№5, 2002/Судьбы писательские

Он выполнил свой план

Вениамин Александрович Каверин был миролюбив. В литературные и литературно-общественные баталии он старался не ввязываться. Он вообще не любил конфликты. Кроме того, от волнения у него усиливалась бессонница, которой он страдал всю жизнь. А не выспавшись – он не мог писать. Между тем он чувствовал себя счастливым только тогда, когда у него хорошо шла работа. Его жена, Лидия Николаевна Тынянова, тоже не любила, когда он ввязывался в «баталии». Она вообще часто беспокоилась о близких. Если кто-то из нас куда-нибудь уезжал, она обязательно спрашивала, с какого момента «надо начинать беспокоиться», если не будет известий. Она, правда, не отговаривала мужа от того, чтобы за кого-то вступиться или выступить против какой- либо несправедливости, но душевного спокойствия ей такие случаи не прибавляли, и Вениамин Александрович это знал. Да и особенной надобности «воевать» у него как будто не было. В. Каверин не был одним из тех писателей, чьи произведения могли в советское время быть напечатаны только за рубежом или ходили в «самиздате», или одним из тех, кто писал преимущественно «в стол» в надежде на публикацию когда-нибудь в отдаленном будущем. Почти все написанное В. Кавериным было издано при его жизни. Исключение составляет лишь книга воспоминаний «Эпилог», написанная в 70-х годах, но изданная лишь в 1989 году, вскоре после смерти Каверина. Но и ее верстку он успел увидеть, а некоторые главы были напечатаны в журналах при его жизни. В целом, по советским меркам, у него была относительно благополучная литературная судьба, если не считать нескольких кампаний разгромной критики. Но от этого не был гарантирован ни один писатель, хоть сколько-нибудь талантливый и оригинальный.

Итак, благополучная судьба для писателя, не стремившегося непременно угодить власти, и мирный характер. Между тем при чтении того же «Эпилога» может возникнуть впечатление, что Каверин буквально не вылезал из литературных и иных боев. И, в общем, так оно и было, иногда в большей степени, иногда в меньшей. Вот несколько примеров.

В 1955 году писателям разрешили самим собрать и издать альманах, что было совершенно необычно. Такого не бывало с двадцатых годов. Каверин был необыкновенно воодушевлен новыми возможностями. Он вошел в состав редколлегии альманаха. Альманах «Литературная Москва» был действительно общественный, помещения не было, а весь штат состоял из секретаря редакции Зои Александровны Никитиной. Редакционные дела обсуждались главным образом в Переделкине, на дачах Казакевича, Алигер и Каверина, или при прогулках между этими дачами. Тем не менее первый сборник был очень быстро составлен и выпущен в январе 1956 года, а в конце того же года вышел второй. Но если первый сборник не только имел успех у читателя, но был также благосклонно принят критикой и «начальством», то второй, напротив, был встречен критиками в штыки и подвергся немилосердному разгрому. Во втором сборнике была напечатана третья часть романа Каверина «Открытая книга», но мишенью разгрома был как раз не роман Каверина, а главным образом рассказ А. Яшина «Рычаги». В рассказе было описано явление, которое Оруэлл назвал «двоемыслием». Яшин вряд ли читал в то время Оруэлла, хотя отдельные экземпляры книг Оруэлла уже ходили по Москве, еще по-английски, не в «самиздатских» переводах. Но Оруэлл был ему и не нужен – «двоемыслие» пропитывало всю советскую жизнь. Оно было описано в «Рычагах» очень ярко, что, естественно, вызвало ярость «начальства». Впрочем, дело было не только в содержании сборника. По сравнению с началом 1956 года, когда вышел первый сборник, общественная атмосфера стала намного более суровой. В венгерском демократическом движении, подавленном советскими танками, видную роль играли писатели («Клуб Петефи»), и после этого либерально настроенная литературная общественность вообще была под подозрением. Альманах «Литературная Москва» был не только разгромлен, но фактически закрыт, хотя некоторое время редколлегию водили за нос обещаниями разрешить издание третьего сборника. На обсуждении альманаха в Союзе писателей редколлегия обязательно должна была «признать свои ошибки». Казакевичу и Алигер, членам партии, пришлось что- то «признать», хотя они сделали это в общей форме и достаточно туманно. Эммануил Генрихович Казакевич говорил Каверину, что у него было большое искушение – запеть, выйдя на трибуну, «Расцветали яблони и груши». Каверин же не был членом партии и признавать ошибки не желал. Со свойственным ему оптимизмом он считал, что «Литературную Москву» удастся отстоять. На обсуждении он решительно защищал альманах.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 2002

Цитировать

Новиков, В.И. Он выполнил свой план / В.И. Новиков // Вопросы литературы. - 2002 - №5. - C. 3-9
Копировать