Закат романтизма: Гессе и Новалис

Weibel K. Hermann Hesse und die deutsche Romantik. Winterthur: P.G. Keller Verlag, 1954.

Один мудрец говорит: душа не может создать или получить своего образа, поэтому ей нечем познать себя самое. Ибо всякий образ приходит через внешние чувства, — оттого она не может иметь своего образа. Поэтому она знает все, только не самое себя. Из-за отсутствия этого посредника ни о какой вещи не знает она так мало, как о себе самой.

Майстер Экхарт. «О вечном рождении»

Связь творчества Германа Гессе с традициями раннего немецкого романтизма, главным образом, с поэзией и прозой Новалиса, не нуждается в специальном доказательстве: сам Гессе ее не только не скрывал, но, напротив, всячески подчеркивал, начав свой творческий путь с публикации поэтического сборника «Романтические песни» (1899) и впоследствии во множестве заимствуя романтические символы и переосмысляя идеи ранних романтиков в своих текстах. Некоторые исследователи, в частности Курт Вайбель, называют творчество Гессе «романтическим». По мнению Вайбеля, однако, Гессе следовал романтической традиции по большей части неосознанно1, с чем едва ли можно согласиться: для этого Гессе представляется автором слишком рассудочным.

Впрочем, сам Гессе, скорее всего, отверг бы свою принадлежность к романтикам, — для него немецкий романтизм закончился со смертью Новалиса: «Новалис умер двадцати восьми лет от роду и унес с собой в могилу лучшие ростки ранней немецкой романтики»¹. Для того чтобы подтвердить этот печальный тезис, сосредоточимся на отражении и преломлении наиболее значительного произведения, вобравшего в себя все мысли и чаянья «богатого, гибкого и дерзновенного»² ума Новалиса, — романа «Генрих фон Офтердинген» — в романе Гессе «Нарцисс и Гольдмунд» и попытаемся показать, что два эти текста связаны неразрывной нитью, протянувшейся из одной — светлой и оптимистической — в другую, куда более мрачную и безрадостную, литературную эпоху.

В своем «Кратком жизнеописании» сорокасемилетний Гессе, к тому времени уже известный писатель, автор нескольких романов, «признается», что окончательно утратил веру в свою литературную работу и принял решение навсегда оставить ее:

Я принужден был отказаться от писательства, когда усмотрел, что все, что мне хотелось сказать, уже было сказано в «Золотом горшке» и в «Генрихе фон Офтердингене» в тысячу раз чище, чем смог бы я³.

Действительно, «Золотой горшок» из всех произведений Гофмана кажется самым оптимистическим и наиболее близким к произведениям ранних романтиков как в стилистическом, так и в содержательном плане. Однако едва ли можно утверждать, что в «Золотом горшке» сказано то же, что в «Генрихе фон Офтердингене». В. Жирмунский в своей монографии «Немецкий романтизм и современная мистика» замечает:

Как и у Новалиса, у него «цветы превращаются в блестящих насекомых», «дивные птицы являются цветами». Но то, что для Новалиса имело значение натурфилософской и мистической идеи тождества духа и плоти и всякой плоти между собой, то является здесь как игрушка, как украшение занимательной сказки, как литературное средство, наконец, чтобы вызвать впечатление таинственного и чудесного⁴…

«Признанию», сделанному Гессе в 1924 году, по счастью, не суждено было осуществиться, и, что парадоксально, именно после него Гессе создал самые значительные произведения и завершил в 1943 году свой творческий путь «Игрой в бисер». Однако до «Игры…» был написан не менее значительный и не в меньшей степени противоречащий приведенной выше цитате текст — роман «Нарцисс и Гольдмунд» (1930).

«Нарцисс и Гольдмунд» (в другом варианте перевода — «Нарцисс и Златоуст») был написан спустя сто тридцать лет после «Генриха фон Офтердингена», во время, когда романтизм Новалиса, Людвига Тика и братьев Шлегелей с их верой в принципиальную познаваемость мира и ничем не сдерживаемым порывом к Абсолюту давно уже пережил разочарование и сменился «черным романтизмом» Э. Т. А. Гофмана, а впоследствии и реализмом. Новалису в каком-то смысле «повезло»: он умер в 1801 году, пожалуй, единственным из всех романтиков так и не успевшим расстаться с милыми его сердцу идеалами. Возможно ли в принципе в этой ситуации произведение, в котором было бы сказано «то же», что сказал Новалис в «Генрихе фон Офтердингене»?

