Открытое слово
Владимир Новиков, Диалог, М., «Современник», 1986, 270 с.
Заглавие книги Владимира Новикова ответственно и оправданно. Оно означает отказ от соблазна считать себя всегда правым, отказ от монополии на истину. При этом участие в диалоге предполагает четкое определение своей позиции, наличие собственного – нередуцированного – голоса.
У сборника «Диалог» широкий контекст и серьезная предыстория. Он состоит из статей, которые в течение многих лет публиковались в периодике. Далеко не все написанное включено автором в книгу. Не вошла старая статья о литературоведческом факте и новейшая – об Окуджаве. Из полемических выступлений (большей частью они печатались в «Литературной газете» под рубрикой «Два мнения») Вл. Новиков выбрал для книги лишь два – об «Альтисте Данилове» Вл. Орлова и о «Белке» А. Кима. На газетных страницах остались споры о Ю. Мориц и «новой поэзии» (с Е. Ермиловой), о Г. Баженове (с А. Латыниной), об Эльчине (с А. Марченко)… Быть может, автор не включил их в свой сборник потому, что извлеченные из спора, лишенные соседства противоположного текста, они потеряли бы полноту диалогического смысла, энергию диалога?
Впрочем, диалог не сводится к полемике, к обмену репликами в споре. Ключевая, быть может, статья в книге Вл. Новикова – статья о М. М. Бахтине. «Внутренний диалог» – едва ли не самое крупное общеэстетическое открытие Бахтина» (стр. 28), – пишет автор, выделяя в богатейшем наследии ученого наиболее актуальный идейный центр. Тот факт, что с Бахтиным спорят, – свидетельство плодотворности и жизненности его концепций. Им, этим концепциям, противопоказано пиететное бытие; они внутренне сопротивляются завершенности, окостенению и превращению в догмы. Понять слово ученого Вл. Новикову помогает пристальное внимание к природе его славы. Размышляя о трансформации идей исследователя в культурном сознании нашего времени, автор статьи противопоставляет «диалогическую суть» любого положения Бахтина «бездумному цитированию» (стр. 25) отдельных максим; «свободное и освобождающее слово» исследователя – «лексикону прописных истин» (стр. 32) для поверхностного усвоения. Так восстанавливается полнота незавершенного, живого, открытого смысла.
Работы Бахтина в книге Вл. Новикова увидены и осмыслены в контексте двадцатых годов. Напоминая о споре Бахтина с «опоязовцами», автор призывает «не утратить уровень и энергию былых споров, прочесть в теоретическом наследии вопросы, которые нам завещано дорешить» (стр. 29). Это «нам» не случайно. Открытия Бахтина и Тынянова обращены в будущее, интерес к ним может быть только живым и активным. Вот почему восстанавливает Вл. Новиков контекст шестидесятых годов – времени возвращения Бахтина в литературный процесс. В этом контексте бахтинские формулы звучали «отнюдь не только как филологические разъяснения» (стр. 25). «Они с удивительной органичностью нашли соответствие в умонастроениях читателей, отразились в исканиях литераторов, режиссеров, художников» (стр. 25).
Вл. Новиков обращается ко всем участникам современного литературного процесса: и к журналисту (критику), и к читателю, и к писателю. И всегда – к собеседнику. Так выстроен в книге портрет А. Жигулина в статье, написанной вместе с О. Новиковой. «Условия диалога, – замечают авторы о сборнике стихов Жигулина, – здесь несколько жестки: в жигулинских стихах не стоит искать прямого ответа на свои, читательские вопросы» (стр. 161). Думаю, что условия диалога с писателем всегда таковы: нужно идти от поэта к себе, а не наоборот. Иначе мы сумеем разглядеть только себя.
Между прочим, для многих критиков литературный текст – лишь повод для автопортрета. Одни «снимаются» на фоне писателя, другие лепят из податливого будто бы материала видимую лишь им фигуру; третьи готовы разъять любой текст на части и сложить его «лучше», чем это сделал автор. Новиков идет не от материала, а от структуры. Портрет писателя в любой статье сборника создается в тщательном исследовании его слова, ритма, метафоры, синтаксиса – иначе говоря, Вл. Новикова интересует не столько то, что пишет герой его статьи, сколько как он пишет.
