«От национального к общечеловеческому». Эпизоды из жизни Михаила Осоргина

Михаил Осоргин (настоящая фамилия Ильин) родился в 1878 году в Перми, в семье обедневшего, но очень знатного дворянина (согласно «Российской родословной книге» П. Долгорукова, Ильины прямые потомки Рюрика). На закате жизни он скажет:

Я радуюсь и горжусь, что родился в глубокой провинции, в деревянном доме, окруженном несчитанными десятинами, никогда не знавшими крепостного права, и что голубая кровь отцов окислилась во мне независимыми просторами, очистилась речной и родниковой водой, окрасилась заново в дыхании хвойных лесов и позволила мне во всех скитаниях оставаться простым русским человеком, не извращенным ни сословными, ни расовыми предрассудками; сыном земли и братом любого двуногого¹.

В Перми и вокруг, как и вообще на Урале, жило множество народностей: пермяки, коми, удмурты, татары и другие. Ильин-гимназист уже хорошо понимал: «цельной России нет и никогда не было, она состоит из нагромождения земель, климатов <…> народов, языков и культур». И потому, любя Родину сыновней любовью, он всегда будет иронически относиться к людям, которые «из нее, многобожной и языческой, старательно выкраивали «матушку-Русь православную»».

…Ни сословными, ни расовыми предрассудками Осоргин не грешил никогда, но, увы, предрассудки классовые — на короткое время — затронули и его. Он принимает участие в революции 1905 года. Последовал арест, приговор к ссылке в Нарым, выход из тюрьмы под залог, бегство в Италию. Начались годы скитаний. Впрочем, «скитания» по Италии не были обременительны. Пожалуй, никогда, не считая детских лет, не жил Осоргин так радостно и полнокровно. Чужая страна оказалась не мачехой, а матерью, пусть не родной, но «щедрой на ласку». Здесь мир представлялся («а значит, и был») прекрасным. Он не чувствовал себя иностранцем. И язык, и горы, и море, и веселые перебранки в кабачках, проблемы и интересы этой страны — все стало родным, кровным.

Десять лет длился роман с Италией. Он научился говорить на всех итальянских диалектах, завел друзей в самых разных слоях итальянского общества, изучил географию этой страны не хуже, чем географию родного Пермского края, и — через много лет — книгу о ней назвал «Там, где был счастлив».

Русскому человеку свойственен космополитизм? Да, — говорит Осоргин, — но космополитизм особенный.

Я бы назвал его любовью и не к родине <…> Также назвал бы его ревностью или, еще точнее, ревнивой игрой влюбленного: она меня не любит, она гонит меня от себя, она причиняет мне боль, — хорошо же! Я уйду к другой, «прекрасной и свободной»! И вдали от той, жесткой и холодной, мечтаем все же о первой, с которой много изжито, много выстрадано. Вот наш космополитизм…²

С 1908 года Осоргин — итальянский корреспондент «Русских ведомостей». Он постоянно информирует русского читателя обо всем, что происходит в Италии. Российские дела — не его епархия. Но как не откликнуться, когда «горечь и краска стыда» за то, что творится на родине, разворачивают перо на северо-восток.

1913 год. Русские газеты освещают дело Бейлиса. Осоргин переживает этот процесс как позор России и каждого русского человека.

Что можем ответить мы сегодня на немой вопрос европейца? Что мы не виноваты в этом позоре, что этот дикий процесс — продукт темных сил России? На чем мы можем базировать нашу невиновность в навете на евреев, оформленном в судебный процесс? На нашем бессилии? Но ведь бессилие это и есть наш первый и пущий позор в глазах европейца. Кто теперь поверит нам, что по улицам Москвы не ходят белые медведи, что мы также употребляем тарелки и вилки, что кочевой период в России закончился, а боярам на улице бород не стригут, что мы моемся мылом и имеем… университеты <…> Попозже, когда уйдет в прошлое и эта «злоба дня», к нам вернется, быть может, решимость снова, шаг за шагом, растолковывать зрителям, мимо которых ночной порой проносятся вагоны нашей истории, что в России есть и еще что-то, кроме столь известных европейцу атрибутов нашей родины: vodka, nagaika, pogrom³.

