Ответ И. Т. Шеховцову

К разряду будничных наш неожиданный диалог не отнесешь. И вы, экс-следователь, может быть, прокурор, и я, экс-арестант, в отдалившиеся уже времена вряд ли могли себе вообразить, что вступим в переписку, да еще в публичную, на страницах журнала, который является органом Союза писателей СССР и академического института литературы. Если припомнить давние годы и наскоро прокрутить кадры истекших десятилетий – фантастика!

Возникал ли в отечественной и мировой словесности такого рода сюжет? Насколько могу судить, и возникнуть не мог. У Конан-Дойла, Агаты Кристи, Сименона фигуры следователей отнюдь не редкость. Но никому из мастеров детективного жанра, бери выше! – никому из классиков вплоть до Толстого и Достоевского наша с вами ситуация в голову не приходила. А без нее костерчик и нашего сюжета не разгорелся бы.

Чувствую – с дымком сюжет, гарью попахивает. Нелегкий. Прежде всего как обращаться к вам? Скажем: «Дорогой Иван Тимофеевич!» Дорогой – безусловно! Правоведы с вашим творческим почерком обошлись и обходятся стране в б-а-а-льшую копеечку. Но не лучше ли сдержанней: «Уважаемый»? Прошу пардона – тоже трудновато. Четко и сухо – «товарищ Шеховцов»? Насколько мы друзья-товарищи, покажет разбор письма и будущее.

«Гражданин следователь», «гражданин начальник»? Так-то оно сподручней, да опять загвоздка. Вы уже не следователь, а я уже – или пока – не арестант…

Потолкуем «по-родственному».

Мы с вами из одного поколения. Из одной эпохи. И вышли вместе, правда, через разные подъезды, но из одного кровнородного ведомства. Мы в самом деле близки друг другу, как бы далеко ни стоял мой лагерный барак от вашего служебного кабинета. К тому же и в классике русской термин «по-родственному» утвердился прочно. Щедрина, надеюсь, и теперь проходят в школе. Но я сейчас без всякой иронии, всерьез.

Поверьте, мне нетрудно начать в хорошо памятном стиле, но, разумеется, смягчая его для печати, снижая уровень в десяток раз: «Что неймется-то? Не успели остыть от судебных дел с двумя органами прессы, лезете в драку со следующим?..»

Несложно разнообразить и продолжение ответа увещеваниями более интеллигентными: «Бросьте читать нотации. Не вам требовать принципиальности, честности, нравственности. Вам бы лучше не с наставлениями спешить, а о душе размышлять… Огородиком заниматься, пасекой…»

Варианты концовки тоже нашлись бы. Последние строки послания в прежнем стиле прозвучали бы, скажем, так: «Кто поручил, кто нанял затевать свару? Зря нанимал. Для исполнения ответственных заданий нужна рабсила квалифицированней. Так что не затрудняйтесь. Посапывайте в обе дырочки и помалкивайте. Пенсия хорошая. Побольше, чем у Шаламова и других покойников, из-за которых сыр-бор разгорелся».

Или иначе, повежливей, более сдержанно. Например: «Не тревожьте прах. И не пытайтесь продолжать полемику. Впредь вступать с вами в какие бы то ни было контакты не собираюсь. Как ни богат русский язык, мне, к сожалению, не хватит слов, чтобы выразить вам свое совершеннейшее почтение».

Но я перечеркиваю как начало, так продолжение и любой из вариантов яростной концовки. Рву на клочки послание в прежнем стиле, потому что ярости, грубости, презрения к ближнему своему на свете сколько угодно. Их навалом в Алма-Ате, Сумгаите и Фергане, в Нагорном Карабахе и в Абхазии. Ими сыты по горло жители Ливана, Пенджаба и Шри-Ланки, Южной Африки и Латинской Америки. Вдосталь ярости на Балканах, в Ирландии, в столице Китая на площади «Небесного спокойствия».

