Одним взглядом – и лес, и деревья
Пятрас Браженас Будни и праздники романа, Вильнюс, «Вага», 1983, 309 с. (на литовском языке).
Нынешняя ситуация литовского романа довольно сложная. С одной стороны, некоторые признаки будто указывают на процветание жанра: в 70-е годы издано 54 романа – это больше, чем за три предыдущих десятилетия (50), литовские романы переводятся на русский и другие языки народов СССР, издаются в социалистических странах (поэтому некоторые романисты с удовлетворением стали говорить о достижении «европейского уровня»); с другой стороны, все нагляднее становится, разрыв между количеством романов и их качеством. Не случайно, мне кажется, во всесоюзной критике все реже встречается понятие «литовский роман», в дискуссии 1981 года о романе почти единодушно прозвучала скептическая оценка современного состояния жанра (противоположную оценку предлагал лишь А. Бучис, но и он не столько приводил доводы в пользу романа, его достижений, сколько подвергал сомнению компетентность литературных критиков и выдвигаемые ими критерии оценки произведений).
В атмосфере, насыщенной противоположными мнениями, книга о романе 70-х годов «Будни и праздники романа» П. Браженаса, одного из авторитетнейших литовских критиков прозы, вышла как нельзя кстати. Разумеется, она не разрешит всех противоречий, не объявит «окончательного решения», но, несомненно, внесет ясность во многие вопросы, сгладит крайности оценок. (Кстати, широкий спектр разноречивых мнений и оценок представлен в первом разделе рецензируемого труда – «Ситуация романа и координаты критической мысли».)
Книга П. Браженаса интересна и тем, что в ней отражается состояние литовской литературной критики на современном этапе, ее авторитет, критерии оценки, а также общая литературная атмосфера в Литве.
Объект критического исследования – романы двенадцати лет (1971 – 1982). Композиция монографии основана на тематическо-хронологическом принципе, однако слово «хронологический» имеет здесь не совсем обычный смысл. Критик обращает внимание не на хронологию написания романов (ведь рассматриваемый период не так уж и велик, 70-е годы еще не история), он группирует произведения в зависимости от того, какой исторический период в жизни страны, народа в них изображен. Во втором разделе анализируются книги, повествующие о прошлом, чаще всего о буржуазной Литве (1920 – 1940), о войне и послевоенном времени. О более глубоком прошлом говорится мало: успехи в жанре исторического романа невелики – и вполне обоснованным представляется утверждение П. Браженаса, что «литовский исторический роман, а не этнографические, биографические или детективные импровизации, все еще ждет своих будущих творцов» (стр. 123). Третий раздел, «Мост между десятилетиями», посвящен романам, для которых характерно переплетение двух или нескольких временных пластов. В четвертом, «Испытание ежедневностью», рассмотрены произведения, изображающие современную жизнь. Только в одном разделе – «Автопортрет: художник» – романы объединены по чисто тематическому признаку, независимо от того, какое время в них отражено. В заключение автор стремится сделать обобщения относительно всего десятилетия.
Такая композиция отчасти продиктована самим материалом. Романы о прошлом и романы о настоящем отличаются друг от друга не только объектом изображения, но и художественными концепциями, образом человека, стилистикой. В последние годы написано много в чем-то схожих по проблематике романов о художнике, и это дает возможность отдельно рассмотреть так называемый «артистический» роман как самостоятельное жанрово-тематическое образование.
Все это показывает, что П. Браженас внимательно всматривается во внутреннюю логику произведений. Однако при взгляде на «Будни и праздники романа» как на единый и цельный замысел автора возникают некоторые сомнения. Например, раздел об артистическом романе где таки кажется несколько искусственно приклеенным к тематическо-хронологическому ядру, лежащему в основе книги; должно было быть более обстоятельно мотивировано выделение в самостоятельную группу тех произведений, где «происходит своеобразное балансирование на оси прошлое – настоящее» (стр. 124), тем более что при разборе конкретных произведений критик почти не обращает внимания на то, что позволило объединить их в одну группу, – на постоянное смещение разных временных планов.
Факторы, придающие книге цельность и единство, – «двойной взгляд» на анализируемые книги и единая система критической оценки. Во введении, характеризуя свой замысел, П. Браженас пишет, что он хотел бы «одновременно взглянуть и на лес, и на деревья», то есть «впечатление первой встречи с отдельным произведением сплавить с впечатлением, производимым романом всего десятилетия» (стр. 6).
