«Парнасские братья» Пушкина
В. Коровин, Поэты пушкинской поры, М., «Просвещение», 1980, 160 с.
Выпустить книгу о поэтах – современниках Пушкина – большое событие для литературоведа. Ведь это значит написать о пушкинской эпохе и, в сущности, о самом Пушкине: по яркости отблесков можно садить о силе солнечного блеска. Но написать такую книгу – значит и заново открыть поэтов, сумевших не только не затеряться в лучах пушкинской славы, но сделать свой, иной путь в поэзии отчетливо видным для потомков. С такой задачей непременно сталкивается автор книги о поэтах пушкинского времени. Скажем сразу, что В. Коровин решает эту задачу успешно.
Работа В. Коровина вышла в издательстве «Просвещение», что знаменательно: ведь ни Дельвиг, ни Баратынский, ни Языков, ни Вяземский в школьную программу непосредственно не включены. Но, очевидно, в издательстве хорошо сознают: учитель-словесник (а книга предназначена для него), приступая к изучению золотого века отечественной поэзии, не должен ограничиваться работами, посвященными только «программному» Пушкину. Без ясного представления о литературной жизни этой поры не может быть хоть сколько-нибудь полного знания творчества великого поэта.
Профиль издательства, конечно, многое определяет в рецензируемой работе. Литературовед в монографически выстроенных главах сообщает множество историко-литературных, теоретических и биографических сведений, чрезвычайно полезных для учителя. Картина жизни поэзии просматривается автором с разных точек зрения, в частности с жанровой. Например, уже одно своеобразие «наполнения» элегии, раскрытое подробно и убедительно, позволяет четко отделить индивидуальности поэтов, и резче всего, как и следовало ожидать» Баратынского.
Столкновение идей, жанров, политических, философских и эстетических установок, то есть литературная борьба, ясно вырисовывается по мере прочтения книги, несмотря на монографический характер ее разделов. Этому способствуют две начальные главы обобщающего характера: «Пушкинский период русской поэзии (границы и художественное содержание)» и «Гражданская страсть», в которой речь идет о связях – явных и глубинных, подспудных – поэзии первой трети века с идеями декабризма. Очень важно, что автор не наметил эти связи пунктирно в разных частях книги, а собрал их в единый фокус, дав таким образом представление о неизбежности влияния главного события эпохи на творческие искания пушкинских «спутников».
Поскольку о поэзии этого времени написано немало, но, как водится, мнения по разным вопросам расходятся, литературовед анализирует и обобщает высказывания своих предшественников – исследователей «пушкинской поры». Начинает он с тщательного обоснования своего собственного представления о границах эпохи (1820 – 1837 годы). Это закономерно, потому что школьному преподавателю наверняка попадутся самые противоречивые обозначения этих границ, далеко не всегда обоснованные. В. Коровин так обусловливает свою течку зрения: «Под, «пушкинской поры», очевидно, следует подразумевать тот период в развитии русской поэзии, когда, во-первых, при жизни Пушкина проблематика и пафос его поэзии в наибольшей степени, были близки, понятны его современникам, когда Пушкин был «властителем дум» передовой дворянской интеллигенции; во-вторых же, время, когда произведения Пушкина служили четким ориентиром для молодых поэтов» (стр. 9).
В качестве исходной даты берется 1820 год – год окончания и выхода в свет поэмы «Руслан и Людмила»: «Именно в этот период новаторские принципы пушкинской поэзии – гуманистический пафос, устремленность к действительности и национальной истории, внимание к формам народной поэзии, гармоническая стройность, свобода поэтического словоупотребления, закрепленная в синтезе (на раннем этапе) стилей русского классицизма, сентиментализма, романтизма, стремление к освобождению лирической эмоции от традиционных жанровых форм – проявились вполне отчетливо и нашли выражение не только в малых лирических формах, но и в большом лиро-эпическом жанре» (стр. 9).
С выходом в свет «Руслана и Людмилы» действительно стало ясно, что имя Пушкина – надежда и будущая великая слава российской словесности. Поэтому «точка отсчета» в установлении границ поры Пушкина выбрана правомерно.