Дефицита в страстях у человечества нет нигде. Вот Разума «гомо сапиенсу» повсюду и остро недостает. Мир катастрофичен, с какой позиции на него ни взглянешь – экологической, национальной, оружейно-военной. По-моему, пора поднести к пересохшему рту стакан с водой и, сделав глоток, повторить: «Братья и сестры!» Отнюдь не шучу. На каждом из нынешних поворотов истории отчетливей сознаю: «Отечество в опасности». Поэтому, садясь за ответ, обращаюсь к вашему разуму. Мне претит ложный пафос, но ведь только с ним, с Разумом, у человечества связаны последние надежды, лишь от него, Разума, зависит использовать или упустить «последний шанс».

Вы для меня не столько И. Т. Шеховцов, человек во плоти – сосед, коллега, прохожий, – к которому я питаю враждебность или приязнь, сколько знак, почти символ эпохи, отступающей в прошлое. Отступающей, жестко обороняясь, любыми средствами отстаивающей рухнувшие позиции. Я намеренно не вдаюсь в послужной список И. Т. Шеховцова, в конкретные детали вашей, несомненно, суровой, когда-то, быть может, смело и внутренне честно прожитой жизни. Мне гораздо важнее социальная роль, с которой вы, судя по письму, и сегодня не склонны расставаться.

Полагаю, и я для вас тоже не больше чем знак, почти символ, среднетипический представитель тех, уже очень немногих, но пока еще уцелевших. Подтверждаю: именно как «среднетипический» не чувствую себя вправе уклониться от нашего давным-давно начавшегося спора. Идейного, а не личного. Начнем, пожалуй, – четко по пунктам. И честно, без мелкой дипломатии, без лукавства.

Откликаясь на заметку Виталия Шенталинского в новой рубрике «Возвращение» («Вопросы литературы», 1989, N 5), вы сообщаете, что «ошарашены» цифрами: «Около двух тысяч литераторов были репрессированы, из них около полутора тысяч погибли в тюрьмах и лагерях, так и не увидев свободы. Не менее ста пятидесяти человек числятся пропавшими без вести…»

Словечко «ошарашивают» показалось мне наигранным. Поданным по-актерски, на публику. Не надо. Мы же не девицы из Смольного института… Вам негоже наивно закатывать глазки и становиться, в позу. В позу полемически-демагогическую, вызывающую подозрение, что истина интересует вас в самых умеренных дозах: Но – запретим себе подозрения. Постараемся доверительно и без спешки одолеть абзац за абзацем.

С вашей точки зрения, Рой Медведев – «безответственный» кандидат педагогических наук, по всякому поводу и без повода именующий себя историком. Но среди разного рода весьма ответственных лиц, с отрывом и без отрыва от производства получивших дипломы кандидатов и докторов наук – притом наук любых! – есть множество людей, в них куда менее компетентных. Это вас не беспокоило и не беспокоит, хотя именно Ответственные зачастую выносили не подлежащие обжалованию приговоры как раз в вопросах сугубо научных. К тому же разряду принадлежит и ваш собственный приговор Рою Медведеву. Вы ведь не взяли на себя труд разбирать его диссертацию. Тогда было бы о чем спорить. А раз дельного анализа нет, оскорбительный эпитет свидетельствует о вашей безответственности, не так ли?

Поставив «историк» в кавычки, вы считаете, что ярлык наклеен, печать жирная, ее не смоешь. Прием известный. Что ж, кавычки; скобки, запятые – достояние общенародное, но, как всяким достоянием, им надо пользоваться умело. Выпускник Ленинградского университета Рой Медведев выпустил с конца 60-х больше тридцати книг, и число их быстро растет. Они выходят на многих языках мира, получают сотни откликов, потому что автор вводит в научный обиход массивы исторических фактов. Р. Медведеву принадлежит множество газетно-журнальных выступлений, радиотелевизионных интервью. Он может показаться поверхностным, вы вправе отказывать ненавистному вам народному депутату в любых человеческих добродетелях – как говорится, на вкус и на цвет… Но отчего Медведев не историк?