всем уважении к переводческой деятельности мы привыкли рассматривать перевод как явление не только вторичное, поскольку он подчинен воспроизводимому оригиналу, но и как второстепенное, ни в коей мере не сравнимое с оригиналом по своему значению, художественному совершенству или масштабам воздействия. Сплошь и рядом приходится слышать широко распространенное мнение: «Перевод не может быть равен оригиналу как произведение искусства». А отсюда следует и дальнейшее утверждение, что перевод не может заменить оригинал.

Однако хуже перевод или лучше оригинала – существо вопроса заключается не в этом. Если перейти от теоретических споров, которые, вероятно, не сегодня кончатся, к практике, то мы быстро убедимся, что, независимо от того, может ли перевод заменить оригинал или нет, он его заменяет. В самом деле, при современных масштабах культурного обмена всякое значительное произведение национальной литературы вскоре переводится на другие языки и в таком виде становится достоянием всего культурного человечества. С другой стороны, полагаю, что произведение, которое не переводится, оно и в своей-то родной литературе не оставляет заметного следа и вскоре предается забвению.

В этой связи уместно вспомнить проницательные слова одного русского писателя и переводчика прошлого века, написанные по поводу пушкинского «Медного всадника». «Если «Медный всадник», – писал он, – так близок к сердцу каждого русского.., то все-таки поэма в целом не есть достояние одной России… Передайте «Медного всадника» на какой хотите язык, прозой или стихами, с комментариями или даже без комментариев – и будьте уверены, что ваш труд не пропадет напрасно. Тут важна не одна гармония стиха, не один местный колорит. Шекспир все-таки Шекспир и в переводе Летурнера; Берне прекрасен и в прозе; а мы не верим в величие местных поэтов-поэтов одного уголка – поэтов, о которых не знает никто, кроме их соотчичей»¹. Это писал А. Дружинин, один из создателей «русского Шекспира» XIX века.

Думаю, можно с уверенностью утверждать, что число читателей, воспринимающих произведение в переводе (точнее, в переводах), превышает число читателей оригинала. Это, может быть, не так очевидно, когда речь идет о писателях, творящих на широко распространенных в мире языках – английском, например, или русском. Но подумаем о том, сколько было бы читателей, при отсутствии переводов, у исландца Хальдоура Лакснесса, поляка Леона Кручковского или чеха Ярослава Гашека. Каждый культурный человек в нашей стране знаком с поэзией Эдуардаса Межелайтиса или Расула Гамзатова. Но ведь подавляющее большинство читателей знает их лишь в переводах: не так уж много людей у нас владеет литовским и аварским языками. Всем известна мировая слава и международное воздействие драматургии Ибсена. Но ведь такое воздействие осуществлялось главным образом переводами, потому что оригинал был доступен в основном лишь норвежцам и датчанам, численность которых сравнительно невелика. Полагаю, каждый может привести немало подобных примеров.

Но есть произведения, вошедшие в фонд мировой классики, существование которых практически продолжается только в переводах. Это литературные памятники на так называемых «мертвых языках». Специалисты-филологи, способные читать Гомера или Софокла в подлиннике, исчисляются буквально единицами. Между тем переведенные «Илиада», «Одиссея» или «Эдип-царь» обогащают духовную жизнь каждого образованного человека.

Наконец, переводиться могут и произведения собственной национальной литературы. Современные английские читатели знакомятся с «Утопией» Томаса Мора в переводе, потому что оригинал написан по-латыни. Стихи Рунеберга, одного из основоположников финской литературы, переводятся на финский язык, поскольку Рунеберг писал на шведском языке, который в XIX веке был господствующим литературным языком Финляндии.

Отечественные литературные памятники переводятся и тогда, когда литературный язык претерпевает значительные изменения на протяжении веков. Так, на современный русский язык переводятся памятники древнерусской литературы, причем не только «Слово о полку Игореве» ХН века или «Задонщина» XIV века, но и повести XVII века. Древний немецкий героический эпос XIII века «Песнь о Нибелунгах» в переводе на немецкий язык К. Зимрока (1827) выдержал только в прошлом столетии полсотни изданий. Точно так же крупнейший памятник англосаксонской литературы эпическая поэма «Беовульф» неоднократно уже переводилась на современный английский язык. Правда, едва ли «Беовульф» даже в переводе привлекает многих читателей. Иное дело Шекспир – главная гордость английской литературы. Но при всем пиетете к нему англичане давно уже испытывают трудности при чтении его пьес, написанных устаревшим для нового времени языком. Еще в начале этого века немецкий ученый Алоиз Брандль, разбирая Шекспира в классическом немецком переводе Шлегеля и Тика, заметил, что переводчики приблизили текст к немецкому читателю, который благодаря этому может понять драматурга лучше, чем «лондонец, у которого нет иного выбора, как обращаться к оригиналу»². А недавно из беседы с представителями Королевского Шекспировского театра я узнал, что сейчас все чаще и чаще в английских постановках шекспировских пьес применяется адаптация, то есть, в сущности, перевод. Это делается еще робко (как-никак Шекспир – святыня для англичан), но тем не менее уже делается. Таким образом, перевод служит и для сохранения активной действенности своей национальной литературы.

Отмечу еще одно обстоятельство, которое следует учитывать. Помимо непосредственного воздействия на читателя или зрителя, перевод может также играть и роль посредника, то есть служить в свою очередь оригиналом для последующего перевода. Хорошо известно, что в Советском Союзе русские переводы часто выполняют посредническую функцию при взаимном общении литератур народов, населяющих нашу страну. С другой стороны, в России XVIII и даже начала XIX века английская литература переводилась в основном с немецких и особенно французских переводов.

1. »Собрание сочинений А. В. Дружинина», т. VII, СПб. 1865, стр. 73. [↩]
2. Alois Brandl, Shakespeare and Germany. The British Academy third annual Shakespeare lecture, London, 1913, p. 11. [↩]