«Не за предмет, а за отношение к предмету должен быть хвалим или порицаем художник»1; – писал А. Григорьев.
Писательское «отношение к предмету» ощущает каждый читатель. С читательского переживания текста начинается работа критика; неутраченный талант читателя – первое условие существования таланта критика. Частые в статьях сборника записи непосредственных ощущений, впечатлений от чтения – тоже материал для критического анализа (точнее, самоанализа). С них начинается диалог критика-читателя с текстом.
«Не потерять ни одной из возможных в жизни точек зрения» (стр. 198) – пафос статьи о Высоцком. Здесь увиден «диалогический контакт между автором и многочисленными персонажами» (стр. 199), а мир Высоцкого постигается через метафоры исследователя: «человек-журнал» – с постоянными рубриками, с неизбывным стремлением к полноте, универсальности; или: «песня-спектакль», поставленная автором-режиссером…
Интерес Вл. Новикова к театру неслучаен. Его явно притягивает сама природа театра – «диалогическая и диалектическая» (стр. 95). Спектакль видится как диалог литературы и театра, спор пьесы и режиссера; плодотворность этого диалога-спора реализуется (или не реализуется) спектаклем, и здесь наступает пора нового диалога – театра и зрителя.
Обращаясь к драматургии Л. Зорина, Вл. Новиков размышляет о феномене театральности в жизни и в искусстве. Тема статьи – конфликт литературы и театра. Вл. Новиков не выбирает, на чью сторону стать в этом споре, – он исследует «эстетическую энергию», возникающую из «самого столкновения двух искусств» (стр. 118). Пьесы Зорина дают возможность многопланового анализа темы: сюжетный конфликт в «Театральной фантазии», авторский голос, воплощающий режиссерскую волю в «Декабристах», «спектакль в спектакле» в «Царской охоте» и «Незнакомце» – все работает на постижение феномена сценичности, его диалогической природы.
Быть может, главное направление современной филологии – изучение диалога текстав, восстановление его в полном объеме. Вл. Новикова перекличка поэтов интересует на разных уровнях: вариации В. Сосноры на классические темы поняты как «установление диалога эпох» (стр. 195), а пародия – как трактовка пародируемого текста. Цитата – тоже реплика в диалоге текстов, именно так она существует в книге Вл. Новикова. Но здесь есть спорные случаи, когда цитата явно не на месте. Вот заходит речь о «Ночи после выпуска» В. Тендрякова, о выяснении героями повести, что они друг о друге думают. Этот исступленный, надрывный диспут назван, как Петербург в «Поэме без героя» Ахматовой, «достоевским и бесноватым» (стр. 221), и сразу же; в тендряковский текст вводится столь мощный источник культурных ассоциаций, что повести, кажется, становится не по себе… А рядом с сосисками, батоном и чаем из рассказа В. Попова – вдруг строка Блока: «И помнить узкие ботинки, влюбляясь в хладные меха…», приведенная в честь метонимической прозы, прозы деталей. Сопряжение далековатых цитат не всегда убедительно; цитата отторгается текстом, деформирует его, ничего не добавляя к нашему пониманию. Иногда подобное сопряжение не обозначено, как в портрете Жигулина: «Не улыбка, не усмешка даже, а едва заметное движение в уголках губ…» (стр. 161). По-моему, здесь явственно звучат знаменитые строчки: «У меня есть улыбка одна: Так, движенье чуть видное губ»… Предполагали ли авторы – Вл. Новиков и О. Новикова – эту реминисценцию? Они написали в другой своей работе – в книге о Каверине: «Цитата из классики, из авторитетного или популярного источника – это прием в значительной мере рискованный. Хочет или не хочет того цитирующий автор, он всегда вызывает автора цитируемого на своеобразный поединок»2. Это справедливо и для критической статьи. У цитаты есть собственное силовое поле, и оно способно поглотить чужеродный текст, в который цитата будет вживлена. Трансплантация – рискованна.