Анализировать отдельное произведение как самостоятельное, индивидуальное, неповторимое явление и в то же время постичь его как момент развития жанра, как определенное выражение общности – это трудный путь. Здесь кроется опасность отклониться или к изолированному анализу отдельных книг, или к абстрактному теоретизированию. У П. Браженаса чаще случаются уклоны в сторону изолированного анализа, но в целом двойная точка зрения придала выводам критика основательность, укрепила доверие к ним. Примером этого может послужить анализ трилогии В. Бубниса о земле и человеке. О трилогии в целом и о каждом романе в отдельности П. Браженас писал и раньше, но, прочитав ее новым взглядом, «сквозь десятилетие», он пришел к некоторым новым выводам, к более обоснованным оценкам. При взгляде с большого расстояния ярче проявились художественные достоинства и недостатки романов, входящих в. трилогию. Наиболее зрелым представляется критику, как и прежде, роман «Под летним небом», многие сцены которого не потеряли своей силы столько лег спустя. Однако взгляд с временной дистанции не только подтверждает первое впечатление, но иногда его и уточняет, особенно когда речь идет о дебютах или в каком-либо отношении необычных произведениях. Вот как, например, говорится о Р. Шавялисе, в 1974 году впервые издавшем роман «Агнец божий», который литературная критика (в том числе и сам П. Браженас) встретила весьма доброжелательно. «Пока радовались дебюту, пока поздравляли молодого автора, сильнее подчеркивали достоинства его произведения (сочный язык, самобытный стиль, новые конфликтные ситуации. – А. К.). Когда же, по ходу времени, книга оказалась в более широком контексте прозы, в ней проявились не только положительные стороны дарования Р. Шавялиса, не только достойный продолжения опыт, но и предупредительные уроки (отсутствие цельной художественной концепции, нерешительность в поисках ответов на выдвинутые проблемы. – А. К.). И ему самому, и другим» (стр. 93).
Двойная точка зрения сослужила критику добрую службу при определении степени художественности романов. Одни произведения, достоинства которых на фоне десятилетия казались несомненными или которые выделялись из общего потока пусть не художественным результатом, но интересными,
подчас спорными исканиями, анализируются подробно, всесторонне. Это «Сказание о Юзасе» Ю. Балтушиса (1979), «Среди ровных полей» И. Микелинскаса (1981), написанная на русском языке трилогия Г. Кановича «Свечи на ветру» (1979), «Час судьбы» В Бубниса (1980), «Группа товарищей» В. Петкявичюса (1979), «Большаки на рассвете» Б. Радзявичюса (19791, «Спокойные времена» А. Беляускаса (1981), «Поездка в Горы и обратно» М. Слуцкиса (1981), «Дегимай» Й. Авижюса (1982). Другие книги рассмотрены не так тщательно, третьи – лишь промелькнут в «обоймах». Таким образом, даже количество страниц, посвященных тому или иному роману, становится показателем идейно-художественной ценности, значительности вклада в развитие жанра. Это, однако, не значит, что слабые произведения оцениваются только таким вежливым способом. О серых, «серийных» изделиях П. Браженас не стесняется сказать прямое, правдивое слово.
Критик много внимания уделяет идейно-тематическому содержанию романа, выявлению его социальной значимости, но главная его забота – определение с возможно большей точностью его художественной ценности. Ориентация на художественность как на важнейший ценностный критерий романа в монографии не только декларируется, но на самом деле осуществляется. «Постоянная конфронтация с предыдущими литературными конвенциями, их отрицание или существенное изменение – это привычные явления в истории литературы, и от конфронтирующего голоса всегда ждешь большего, чем от услужливого ученического подражания. Этой оговоркой я хотел бы отграничить поддержку новаторских исканий от оценки значения находок, а для нее, так или иначе, верность художественной картины – критерий более важный, чем ее оригинальность» (стр. 95), – пишет П. Браженас о первом романе Р. Гудайтиса «Сеятели», где далеко не все новаторские замыслы осуществлены с достаточной убедительностью.
Ориентация на художественный результат хорошо «работает» при оценке традиционных произведений, но на явно экспериментальную прозу критик под воздействием этой установки смотрит, мне кажется, порой излишне строго. Избрание необычного способа компонирования, нетрадиционного жанрового строения, открытие новой тематической сферы очень часто сопряжены с некоторыми художественными издержками, но их искупает влияние, оказываемое этими произведениями на развитие жанра и вообще на общественное сознание. Доза такой преувеличенной критичности, на мой взгляд, досталась на долю романа Й. Авижюса «Дегимай», в котором публицистическим языком говорится о наболевших проблемах нашего времени; на романы братьев Дегел «Погодалис» и «Вино погребения» – притчевые произведения, в которых делаются попытки сплавить воедино отдаленные временные планы; на роман С. Кондротаса «Взгляд ужа», в котором молодой писатель на историческом материале стремится анализировать противоречивость человеческой природы.
Правда, «жаловаться» на высокие критерии художественности могли бы почти все прозаики, упомянутые в книге. Из семидесяти романов лишь три: «Сказание о Юзасе» Ю. Балтушиса, «Свечи на ветру» Г. Кановича и «Большаки на рассвете» Б. Радзявичюса восприняты целиком положительно. Сохранить высокую критическую ноту во всей монографии П. Браженасу помогает с самого начала точно избранная точка отсчета. Он полагает, что сегодня ни прозаик, ни критик не имеют права скрываться за изгородью родного языка; «Интернациональный контекст литературы становится важным фактором не только развития национальной литературы, но и ее оценки. Взгляд на сегодняшний этап развития любого жанра национальной литературы не может не затронуть и тех явлений, которые характеризуют движение этого жанра в советской и мировой литературе, тех произведений, которые в истории литературы как бы указывают и направление развития жанра, и высоты его достижений» (стр. 8 – 9).
