Отрицательное достоинство

Не только славянофильская критика, но и все славянофильство до сих пор остается загадкой, и нет единого мнения даже о том, как лучше подойти к ее решению. Одни предпочитают комплексное изучение проблемы во всех ее аспектах: философском, историческом, литературном и т. д., другие, не надеясь объять необъятное, ограничиваются лишь одним из них или сосредоточивают свое внимание конкретно на ком-нибудь из теоретиков славянофильства. В любом случае важно, чтобы дело двигалось. Поэтому следует начатую дискуссию признать своевременной и, если окажется возможным, развить ее в других направлениях. К сожалению, с самого начала наблюдается противоположная тенденция: поставить под сомнение целесообразность подобной дискуссии. Никакой загадки нет, никакой проблемы нет, все давно ясно, все давно решено, говорить не о чем. Славянофилы – реакционеры, и только. Эта точка зрения, выдвинутая еще Плехановым, поддерживалась в нашей исторической литературе 30-х годов А. Ковалевским, И. Барером, Н. Мещеряковым и др. Попытка С. Дмитриева обратить внимание на положительные моменты славянофильства была встречена в штыки. Такую же реакцию вызвала статья А. Галактионова и П. Никандрова («Вопросы философии», 1966, N 6). Было бы странно, если бы и А. Янову не пришлось иметь дела с продолжателями «антиславянофильской» традиции, к числу которых, несомненно, принадлежит и С. Покровский.

В чем же основной грех А. Янова с точки зрения С. Покровского? Ну, конечно же, в «отвлечении от классовой позиции славянофилов», которую те коварно замаскировали, а наивный и поверхностный А. Янов не последовал мудрому совету «зреть в корень», и вот приходится разъяснять ему, что славянофильство лишь «одна из разновидностей помещичьей, дворянской идеологии».

Здесь, естественно, следовало бы уточнить, о какой же именно разновидности идет речь. Ведь «дворянская идеология» – шкала довольно обширная, и на одном конце ее находятся декабристы-революционеры, хотя и дворянские, на другом – консерваторы, охранители, – а куда же поместить славянофилов? В. Малинин, например, прямо считает славянофильство «консервативно-охранительным течением» ¹, С. Покровский претендует на объективность и поэтому поступает более тонко: он не уточняет, рассчитывая не без оснований, что отрицательный заряд, заложенный в словах «дворянская» и «помещичья», сработает сам по себе, тогда как термин «дворянские либералы» звучал бы уже совсем иначе. Но С. Покровский убежден, что эдак выйдет слишком много чести для славянофилов: если они и были «либералами», то, разумеется, поневоле, из страха перед революционным движением. С. Покровский буквально повторяет оценку А. Ковалевского: «Их (славянофилов. – А. И.)«либерализм» был такого же рода, как и «либерализм» Александра II, когда он, напуганный крестьянским движением, решил отменить крепостное право сверху» ². Но в самом ли деле славянофилы были так уж до смерти напуганы революцией, как в этом пытаются уверить нас А. Ковалевский и С. Покровский?

Оказывается, ничего подобного. Наоборот, К. Аксаков был убежден, что русские – это народ, «не содержащий в себе даже зерна революции», и поэтому искренне удивлялся, «что правительство в России берет постоянно какие-то меры против возможности революции, опасается какого-то политического восстания!» ³. Н. Данилевский также считал Россию «едва ли не единственным государством, которое никогда не имело (и по всей вероятности никогда не будет иметь) политической революции» ⁴. Именно исходя из этого убеждения, К. Аксаков и Н. Данилевский ратовали за свободу печати. Как видим, «запуганные помещики» исчезают у нас на глазах, а остаются люди искренне либеральные, хотя и весьма наивные. И зря Б. Егоров полагает, будто «их концепции объективно не только не расшатывали самодержавно-крепостнический режим, а наоборот – содействовали его сохранению». Картина была как раз обратной: субъективно славянофилы стремились к укреплению режима, а объективно расшатывали его.

Подвергнув сомнению либерализм славянофилов, С. Покровский пытается также набросить тень и на другое их качество, могущее, упаси бог, представить их с положительной стороны. Какая там может быть у помещиков любовь к народу, сближение с ним? Разумеется, все это возможно лишь в карикатурных формах. Тут же к месту рассказывается придуманный Чаадаевым анекдот, будто народ на улицах принимал К. Аксакова за персиянина, – и нужное впечатление создано. Жаль, не подвернулся одновременно С. Покровскому Л. Толстой – несдобровать бы графу с его маскарадом! А ведь отношение К. Аксакова к «народу» и «публике» во многом предваряет взгляды Л. Толстого, которые последний стал высказывать после перехода на позиции патриархального крестьянства. Это сходство отмечено и польским историком А. Валицким, автором монографии о славянофилах⁵.

С. Покровский приписывает славянофилам «апологию тихого и покорного мужичка». Это совершенно неверно. Известно, какую возмущенную отповедь дал П. Киреевский М. Погодину, провозгласившему главными качествами русского народа «терпение и смирение»: «Тот народ, который подчиняется спокойно первому пришедшему, который принимает чуждых господ без всякого сопротивления которого отличительный характер составляют безусловная покорность и равнодушие.., не может внушать большой симпатии. Это был бы народ, лишенный всякой духовной силы, всякого человеческого достоинства, отверженный богом; из его среды не могло бы никогда выдти ничего великого».

«…Энергия и благородство не могут быть народу привиты никакими чуждыми господами. – Вся наша история этому противоречит, и Вам лучше других известно, какова была встреча всех чуждых господ, которые пытались покорить и держать в повиновении наших предков» ⁶.

В совсем иных красках, чем С. Покровский, рисует отношение славянофилов к народу А. Григорьев: «Для славянофилов «народ» был верованием, для них народ был, по выражению Аксакова (К. С), «величайшим художником, поэтом» и даже мыслителем… народ в драме-летописи Аксакова «Освобождение Москвы» являлся единственным героем, и все другие деятели ставятся на высший или низший пьедестал по степени большей или меньшей безличности, отождествления с народом… Для Загоскина же и того направления, которого он был даровитейшим представителем в литературе, в народе существовало одно только свойство – смирение. Да и притом самое смирение вовсе не в славянофильском смысле полнейшей общинности и законности – а в смысле простой бараньей покорности всякому существующему факту» ##»Сочинения Аполлона Григорьева», т. I, СПб. 1876, стр. 524.

1. В. А. Малинин, О социальных и теоретических истоках славянофильства, «Философские науки», 1967, N 1, стр. 79.[↩]
2. А. И. Ковалевский, Общественное движение 30 – 40-х годов XIX века, Военно-политическая академия РККА, М. 1939, стр. 57.[↩]
3. «Ранние славянофилы», М. 1910, стр. 72.[↩]
4. Н. Я. Данилевский, Россия и Европа, СПб. 1888, стр. 534.[↩]
5. A. Walicki, W kregu konservatywnej utopii, Warszawa, 1964, str. 226.[↩]
6. П. Киреевский, О древней русской истории, «Москвитянин», 1845, N 3, стр. 14.[↩]