«Остроумие схватывает противоречие» (О некоторых вопросах теории сатиры)

Природа комического, как и любого вида искусства, определяется соотнесением его с жизнью. Источником комизма является то, что характерно для самой жизни, а именно отрицательное в ней или, как говорят иногда, безобразное и смешное. «Элементы комического, – писал В. Г. Белинский, – скрываются в действительности так, как она есть, а не в карикатурах, не в преувеличениях» ¹, то есть карикатурность и преувеличения относятся уже к сфере искусства, отражающего жизнь. «Неисчерпаемый источник истинного комизма… – уточнял Белинский в другом месте, – вокруг нас и даже в самих нас» ². «Как не находят предметов для комедии? – искренне изумлялся А. С. Грибоедов. – Они всякий день вокруг нас. Остается только труд писать» ³.

Вопрос о выборе «предметов, для комедии», однако, не так прост, как может показаться с первого взгляда. Отрицательное, в эстетическом смысле, – не просто дурное. Это те явления, которые противоречат объективному ходу социального развития. Отрицательное – это одна из сторон общественных противоречий данной эпохи. В то же время не всякое отрицательное явление может быть явлением смешным и стать источником комизма. Такая возможность присуща лишь явлениям, способным вызвать у нас насмешливые эмоции, Переход же от смешного к комическому, а затем от жизни к искусству требует осмысления противоречий, лежащих в основе этих явлений. Еще Белинский заметил, что «сущность комедии – противоречие явлений жизни с сущностью и назначением жизни». Юмор Гоголя, по его словам, «состоит в противоположности созерцания истинной жизни, в противоположности идеала жизни – с действительностию жизни» ⁴. Вот эти-то мысли и развил Чернышевский в своем известном труде «Возвышенное и комическое».

«Безобразие, – писал Чернышевский, – начало, сущность комического». Но сущность эта заключена не в том, что жизненное явление само по себе отрицательно и смешно, а в глубочайшем противоречии между его подлинным содержанием и той мнимой ролью, которую оно приписывает себе: «… Безобразно только то, что не на своем месте; иначе предмет будет некрасив, но не будет безобразен. И потому безобразное становится комическим только тогда, когда усиливается казаться прекрасным; мы должны замечать это безуспешное притязание, чтобы найти некрасивое безобразным…» ⁵

Истинное умение сатирика состоит прежде всего в том, чтобы уловить в многообразной, пестрой жизненной картине эти «безуспешные притязания», это несоответствие содержания внешности, цели – средствам, нового – старому, возвышенного – убогому, подлинного – иллюзорному и т. д.; в том, чтобы целой системой изобразительных средств – будь то шарж, гипербола, аллегория, гротеск или другой прием художественного творчества – обнажить несоответствие, ввергнуть его, как говорил Вольтер, в «пучину смеха».

Приведенный нами тезис Чернышевского является всеобщим, непременным законом сатиры. К пониманию этого закона пришел и М. Горький, который отмечал, что в реальной жизни «внутреннее безобразие весьма часто и очень искусно прикрывается внешним благообразием»; острый и меткий глаз художника, писал Алексей Максимович, имея в виду художника-карикатуриста, должен «вскрывать эти противоречия внутреннего и внешнего» ⁶. Горький говорил «весьма часто» (а не «всегда»), но это ни в малейшей степени не колеблет всеобщности закона. Безобразие может и не прикрываться внешним благообразием, – оно при этом останется безобразием, но перестанет быть источником комизма, то есть материалом для художника.

Между тем не все советские теоретики признают основополагающее значение тезиса Чернышевского. Ю. Борев, в принципе согласный с формулой Чернышевского, на практике считает возможным отклонение от нее. «Сатира изобличающая, – пишет он, – лишь один из видов сатиры. Сатирическое осмеяние уместно и тогда, когда «герой» не принадлежит к числу маскирующихся», – и в качестве примера ссылается на образ Струнникова в пьесе Л. Ленча «Беспокойные хлопоты». Болтун, проходимец, трус, зажимщик критики, Струнников «умеет нехитро обосновать высокими принципами свою низкую беспринципность и умеет сам поверить в обоснованность и необходимость своих действий» ⁷. На этом основании Ю. Борев делает вывод, что Струнников действует «без тени маскировки» и что изобличать его не в чем. Не ясно ли, однако, что самое заблуждение героя – его вера в обоснованность своих действий – есть форма прикрытия собственных пороков «внешним благообразием»? Что пред нами такой же случай «безуспешного притязания», с каким мы сталкиваемся в других произведениях сатиры?

Обнажая противоречие, сатирик высвечивает наиболее уязвимую сторону жизненного явления, вскрывает слабость противника, бьет по тем его узким местам, которые сам-то он чтит как свои добродетели (либо же пытается выдать их за таковые). «Смеющийся… – по словам А. В. Луначарского, – старается вскрыть черты слабости, имеющейся у противника, а вскрыть слабость – это очень большое дело в социальном маневрировании». И далее: «Сарказм заключается в том, чтобы унизить противника путем превращения того, что он считает серьезным, в ничтожное, того, что он считает за благо и положительное, в отрицательное» ⁸. К последним словам остается лишь добавить, что сатирик не «превращает» положительное в отрицательное, а называет отрицательное своим именем (в противоположность тому, кто тщится выдать порок за добродетель), делая это в форме насмешки. Остроумие в данном случае служит средством выявления противоречия.