Избрав точкой отсчета наиболее высокие достижения советского и зарубежного романа, П. Браженас не идет легчайшим путем, «не колет глаза» сравнением слабых и средних литовских романов с произведениями, заслужившими всесоюзное и мировое признание («это были бы сногсшибательные, но не диалектические сопоставления», – говорит он), но произведения эти постоянно ощущаются в подтексте, особенно при критическом анализе романов признанных романистов: Й. Авижюса, А. Беляускаса, В. Бубниса, М. Слуцкиса. Разумеется, критик указывает и на прямые связи или аналогии, и они всегда естественны. Например, «Сказание о Юзасе» Ю, Балтушиса и «Дом» Ф. Абрамова – произведения во многих отношениях непохожие – объединяет пульсирующая в них «глубокая, не теряющая актуальности, наоборот, становящаяся все более актуальной, мысль: земля обязана и может прокормить» (стр. 57). Повесть В. Распутина «Живи и помни» и роман Й. Микелинскаса «Серый дятел» сближает то, что в центре обоих произведений – проблема совести. При критическом разборе сцен гражданской войны в Испании (роман В. Бубниса «Час судьбы») мерой естественности и правдивости служит роман Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол» и т. д.
Правда, все эти параллели – только из области идей или тематики. Можно было бы пожелать выявления жанрово-стилистических, структурных связей и общностей, раскрывающих внутренние закономерности движения современного советского романа. Обоснованность этого пожелания не могут поставить под сомнение даже оговорки П. Браженаса, что он пишет не теорию и не историю романа, а литературно-критическую книгу. Но при оценке литературно-критической книги точкой отсчета должен быть интернациональный уровень теоретической мысли. Важный методологический принцип монографии – внимательное, бережное отношение к замыслу автора, им самим предложенным «правилам игры»; отказ оценивать произведение по априорным идеологическим или жанрово-стилистическим схемам. «Он (критик. – А. К.) должен каждый раз так уточнить систему критериев, их «иерархию», чтобы она максимально приблизилась к замыслу, целям, художественным результатам самого произведения» (стр. 46). Но «максимально приближаясь», важно и дистанцию сохранить, – не только смотреть, насколько автор считается с им самим установленными «правилами», но и проверить их целесообразность. В этом отношении примером может служить анализ «Группы товарищей» В. Петкявичюса, который «отказывается от традиционного для художественной прозы языка образов, показывая редко встречаемое доверие к мысли» (стр. 164).
Хотя такой замысел – передать доминирующую роль голому публицистическому слову – кажется критику сам по себе уязвимым, П. Браженас все же не спешит его отвергать с ходу Сначала он как бы принимает предложенные правила: «Взаимопонимание между автором, читателем и критиком возможно лишь в том случае, если начнем с уговора, что «Группа товарищей» – публицистический роман» (стр. 166). Значит, критик в пользу отдельного произведения готов идти на изменение (дополнение) жанровой системы романа, на дополнение ее новым жанровым подвидом (публицистического романа литовская литература еще не знала!). Правда, потом автор забыл эту установку и стал судить произведение Петкявичюса не как публицистический роман, а за традиционные художественные огрехи – недостаточную индивидуализацию характеров, неестественность ситуации повествования и т. д. Вместе с тем критик признает перспективность публицистического романа, мотивируя это тенденциями развития самой жизни. «Сама жизнь обусловила возникновение публицистического романа, в котором доминирует слово, мысль, идея, мышление и речь, а не действия, поступки, труд героев. Не отдельные «высоколобые», а целые профессиональные категории людей сегодня оправдывают свое бытие генерированием идей и их пропагандой, в то время как удельный вес людей, образно говоря, превращающих слово в плоть, идею – в материальную силу, постоянно уменьшается» (стр. 171) Судить о перспективности публицистического романа пока трудно, но ясно, что элементы публицистичности в современном литовском романе усиливаются.
Стиль П. Браженаса ясный и убедительный, с меткими сравнениями, яркими метафорами. Несмотря на это, примерно с половины книги чувствуешь, что интерес твой как читателя начинает потихоньку угасать. И прежде всего из-за того, что книге не хватает единого движения мысли, «сюжета», интеллектуальной интриги. А ее отсутствие обусловлено тем, что критик слишком редко отрывается от отдельного произведения, чтобы обобщить впечатление, сделать выводы о тенденциях романа за десятилетие. Таких обобщающих попыток слишком мало, чтобы связать анализы отдельных книг в единое интригующее повествование о романе 70-х годов.
В общем, замысел П. Браженаса одним взглядом охватить и деревья, и лес оказался плодотворным, хотя образы отдельных деревьев в «Буднях и праздниках романа» вырисованы более тщательно, чем картина всего леса. Но для литературно-критической книги это, наверное, в какой то мере неизбежно, тем более что художественный мир отдельных романов раскрыт глубоко, убедительно, а их критическая оценка – принципиальная, точная.
г. Вильнюс