Десять лет — огромный срок. Все постоянно хорошо так долго не бывает. И в жизни Осоргина в это, в общем, счастливое время были свои сложности, главная из которых, наверное, развод с первой женой.

Он женился в России, в 1903 году, сразу после окончания университета. На дочери Александра Капитоновича Маликова, в молодости проходившего по процессу Каракозова, а затем основавшего «прогрессивную коммуну» в Канзасе. Екатерина Маликова, как и ее многочисленные братья и сестры, была членом партии эсеров, участником боевой дружины. Не раз задерживалась полицией. Михаил Андреевич (тогда еще не Осоргин, а Ильин) вступил в партию, думается, вдохновленный ее примером (что, конечно, не исключает и других мотивов). В эмиграцию супруги уехали вместе. И поначалу ничто вроде бы не омрачало их отношений. Но через два года они разошлись, сохранив все же добрые чувства друг к другу. В 1914-м Екатерина Александровна Ильина уедет в Дорнах, где станет одной из первых русских антропософок, активной помощницей доктора Штайнера. И никогда не вступит в новый брак.

Михаил Андреевич же после недолгого периода холостяцкой жизни знакомится со студенткой юридического факультета Римского университета Рахилью Гинцберг. Где он мог с ней встретиться? Казалось бы, они вращались в совершенно разных кругах. Впрочем, у недавно приехавшей из России Рахили (Розы) вообще не было тогда своего круга.

Так или иначе, познакомились и почти сразу влюбились друг в друга. Неудивительно, что обаятельный, остроумный, искусно выполняющий роль ее гида по Вечному городу Михаил быстро покорил сердце Рахили. А чем привлекла его эта маленькая, худенькая, неприметная еврейская девушка? Да кто же может ответить на подобные вопросы? Разве что сам Осоргин в романе «Сивцев Вражек», вышедшем в свет в 1928 году, через 18 лет после знакомства с Рахилью Григорьевной: «Как рождается любовь?.. Ее прихода ждут, а она является неожиданной <…> Ее живописуют себе всеми известными и любимыми красками, — а она прокрадывается, закутавшись в дешевый серенький незаметный плащ. Но от этого она не менее хороша и желанна. Она любит поражать внезапностью и нелогичностью».

Очень скоро молодые люди стали жить вместе гражданским браком. Михаила Андреевича это нимало не тяготило: есть чувство, а формальностям он не придавал значения. Другое дело Рахиль, дочь крупного сионистского деятеля Ушера Исаевича Гинцберга, более известного под псевдонимом Ахад Ха-Ам (его имя можно найти в любой еврейской энциклопедии). Главную опасность для существования еврейского народа он видел в смешанных браках: «Не представляет ли подобный брак в том состоянии рассеяния и разрозненности, в котором мы теперь находимся, серьезную опасность для существования народа? А если так, то не лежит ли на националисте нравственный долг охранять существование своего народа и ради этой цели пожертвовать даже своим личным счастьем?»⁴ По иронии судьбы его собственная дочь влюбилась в «гоя». До поры до времени Рахиль скрывала это от отца, к которому была очень привязана. Что не могло не омрачать ее счастья.

И еще одно обстоятельство ее настораживало: Михаил Андреевич не был разведен с первой женой и продолжал с ней общаться. Конечно, дружески. Но Рахиль видела, что он не совсем равнодушен к ее судьбе, помогает ей материально и, кто знает, быть может, сохраняет какие-то чувства. Вот его письмо к Екатерине Ильиной, написанное уже после знакомства с Рахилью:

Дорогой дружок! Я прошу тебя быть ровной и спокойной. Думай меньше всего о себе и обо мне, больше о других <…> Может быть, тебе кажется, что нужно и важно рыться в своей душе <…> но неправда это <…> И так жить трудно, — зачем же еще <…> пережевывать одно и то же внутри себя <…> Минует все, я устал и хочу отдохнуть в работе. Как будто я в чем-то сумел разобраться, — быть может, потому, что перестал разбираться <…> Прилагаю пятерочку. Постараюсь на этих днях послать еще 2-3 пятерочки. Сейчас в кармане нет. Твой обнимающий Мишул⁵.

