Перечитывая Германа Гессе

1

Есть книги, которые перечитываешь в разные годы жизни, в разном душевном состоянии как бы заново, открывая для себя не замеченное прежде, переосмысливая, казалось бы, знакомое, погружаясь в новые глубины. Возможно, одна из примет подлинно великой литературы — ее неисчерпаемость.

Я впервые написал о Гессе без малого сорок лет назад¹, когда на русском языке только что появилась — и сразу захватила читательское воображение — «Игра в бисер», однако творчество писателя в целом оставалось у нас еще мало известным. Во всем мире это была пора очередного «ренессанса» Гессе, когда неожиданно для многих писатель оказался одним из кумиров молодежи, взбунтовавшейся против привычных буржуазных ценностей и авторитетов, даже одним из «святых» хиппи и чуть ли не провозвестником так называемой «психоделической революции». Один из ее пропагандистов рекомендовал своим адептам перед каждым наркотическим сеансом читать главы о «магическом театре» из «Степного волка» — как своего рода образцовое пособие по уходу в «другую реальность». Пожалуй, это прежде всего могло бы удивить самого Гессе, человека, с детства воспитанного в духе пиетистской строгости и всю жизнь не только напоминавшего о необходимости оберегать «ядро доброй традиции, дисциплины, методичности», но сохранявшего верность этим принципам в собственном быту и работе. (Точно так же он был бы, скорей всего, немало озадачен, узнав об особом интересе к своему творчеству в Америке — стране, которая представлялась ему в культурном смысле менее всего близкой.)

Но ведь ему и прежде уже не раз приходилось удивляться куда как неожиданным всплескам читательского интереса к себе. Так было после Первой мировой войны, когда писатель был буквально завален письмами главным образом молодых людей, разочарованных, утративших ориентацию в потрясенном мире. Так было после Второй мировой войны, когда в его родном городе Кальве экземпляр только что вышедшего романа «Игра в бисер» продавался за 25 фунтов муки — поистине приравнивался к хлебу насущному. Вообще было уже замечено: интерес к Гессе всегда достигал кульминации в кризисные времена, когда люди пытались найти утраченные ориентиры, обрести новую опору взамен поколебленных, рухнувших.

Пожалуй, нечто похожее можно наблюдать сейчас и у нас. На русском языке уже опубликованы практически все важнейшие произведения Гессе, и мы способны их осмыслить в чем-то иначе, нежели сорок лет назад. Нет, тогдашние времена тоже отнюдь не были нормальными (да и какие времена в нашем веке можно назвать не кризисными?) — но все же, разве не по-новому трогают нас среди нынешних потрясений и метаний, скажем, строки из гессевского письма 1931 года:

Подлинная, достойная человека жизнь в наше время, среди духа, порожденного нашим временем, абсолютно невозможна… Эта атмосфера лжи, алчности, фанатизма и жестокости… Моя жизнь часто подобна аду.

2

Какие, однако, основания были говорить так у этого человека, чья жизнь на внешний взгляд вовсе не выглядит такой уж бедственной? Он родился 2 июня 1877 года в тихом швабском городке Кальве в семье протестантского миссионера, довольно рано добился литературного успеха, большую часть жизни прожил в нейтральной, не втянутой в мировые потрясения Швейцарии, в 1946 году за роман «Игра в бисер» был удостоен Нобелевской премии и закончил свои дни 9 августа 1962 на вилле, подаренной ему в пожизненное пользование богатым меценатом, в солнечной швейцарской деревушке Монтаньола. В последние годы жизни Гессе на воротах виллы висела табличка с просьбой не беспокоить — в представлении многих он и был «монтаньольским отшельником», спокойным мудрецом, отрешенным от забот и несчастий суетного мира.

Все это так, — однако есть своя правда и в цитированных словах писателя о жизни, подобной аду. С ранних лет эта жизнь была отмечена душевными кризисами, болезненными, мучительными, порой на грани срыва попытками обрести хотя бы недолгое равновесие между собой и миром. Сам Гессе не всегда мог отдать себе отчет в причинах такого разлада. По воспитанию и традициям он принадлежал этому миру — и в то же время внутренне как бы сопротивлялся ему, стремился из него вырваться. Вся его жизнь была полна разного рода побегов, разрывов, самопреодолений — начиная с побега из Маульброннской монастырской семинарии, куда он был отдан родителями на учебу; и то же самое можно сказать о многих его героях, начиная с Петера Каменцинда. Была юношеская депрессия, неудачная попытка самоубийства, пребывание в больнице для душевнобольных. «Если бы вы могли заглянуть в мое нутро, — писал он оттуда в 1892 году, — в этот кромешный ад <…> вы пожелали бы мне смерти». Были тягостные семейные драмы (отголоски одной из них можно уловить в романе «Росхальде»), было безденежье, тяжелые многолетние болезни. Но, несомненно, самым драматичным оказалось для писателя духовное потрясение, вызванное Первой мировой войной, — после ненадолго обретенного было успокоения она вновь пробудила у Гессе «мысль о тлеющем под ногами аде, ощущение угрозы катастроф».

