Опираясь на обширный материал
А. А. Гаджиев, Романтизм и реализм. Теория литературно-художественных типов творчества, «Элм», Баку. 1972, 349 стр.
Сравнительно – типологическое изучение художественных методов привлекает к себе все более пристальное внимание советских ученых-литературоведов. Интересные, содержательные работы на эту тему стали появляться и в национальных наших республиках. Примечательная особенность таких работ состоит в том, что, помимо русского и зарубежного художественного материала, авторы широко используют в анализе общетеоретических проблем и свою национальную литературу, что существенно раздвигает границы исследования.
Книга А. Гаджиева принадлежит к работам этого рода. Некоторые вовлекаемые в анализ явления старой и новой азербайджанской литературы позволяют внести некоторые существенные уточнения в давние споры о сложных проблемах романтизма и реализма.
Книга открывается обстоятельным и хорошо аргументированным введением, уточняющим методологические аспекты предпринятого автором исследования. Здесь освещаются пути и перепутья научного изучения романтизма и реализма в советском литературоведения. А. Гаджиев воссоздает широкую и вполне достоверную ретроспекцию предмета. Верно определены рубежи, которых достигла наша наука в изучении обоих методов, отмечены позитивные результаты этого изучения, вскрыты и слабые его звенья, Но введение не ограничивается лишь «историей вопроса», оно намечает и определенные перспективы самостоятельного исследования всего круга вопросов.
Говоря о двух тип – принципиально разных подходов к проблеме романтического и реалистического творчества – «типологическом» и «историческом», А. Гаджиев, однако, не вполне ясно обозначает границы между этими подходами. По его мнению, сторонники «исторического» подхода рассматривают романтизм и реализм как строго конкретные явления в истории европейской литературы конца XVIII и XIX веков, между тем сторонники «типологического» подхода полагают, что романтизм и реализм следует рассматривать как явления художественного творчества, не ограниченные в своем развитии пределами определенной исторической эпохи или национальной литературы. Отвергая теорию «извечного» реализма, автор рецензируемой книги себя, однако,
причисляет к сторонникам второго подхода, считая типологическое понимание данных явлений в научном отношении более плодотворным и перспективным.
Стало быть, с точки зрения А. Гаджиева, романтизм и реализм не ограничены никакими историческими пределами, и, вероятно, если быть последовательным, надо сказать – всегда были свойственны развитию искусства. Разумеется, полагает исследователь, эти типы художественного творчества в разные времена обозначались по-разному, представали в различных обличьях и наименованиях, но так или иначе всегда бытовали два типа художественного творчества и художественного сознания: одно «идеальное», или «героическое», а другое – основывающееся на достоверном изображении реальной действительности.
Думается, невозможно сводить всю историю художественной культуры человечества к этим двум типам или «двум руслам» творчества. Исторический экскурс, предпринятый автором в область античной эстетики, мало что доказывает. Ссылки на Аристотеля или Горация, а также писателей и теоретиков более поздних времен едва ли могут нас убедить в обоснованности того взгляда, который защищает А. Гаджиев.
Приведу лишь один частный пример. Говоря о том, что романтический и реалистический типы творчества существовали испокон веков и что видоизменялось лишь терминологическое обозначение этих явлений, автор упоминает о поэзии «идеальной» и «реальной», также, видимо, усматривая в этих определениях, одно время употреблявшихся Белинским, выражение все тех же двух типов творчества – романтического и реалистического. Но достаточно внимательно вчитаться в статью Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя», чтобы убедиться в том, что толкование этих определений у Гаджиева иное, чем у Белинского, для которого «идеальная» поэзия отнюдь не была лишь простым псевдонимом романтического типа искусства. Вообще Белинский никак не подтверждает понимание романтизма и реализма как неких универсальных и внеисторических «типов творчества», присущих в равной мере чуть ли не всем эпохам в развитии человечества – и рабовладельческой, и феодальной, и буржуазной.
Несмотря на спорность некоторых выводов, книга А. Гаджиева обладает существенным достоинством: она, как правило, опирается на живой художественный материал и чужда абстрактной логистике, чем, к сожалению, все еще нередко грешат иные современные работы по теории литературы и эстетике. Это достоинство книги раскрывается в основных ее разделах, посвященных обстоятельному и конкретному исследованию романтизма и реализма.
Во многом интересен и самостоятелен анализ романтизма в первой части книги. Было время, когда романтизм пребывал в литературной науке на положении отверженного, Его воспринимали как исчадие индивидуализма и субъективизма. Теперь романтизм в чести. О нем много пишут и спорят. Все же немало аспектов этой проблемы и сегодня представляются неясными или спорными. Плодотворны раздумья А. Гаджиева о специфическом предмете романтического искусства, о том, что романтизму отнюдь не противопоказана социальная определенность художественного изображения, также о том, что неправильно оценивать творчество романтиков, лишь исходя из их политических взглядов, о своеобразии художественного мышления писателя-романтика, об особенностях языка романтических произведений и т. д. Здесь много верных наблюдений, на основе которых предлагаются серьезные, заслуживающие внимания обобщения.