На этот вопрос можно ответить утвердительно, если допустить, что творчество писателя ни в коей мере не зависит от обстоятельств действительности, и потому всякое внешнее потрясение, каким бы сильным оно ни было, способно лишь вызвать «рябь на поверхности», но не потревожить тех глубин, в которых рождаются тексты.

В этом смысле порой высказывался и сам Гессе:

Я нахожу, что действительность есть то, о чем надо меньше всего хлопотать, ибо она и так не преминет присутствовать с присущей ей настырностью, между тем как вещи более прекрасные и более нужные требуют нашего внимания и попечения. Действительность есть то, чем ни при каких обстоятельствах не следует удовлетворяться, чего ни при каких обстоятельствах не следует обожествлять и почитать, ибо она являет собой случайное, то есть отброс жизни. Ее, эту скудную, неизменно разочаровывающую и безрадостную действительность, нельзя изменить никаким иным способом, кроме как отрицая ее и показывая ей, что мы сильнее, чем она <…> Магическое восприятие жизни всегда было для меня близким, я никогда не был «современным человеком» и неизменно почитал «Золотой горшок» Гофмана или даже «Генриха фон Офтердингена» за учебники более полезные, нежели все на свете изложения мировой и естественной истории⁵.

Можно ответить и отрицательно, допустив ситуацию прямо противоположную. Можно ответить как угодно, поскольку промежуточных вариантов ответа также можно назвать если не бесчисленное, то, во всяком случае, великое множество. Иными словами, Герман Гессе и мог, и одновременно — никак не мог написать «второго» «Генриха фон Офтердингена». Причины, побудившие его обратиться к этой квинтэссенции романтической идеи, навсегда останутся от нас скрытыми, независимо от того, было ли это только внутренним душевным влечением или стремлением к аналитическому изучению памятника канувшего в Лету века, или попыткой защититься от кошмаров реальности. Можно гадать и предполагать, но окончательной истины никогда не достигнуть, хотя приблизиться к ней в рамках объемного исследования не представляется совершенно невозможным.

Сюжет романа Новалиса нетрудно сформулировать в паре предложений: сын мастера-ювелира Генрих фон Офтердинген⁶ — юноша, которому едва минуло двадцать лет, — вместе с родителями отправляется в путешествие из Тюрингии в Аугсбург, чтобы там навестить своего деда по линии матери. В Аугсбурге Генрих находит свою любовь — дочь поэта Клингзора Матильду. Такова внешняя канва этой истории, однако у странствия есть и иной, внутренний и главный смысл — поиск мистического голубого цветка, явленного Генриху во сне. Голубой цветок — символ возлюбленной (не зря у возлюбленной Генриха — небесно-голубые глаза), но, как заметил в прологе к русскому переводу «Генриха фон Офтердингена» Владимир Микушевич, «спрашивается только, что означает для Новалиса возлюбленная, и ответ на этот вопрос неисчерпаем»⁷. Стремление к голубому цветку — это и стремление к возлюбленной, и к бесконечному познанию, к прозрению, к растворению в Космосе и единению с Природой## «Лепестки имеют цвет неба, корни уходят в царство земли» (Шульц Г. Новалис. Челябинск: Урал LTD, 1998.

1. Гессе Герман. Новалис // Гессе Герман. Письма по кругу. М.: Прогресс, 1987. С. 50.[↩]
2. Там же. [↩]
3. Гессе Герман. По следам сна. М.: АСТ, 2004. С. 61.[↩]
4. Жирмунский В. М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб.: Аксиома, 1996. С. 187.[↩]
5. Гессе Герман. По следам сна. С. 60. [↩]
6. Имя своего героя Новалис позаимствовал из полулегендарной истории о немецком поэте-миннезингере, жившем в XIII веке, во времена правления последнего великого германского властителя Средневековья — императора Фридриха II. Произведений реального Генриха фон Офтердингена не сохранилось, и само его имя, которому сопутствует лишь высокое звание поэта, становится для автора связующим звеном между реальностью и грезой, действительностью и вымыслом, настоящим временем и «золотым веком». Это в совершенстве согласуется с отсутствием конкретных времени и пространства в тексте — и Тюрингия, и Аугсбург, и вообще Германия Новалиса существуют где-то посреди Нигде и Никогда. В 1900 году Гессе, рассуждая о Новалисе, заметил: «»Офтердинген» безвременен, действие романа происходит сегодня, никогда и всегда, он — история не одной души, а души вообще» (Карельский А. В. Немецкий Орфей. М.: РГГУ, 2007. С. 208).[↩]
7. Микушевич В. Б. Пролог переводчика // Голубой цветок и дьявол. М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 1998. С. 5.[↩]