Эту коренную особенность сатиры мы постигаем благодаря открытым нам законам диалектического мышления. В. И. Ленин, конспектируя «Науку логики» Гегеля, под рубрикой «Остроумие и ум» записал: «Остроумие схватывает противоречие, высказывает его, приводит вещи в отношения друг к другу, заставляет «понятие светиться через противоречие», но не выражает понятия вещей и их отношений» ⁹. Аналогично этому и «остроумие» художника, говоря шире, его наблюдательность, ум, мастерство должны быть направлены на то, чтобы заставить «понятие светиться через противоречие».

В этом акте постижения истины через противоречие исключительно велика функция смеха. Философы-субъективисты низводят смех к явлениям физиологического порядка – к процессу высвобождения внутренней энергии человека, к эффекту «разрядки». Смех в их толковании лишается своей познавательной роли.

Зигмунд Фрейд утверждал, что природа смеха лежит в сфере иррациональной, не поддающейся контролю человеческого разума; он характеризовал смех как «страсть к бессмыслию», которая дает удовольствие, проистекающее от экономии, от высвобождения психической энергии. По теории Фрейда, в основе остроумия, как и сновидения, лежит стремление человека освободиться от «гнета критики», от «пут и ограничений», налагаемых на него реальностью, стремление уйти в бессознательное, в детство, в игру.

«Безобидная и бессодержательная игра слов, – писал Фрейд, – выставит перед нами проблему остроумия в чистейшей ее форме, так как при ней мы избегаем опасности быть введенным в заблуждение тенденцией и в обман суждения – логичным смыслом». И продолжал: «…Технические приемы острот-бессмыслиц соответствуют источнику удовольствия. Нам остается только повторить, что это удовольствие проистекает от экономии психической затраты, от уменьшения гнета критики» ¹⁰.

В отличие от Фрейда, Бергсон не отрицал социального значения смеха. «Нельзя, – писал он, – воспринимать смешного, чувствуя себя одиноким. Смех как бы нуждается в отзвуке… Необходимо выяснить полезную функцию смеха, которая делает его явлением социальным» ¹¹. Однако природу смеха он, как и Фрейд, рассматривал вне социальной и познавательной сферы. Он видел в нем лишь явление внутреннего импульса, автоматизма, привычки. «… Смех, – утверждал Бергсон, – возбуждается чем-то, действующим автоматически… автоматизм этот очень родственен простой рассеянности. Чтобы убедиться в этом, достаточно заметить, что комическое действующее лицо вообще бывает смешным постольку, поскольку оно не сознает самого себя. Комическое бессознательно». И далее: «…Смех есть просто проявление механизма, заведенного в нас самой природой или, что почти то же, долгой привычкой общественной жизни» ¹².

В свою очередь Герберт Спенсер трактовал смех как «ослабление» мозговой деятельности и пояснял: «Когда артерии, приносящие кровь к мозгу, значительно расширяются от приятного душевного волнения, результатом бывает смех…» ¹³

Физиология изучает функции органов человеческого тела. Она может объяснить, какие изменения вызывают в организме эмоциональные переживания, но сводить последние к телесным процессам, игнорируя факторы духовные, познавательные, социальные, – значит заведомо преграждать себе путь к истине. Смех доставляет человеку физическое удовольствие, но оно вызывается не спонтанными силами, а совершенно определенными внешними факторами. Чаще всего смех – это радость узнавания, радость открывания того, что было скрыто или что старалось скрыть себя от окружающего; это своеобразная реакция наших чувств на способность человеческого разума проникать сквозь видимость к сути вещей, фиксировать отклонения от нравственной нормы, обнаруживать и осуждать порок.

1. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч. т. V, Изд. АН СССР, М. 1954, стр. 596.[↩]
2. Там же, т. VIII, стр. 69.[↩]
3. Кс. Полевой, О жизни и сочинениях А. С. Грибоедова, «А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников», «Федерация», М. 1929, стр. 199.[↩]
4. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. V, стр. 60, 567.[↩]
5. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. II, Гослитиздат, М. 1949, стр. 185 – 186.[↩]
6. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 26, Гослитиздат, М. 1953, стр. 234.[↩]
7. Ю. Борев, Комическое, или О том, как смех казнит несовершенство мира, очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия, «Искусство», М. 1970, стр. 86.[↩]
8. А. В. Луначарский, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 8, «Художественная литература», М. 1967, стр. 535, 536.[↩]
9. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 29, стр. 128.[↩]
10. Зигмунд Фрейд, Остроумие и его отношение к бессознательному, М. 1925, стр. 125, 171.[↩]
11. А. Бергсон, Смех в жизни и на сцене, СПб. 1900, стр. 9, 11.[↩]
12. А. Бергсон, Смех в жизни и на сцене, стр. 19, 178 – 179.[↩]
13. Герберт Спенсер, Слезы, смех и грациозность, СПб. 1898, стр. 13.[↩]