Оказавшись к тому времени в нейтральной Швейцарии, писатель включается в антивоенную деятельность, подвергается за это ожесточенным нападкам. Обострившаяся вновь депрессия заставила его в 1916 году обратиться к психоаналитикам — факт, оказавший большое влияние на все последующее творчество Гессе. А дальше — приход к власти в Германии фашистов, Вторая мировая война. Конечно, саркастически замечал Гессе в одном из писем по поводу расхожих суждений о себе, мы «во время гитлеровщины и войны спокойно <…> сидели себе в солнечном Тессине и «обжирались пряниками»… Что наши сыновья год за годом несли солдатскую службу <…> что из-за Гитлера и авиабомб погиб весь труд моей жизни, а родные и близкие моей жены задушены газом в гиммлеровских лагерях — это для людей, ожесточенных войной и всякого рода горем, не стоит и упоминания»…

Нет, долгую жизнь этого человека никак не назовешь безоблачной. И дело даже не просто во внешних обстоятельствах. Художник, мудрый и всезнающий в своем творчестве, бывает более других уязвим, неуверен и беспомощен в жизни реальной. Гессе во многом имеет в виду самого себя, описывая в романе «Росхальде» преуспевающего на вид героя, который «глубоко страдал под гнетущим бременем бесчисленных неудачных дней и лет, неудачных попыток научиться любить и жить». А в романе «Игра в бисер» писатель еще более определенно говорит о «трагизме, присущем всякой отданной духу жизни».

Все, что делал Гессе, во многом было попыткой осмыслить, выразить этот трагизм — но тем самым и преодолеть его: своего рода способом самотерапии. Не потому ли и многочисленные читатели в разные времена находили в его книгах помощь, утешение, объяснение собственных проблем? «Тот факт, что многие, преимущественно молодые люди находят в моих сочинениях нечто, внушающее им доверие, — писал Гессе, — я объясняю так: на свете есть много людей, которые сходным образом страдают, борются за веру, за смысл собственного существования, сходным образом отчаиваются в своем времени и, однако, почтительно прозревают за ним, как и за любым временем, нечто божественное <…> Они находят во мне человека, высказывающего их мысли <…> Возможно… единственное утешение, которое они у меня черпают, состоит всего лишь в том, что у меня, человека знаменитого, они обнаруживают собственную слабость и собственную боль».

3

Начав со стихов и романов в традиционно-романтическом духе, Гессе за десятилетия творчества создал свой особый тип интеллектуального повествования; слова его вершинного сочинения об «игре в бисер» как об «игре со всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры» словно бы предвосхищают нынешние постмодернистские декларации. Он отнюдь не игнорирует эмпирическую реальность со всеми ее красками, звуками, запахами, описаниями, подробностями; но с полным основанием можно сказать, что главные события его книг, начиная, пожалуй, с «Демиана», развертываются все же во внутреннем, душевном мире; главной проблематикой оказывается проблематика духовная. Поучительно сопоставить в этом смысле два его путешествия на Восток. Одно, реальное, было предпринято в 1911 году. Гессе на пароходе отправился в Индию (как мечтал герой романа «Росхальде») — однако вернулся раньше времени: поездка не принесла ему ничего, кроме усталости и разочарования, свидетельством чего стала книга путевых очерков «По Индии» (1913). Подлинной встречей с Востоком была встреча духовная; роман «Паломничество в страну Востока» (1931) не имеет прямого отношения ни к реальной Индии, ни к реальному Китаю, это путешествие воображаемое, из тех, что совершаются «не на корабле и не на поезде», и персонажи его — скорей символические фигуры, нежели живые люди. Эту особенность поэтики Гессе вообще важно иметь в виду.

Мое внимание как-то привлекло примечательное совпадение. На какую отповедь натолкнулся однажды Гоголь, вздумавший (задним числом) утверждать, что в своем «Ревизоре» он изобразил вовсе не реальных персонажей, а некие символы. «Всмотритесь-ка в этот город, который выведен в пьесе! Все до единого согласны, что этакого города нет во всей России <…> Ну, а что если это наш же душевный город, и сидит он у всякого из нас?.. Ревизор этот — наша проснувшаяся совесть <…> Хлестаков — ветреная светская совесть, продажная, обманчивая совесть… Лицемеры — наши страсти». И т. д. Актер М. Щепкин отвечал ему в мае 1847 года: «До сих пор я изучал всех героев «Ревизора» как живых людей… Оставьте мне их, как они есть <…> Не давайте никаких намеков, что это не чиновники, а наши страсти <…> Нет, я их вам не дам!.. После меня переделывайте хоть в козлов, а до тех пор я не уступлю вам Держиморды, потому что и он мне дорог».

Оставим сейчас в стороне вопрос, насколько в своем объяснении Гоголь лукавил (пусть даже с самим собой — так смутила его общественная реакция на постановку пьесы). Наше непосредственное чувство противится этому объяснению — хочется согласиться со Щепкиным. Между тем почти буквально схожее толкование своего метода обосновывает Гессе:

В нашем современном мире <…> есть поэтические произведения, где под видом игры лиц и характеров предпринимается не вполне, может быть, осознанная автором попытка изобразить многоликость души.

1. Харитонов Марк. «Привычные святыни покидая» // Иностранная литература. 1974. № 12. [↩]