Но есть в этой книге рассуждения и такие, которые кажутся неубедительными и возбуждают желание поспорить с автором.
Сопоставляя романтизм и реализм, А, Гаджиев считает изображение духовной жизни человека прерогативой романтического искусства, или, как он говорит, духовная жизнь человека есть «специфический предмет романтического творчества» (стр. 28), и еще: романтическое мировосприятие художника обнаруживается «в его непосредственном интересе к духовной сфере человеческой жизни» (стр. 87). Да, верно, писателя-романтика занимает прежде всего и главным образом сфера духовной жизни человека. Но разве для художника-реалиста эта сфера имеет второстепенное значение? И здесь ли вообще проходит водораздел между романтизмом и реализмом?!
В той же первой части книги мы находим интересные наблюдения над спецификой романтического видения мира, над своеобразием романтического метода. Вместе с тем мы встречаемся здесь с отдельными рассуждениями, смысл коих или недостаточно прояснен, или не кажется вполне убедительным.
Автор, например, определяет художественный метод «как принцип организации действия во времени и пространстве» (стр. 72), Между тем в приведенной формулировке отсутствуют такие элементы, как позиция художника, характер отражения им действительности.
Можно заметить, что в этом определении как бы ослаблен исторический взгляд на предмет. В самом деле, что значит «принцип организации действия во времени и пространстве»? Эта формула, на мой взгляд, едва ли может помочь нам понять различие между романтизмом и реализмом. Разве имеет значение само по себе время действия героя для понимания того, какое произведение перед нами – романтическое или реалистическое?
А. Гаджиев полагает, что для романтизма характерна временная и пространственная отдаленность. Но сама по себе такая отдаленность ровно ни о чем не свидетельствует. Приведу простейший пример: «Кавказский пленник» и «Цыганы». Эти две поэмы Пушкина ясно обозначили движение его творчества от романтизма к реализму. В «Цыганах», хотя еще сильно выражен романтический элемент, явно уже ощущаются симптомы нового для поэта, реалистического восприятия мира. Вся философия поэмы и вся ее поэтика содержат в себе такие тенденции, которые существенно отличают это произведение от «Кавказского пленника», хотя, повторяю, есть немало в обоих произведениях и элементов сходных. Но попробуем подойти к анализу поэм с помощью того методологического ключа, который предлагает нам А. Гаджиев, – с точки зрения принципа организации художественного действия во времени и пространстве, и окажется, что две разные поэмы совершенно тождественны.
Еще один пример. За шесть лет до своего знаменитого «Бородино» Лермонтов написал стихотворение «Поле Бородина». Оба стихотворения, как известно, поразительно схожи по содержанию, по теме. Совершенно аналогичны здесь, если пользоваться все той же терминологией исследователя, принципы организации художественного действия во времени и пространстве, А стихотворения между тем совершенно различны – принципиально различны, В одном случае перед нами стихотворение романтическое, со всеми характерными (я бы даже сказал – хрестоматийными) приметами, свойственными романтизму, а в другом – реалистическое, ставшее в некотором роде классическим образцом реалистической поэзии.
Как видим, формула А. Гаджиева относительно принципов организации художественного действия во времени и пространстве не всегда подтверждается фактами.
Следует заметить, что, справедливо воюя против поспешных и прямолинейных обобщений, не учитывающих всей сложности явления, – обобщении, которые позволяют себе иные наши теоретики литературы, – Гаджиев в некоторых, к счастью немногих, случаях сам поддается такому же соблазну. И тогда его обобщения и выводы утрачивают свою обязательность, универсальность вступая в противоречие с художественной практикой. Между тем любое теоретическое обобщение имеет лишь тогда смысл, когда оно учитывает явление во всей его многогранности и противоречивости.
Содержательно и глубоко исследуя романтическую художественную форму, А. Гаджиев много справедливого говорит о своеобразии различных романтических жанровых структур, в частности о поэме. Но вот дело доходит до обобщения, и оказывается, по словам автора, что поэма всегда и непременно есть жанр «романтического (нереалистического) типа творчества» (стр. 96). И нет при этом никаких существенных оговорок или замечаний касательно того, что бывают и исключения из правила. В самом деле, разве история литературы не дает нам примеры реалистических поэм? А что же такое «Медный всадник», или некоторые поэмы Лермонтова, или «Кому на Руси жить хорошо» и «Русские женщины»? Я предвижу возражение А. Гаджиева, что он-де ведет обобщения в глобальном масштабе, а не по «карте-двухверстке». Но какой бы масштаб обобщений ни был избран – сбрасывать со счетов названные выше произведения никак невозможно.
Вторая часть книги, посвященная проблемам реализма, написана ровнее, без рискованных крайностей. Она вообще кажется мне основательнее, фундаментальнее. Весьма содержательно проанализирована здесь проблема материальной детерминированности реалистического характера, дельны соображения о диалектике связей между духовной жизнедеятельностью характера и социальными условиями его бытия и т. д.