«У каждого филолога есть духовная отчизна не только в пространстве, но и во времени», – пишет Вл. Новиков в статье о Бахтине. Духовная родина автора «Диалога» – двадцатые годы нашего столетия, время научных и художественных открытий. Имена Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума, В. Шкловского связаны с рождением современной филологии. Они начинали с вопросов: что такое литература? что такое слово? как быть писателем? Масштаб вопросов определялся задачей построения литературной науки. Когда Вл. Новиков открывает свою книгу вопросом: что такое критика? – он, по-видимому, не претендует на то, чтобы начать все сначала. Автору «Диалога» вообще чуждо стремление «место расчистить», – по своему критическому темпераменту он скорее склонен утверждать, чем отрицать. И в обращении к классикам отечественной филологии заметен созидательный пафос: утверждение «теоретического, общеэстетического смысла» в современной критике.
Именно в современной. Вл. Новиков постоянно предостерегает от недооценки настоящего. Сегодняшняя литература заслуживает серьезного разговора – вот заветное убеждение автора сборника, где на ста последних страницах собрано десять «портретов и зарисовок». Кто интересует Новикова-критика, о каких произведениях он пишет? О тех, где есть тайна.
«Есть такой парадокс в филологии и критике: талантливый разбор произведения или точный анализ творчества конкретного писателя всегда обладает, помимо выявления индивидуальной специфики, каким-то теоретическим, общеэстетическим смыслом» (стр. 21), Это скорее не парадокс, а хорошо известная закономерность – что в очередной раз и доказывается критическими статьями в «Диалоге».
Вот статья о «Тайне» Б. Ахмадулиной. Новиков почти не спорит с теми, кто иначе, чем он, пишет о ее стихах (и о стихах вообще); не будем делать этого и мы. Повторим за автором лишь отказ искать в новой книге поэта его прежний облик. Примеров критической инерции множество (вплоть до хрестоматийных): читатель привыкает к образу поэта, к его стилю; поэт растет, меняется, а читатель (критик) недоволен, так как не находит привычного, «Перестройка авторского образа в «Тайне» есть факт, в смысле которого нам надлежит разобраться», – констатирует Вл. Новиков (стр. 211) и пытается постичь новый образ поэта, приглашая читателя к духовному усилию.
Еще в первой статье сборника автор упрекнул современную критику поэзии в том, что «в ней нередко встречается буквально-логическое прочтение стихов, отношение к ним как к голой информации» (стр. 11). Бороться с подобной безграмотностью впрямую Вл. Новикову скучно, но по поводу сборника Ахмадулиной он все же повторится: «Из этой книги трудно почерпнуть какие-то формулы и афоризмы, прямые указания и рекомендации» (стр. 215), Или в другом месте: «…стихи, составившие «Тайну», решительно не режутся на куски» (стр. 216). Что же может сделать для читателя критик? Заметить, как изменяется синтаксис поэта, как уходят в подтекст культурные ассоциации; в статье о Вознесенском найти основу творчества поэта в метафоре, а в статье о Сосноре – в произносительной трудности стихов («Ритм у Сосноры не аккомпанирует теме, а выражает ее» (стр. 186). Нет, «теоретический темперамент» критика не помеха в его работе, а важнейшее ее условие. А все-таки из статьи в статью повторяется предостережение, пожелание, приглашение читателю: «закон метафорического строя поэта…по своей сути эмоционален» (стр. 174) – это о Вознесенском; «вынести такой просветляющий смысл из стихотворения можно только в результате эмоционального, а не рассудочного труда» (стр. 186) – о Сосноре; «читателю книги надо пережить вместе с автором боль обновления» (стр. 218) – об Ахмадулиной… И читателю вместе с критиком нужно пережить духовно-творческое напряжение диалога с поэтом.
Заглавие книги Владимира Новикова обязывает не только автора, но и читателя. Книга приглашает нас к участию в непрекращающемся диалоге, который называется литература.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №7, 1987