Неудивительно, что Рахиль Григорьевна часто бывала грустна — к неудовольствию своего гражданского мужа. Ему, оптимисту по натуре, хотелось, чтобы в доме царила радостная атмосфера. Как быть?

Даже и после официального развода с Екатериной Александровной Осоргин не мог жениться на своей избраннице — различие в вероисповедании было в то время препятствием непреодолимым. Но Михаил Андреевич считался православным только по документам. Сам себя в ту пору он называл «веселым безбожником». И он принимает решение: пройти «гиюр» (обряд посвящения в иудейство) и сочетаться с фактической женой религиозным браком по еврейским законам. Он убежден: счастье конкретного человека намного важнее любой идеи, политической или религиозной. И неважно, если кто-то осудит его поступок: «Для меня дурно или хорошо то, что я считаю таким, а не то, что таким считают другие»⁶.

Но и гиюр не помог: отец Рахили не признал брака, не счел мужа дочери настоящим евреем и порвал с ней отношения, как он говорил, навсегда. (Он простит ее только через 10 лет.)

Материальных проблем у супругов не было — журналистская карьера Осоргина складывалась успешно. После окончания университета стала зарабатывать и Рахиль Григорьевна. Сняли хорошую квартиру с видом на Колизей… Молодость, ласковый климат Италии, друзья (и русские, и итальянцы), беззаботность (детей в этом браке не было)… И все-таки он молит Бога (точнее, судьбу, ибо в Бога не верит): «О, унеси меня из этого слишком прекрасного мира <…> в простую захудалую русскую деревеньку»⁷.

С началом Первой мировой войны Осоргин начинает ходатайствовать о разрешении вернуться на родину. Русский консул в Риме передает ему ответ: в случае появления Михаила Ильина в России он будет немедленно препровожден в Сибирь — отбывать определенное ему наказание.

В мае 1915 года, буквально за несколько дней до вступления Италии в войну, Михаил Андреевич отправляет жену в Петербург — ходатайствовать о его возвращении.

Любимой его песней в то время была та, что напевал одноглазый Пиппо в кабачке, где синьор Микеле (так итальянцы звали Осоргина) обычно обедал: «Юность не вернется… / Потраченное время без любви — Уж не придет назад… / Нет, никогда». Без любви Михаил Андреевич жить не мог. Он не был ловеласом, но в молодости не был и однолюбом. «Мужчин верных почти не бывает, это неестественно»⁸, — напишет он собирающейся замуж дочери своего друга Нине Буткевич. Но порядочность, душевную чистоту и великодушие он считает лучшими мужскими качествами. Именно потому, что они в высшей степени были присущи ему самому, мы так мало знаем о его личной жизни. Одна-две фразы в личном письме, легкий намек в мемуарах («жизнь моя в то время была слишком полна переживаний личных», «я умышленно пропускаю целую большую область — чувств обманчивых или значительных — не раз эту жизнь осложнявших»)… да полицейские донесения — вот и все наши источники.

1. Все цитаты, источник которых не оговорен, взяты из мемуарной книги: Осоргин М. Времена. Происшествия зеленого мира. М.: НПК «Интелвак», 2005.[↩]
2. Осоргин М. Эмигранты // Русские ведомости. 1911. 5 января.[↩]
3. Осоргин М. Итальянская печать о Киевском процессе // Русские ведомости. 1913. 4 октября[↩]
4. Цит. по: Носик Б. М. Русские тайны Парижа. СПб.: Золотой век, 2001. С. 200. [↩]
5. ГАРФ. Ф. 102 (Департамент полиции). ОО (особый отдел). 1911 год. Ч. 9. 1 л.[↩]
6. ОР. РГБ. Ф. 599. Картон 2. Ед. хр. 25. Письмо к Т. Буткевич (Сидоровой) от 13 октября 1907.[↩]
7. Осоргин М. Очерки современной Италии. М.: тип. т-ва И. Н. Кушнерев, 1913. С. 112.[↩]
8. ОР. РГБ. Ф. 599. Картон 2. Ед. хр. 26. Письмо от 23 февраля 1922[↩]