Интересны те страницы, на которых обосновывается взгляд на возможность элементов реалистического творчества в античном мире и в эпоху средневековья. Правда, можно было бы упрекнуть исследователя за то, что многое здесь изложено чересчур конспективно, бегло. Новая постановка вопроса требовала для своего обоснования более развернутого анализа и более широкой аргументации.
В нашей эстетической литературе на протяжении долгих лет бытовал взгляд на все античное искусство как на искусство реалистическое. Затем этот взгляд был подвергнут довольно дружной и резкой критике, и большинство эстетиков и теоретиков литературы от него отказалось.
В самом деле, в эпоху античности были созданы замечательные произведения литературы. В них глубоко и правдиво изображался внутренний, духовный мир человека, его переживания, его нравственно-психологический облик. Античные авторы создали немало ярких и сильных человеческих характеров. Все это верно, утверждали вышеозначенные эстетики. Но мало для реализма, ибо реалистическое искусство предполагает еще кое-что, чего не было и не могло быть в античном обществе. Действительность в античной литературе изображалась в свете мифологических представлений, любое явление реальной жизни несло на себе отсвет вмешательства иррациональных, потусторонних, божественных сил. Господство такого мировосприятия препятствовало постижению объективных закономерностей развития действительности. Одно из важных свойств реалистического искусства в том и состоит, что оно предполагает уяснение этих закономерностей на основе конкретно-исторического изображения жизни и такого ее восприятия, которое прорывалось бы к пониманию социального детерминизма.
Короче говоря, подавляющее большинство эстетиков и теоретиков литературы отказалось от мысли рассматривать античное искусство как реалистическое. Этот вопрос можно было, казалось, считать в науке решенным. Но А. Гаджиев снова поднял его, показав, что античный мир и античное искусство не есть нечто единое, целостное, что одно дело, скажем, Гомер, трагедии Эсхила, Еврипида, Софокла, а другое – комедии Аристофана и Менандра, Лукиана и Плавта, лирика Горация, сатира Марциала, Ювенала, басни Эзопа, то есть произведения, в которых не было божественной предопределенности, а элементы мифологизма если и встречаются, то уже не играют сколько-нибудь существенной, функциональной роли. Исследователь настаивает на том, что разного типа художественные явления требуют дифференцированного подхода.
Неоднородной представляется и литература средневековья, которую А. Гаджиев справедливо считает необходимым исследовать столь же дифференцированно, как и античную.
Еще совсем недавно у нас довольно широко бытовало представление о средних веках как об эпохе застоя в истории цивилизации, «безвременья» и полного духовного упадка. Против подобных антиисторических схем выступил выдающийся советский востоковед академик Н. Конрад, заметивший, что «средневековье – одна из великих эпох в истории человечества». Интересно, что еще Гоголь в своих набросках лекций по всеобщей истории рассматривал эпоху средневековья как важную веху в историческом развитии народов мира, как время, носившее в себе черты яркого духовного своеобразия во многом плодотворного этапа в развитии человечества и подготовившее его к более высоким и совершенным формам общественного самосознания.
А. Гаджиев, представляется мне, прав, полагая, что во многих произведениях искусства средневековья мы ясно ощущаем элементы реалистического искусства. Правда, он говорит еще категоричнее – о «средневековом реализме» (стр. 157). Но здесь, по-видимому, уже явный «перебор».
В заключительном разделе книги – «Единство романтического и реалистического типов творчества» – выявляется тот общий знаменатель, к которому подводит анализ в предшествующих частях работы. Если прежде А. Гаджиев рассматривал романтизм и реализм как явления относительно самостоятельные, в их различиях, то здесь оба художественных метода анализируются под углом зрения того, что их сближает. Эта часть книги носит характер синтетический, подводящий итоги всему исследованию.
А. Гаджиев верно замечает.
что существуют сложные взаимосвязи между романтическим и реалистическим творчеством и что исследованием этого аспекта проблемы до сих пор наша эстетика и теория литературы занималась недостаточно. Исследователь рассматривает те случаи, когда реалистические элементы проникают в романтическое произведение, романтические элементы – в реалистическое произведение, а также – тот особый, сложный художественный феномен, который Гаджиев называет своеобразной романтико-реалистической двуплановостью произведения. На обширном материале ученый демонстрирует различные формы этой, так сказать, «диффузии» и вскрывает ее механизм, объясняя, как он в каждом конкретном случае действует. Существенны также соображения о взаимодействии романтического и реалистического типов творчества на разных этапах развития русской, азербайджанской и зарубежной литературы.
В этой содержательной и плодотворной по мысли книге есть недостатки. Некоторые из них уже были отмечены. Встречаются здесь и отдельные неточности, оговорки, противоречия. Весьма сомнительна, например, оценка «Медного всадника» как «романтико-реалистического произведения» (стр. 293) и рассуждение о том, что Пушкин 30-х годов не только «зрелый реалист», но и «зрелый романтик» (стр. 294).
Сами по себе изъяны, о коих здесь шла речь, конечно, существенны и огорчительны. Но они в известной мере свидетельствуют и о недостаточной разработанности некоторых общих проблем нашей литературной теории. В этом отношении книга А. Гаджиева может послужить дополнительным импульсом к более интенсивному их исследованию.