Сложнее наметить окончание этой эпохи, потому что в 30-е годы все решительнее происходит литературное расслоение, а читающая публика не принимала новизны поздних пушкинских произведений: «Равнодушие публики – один из показателей (в совокупности с другими) исчерпанности для общества в данный момент общественно-эстетических идеалов пушкинской эпохи. Речь, понятно, идет не об абсолютной, а только кажущейся исчерпанности, объясняемой, с одной стороны, тем, что Пушкин шагнул за рамки своей эпохи» (стр. 12).
В эти же годы живым анахронизмом кажутся и сами поэты из пушкинского окружения (красноречивы в этом смысле отзывы Белинского о Баратынском, Языкове, Дельвиге, Козлове как о всего лишь «бывших» поэтах).
Все это не значит, конечно, что тут и оканчивается решающее влияние поэтики Пушкина: просто за пределами его жизни оно приобретает совершенно иной характер, «нежели живое и непосредственное общение Пушкина-поэта и Пушкина-человека с поэтами, находившимися с ним в разной степени дружеских отношений» (стр. 9).
Очень важно, что художественное содержание пушкинской эпохи автор книги ставит в зависимость от исторических потребностей и видит в нем «воплощение открывшейся сложности духовного богатства человека в его многообразных связях с миром» (стр. 20). Эти рассуждения вполне логичны, не вызывают возражений, концепция В. Коровина проста и ясна.
Столь же логичен и отбор поэтов. Число их можно увеличивать до десятков, если границы эпохи понимать чисто формально, положив в основу хронологический принцип.
Ограничения обычно связаны все-таки с содержательными рамками. Например, в книге И. Семенко «Поэты пушкинской поры» сюда входят не только «ученики» Пушкина, но и его учителя – Жуковский, Батюшков. В. Коровин относит их творчество к «предпушкинской» эпохе: эти поэты совершили свой собственный переворот в художественном мышлении и вполне могут стоять особняком. В работе В. Коровина «главный принцип отбора имен и анализа творчества поэтов пушкинской поры заключается в соотношении их поэтической деятельности с художественной системой Пушкина» (стр. 7 – 8). Иные из этих поэтов пережили Пушкина, иные – завершили свой путь до его смерти, но главное – их зрелые творческие системы сложились именно в пушкинскую эпоху. Таким образом, литературовед обособляет главы, посвященные четырем поэтам: «Поэзия Дельвига», «Языков- «поэт радости и хмеля», «Поэтические искания Вяземского» и «Баратынский-лирик». Этот минимум имен наиболее выверен временем и, как правило, всегда входит в перечень имен современников, друзей и собратьев Пушкина по искусству.
Но, как уже было сказано, в главе «Гражданская страсть» автор показал, какое огромное воздействие на формирование поэтов оказала передовая дворянская идеология. И потому вполне естественно, что в разговор о литературном процессе того времени вплелись имена Рылеева, Кюхельбекера, Катенина, вносивших своим творчеством существенные коррективы не, только в настроения умов, но и в поэтические системы.
Монографический характер глав особенно ощутим в очерке творчества Дельвига. В. Коровин говорит в основном о поэтике, но неизменно помнит о дружеских и творческих взаимоотношениях поэта с Пушкиным. Фигура Пушкина, «фон» его творческой исключительности присутствуют в рассуждениях и о жанрах лирики Дельвига, и о своеобразии его литературных симпатий и поисков. Устремления Дельвига и Пушкина нередко совпадали, особенно в разработке жанра антологической поэзии. И хотя Пушкин превзошел и тут своего друга, антологические стихи Дельвига по-своему совершенны и носят печать глубокого таланта. «Добрый Дельвиг», «мой парнасский брат» – называл любимого друга Пушкин, и эти славные титулы навечно останутся за поэтом своеобразного, неподдельного лирического дарования» (стр. 72). Более того, удачи Дельвига могли служить толчком для похожих пушкинских опытов. Из книги В. Коровина явствует, что вопрос о Пушкине и его поэтическом окружении – это вопрос не об одностороннем, а о взаимном влиянии, что весьма существенно для объективного представления картины литературной жизни начала XIX века.
К достоинствам книги В. Коровина следует отнести точность формулировок, четкость и доказательность изложения.
Жаль, что свою работу автор назвал столь строго и традиционно – «Поэты пушкинской поры», – тем более что это название полностью повторяет заголовок книги И. Семенко.
В заключение еще раз подчеркнем, что, выпустив содержательную книгу об особенно дорогом для нас периоде русской поэзии, издательство «Просвещение» оказало добрую помощь учителю-словеснику.