Очерки русской поэзии
И. Ямпольский, Середина века. Очерки о русской поэзии 1840 – 1870 гг., «Художественная литература», Л. 1974, 352 стр.
К середине XIX века русская поэзия уступила прозе свое господствующее место в литературе. Но стихи писались, поэты существовали, и на смену пушкинской плеяде пришли новые имена. Современная литературная наука посвятила этому периоду немало исследований, среди которых выделяются работы И. Ямпольского.
Его книга «Середина века» составлена из отдельных глав-очерков, выходивших ранее по преимуществу как вступительные статьи к различным изданиям. Собранные вместе, они дополняют друг друга, становясь фрагментами большой историко-литературной картины. Книга открывается обзорной главой, в которой дается характеристика различных течений в русской поэзии переломных 60-х годов. Затем следуют монографические очерки, представляющие творчество А. К. Толстого, В. С. Курочкина, Д. Д. Минаева и И. С. Тургенева – поэта.
Поэтическую панораму 50 – 60-х годов И. Ямпольский строит на конфликте между сторонниками так называемого «чистого искусства» и представителями «гражданской поэзии». Привлекая большое количество историко-литературных фактов, он существенно обновляет наше понимание этого острейшего момента идейно-эстетической борьбы. «…Признаки и особенности этой борьбы нуждаются в прояснении и уточнении», – пишет исследователь (стр. 10).
В связи с этим он считает понятия «чистая поэзия», «чистое искусство» иллюзорными, а термин «гражданская поэзия» неопределенным. Действительно, некоторые представители «чистого искусства» создают откровенную политическую сатиру (например, «Сон Попова» А. Толстого), а «гражданский поэт» М. Розенгейм обличает моральные пороки людей вообще, оставаясь верным слугой престола. «…Физиономия поэтического направления характеризуется не только кругом тем и мотивов, а в первую очередь социально-философскими и эстетическими взглядами, определяющими их трактовку» (стр. 10). Что же касается терминов, то, по мнению исследователя, мы можем ими пользоваться, «сознавая условный характер… исторически сложившегося обозначения» (стр. 11).
Описывая борьбу революционных демократов Чернышевского, Добролюбова и Писарева с либералами Дружининым и Боткиным, И. Ямпольский отмечает прогрессивный характер демократической критики. Мы видим, что, по сути дела, революционеры-демократы взламывали обособленную эстетическую систему взглядов своих противников, вводя в сферу искусства актуальные публицистические мотивы с резко обличительной окраской. Однако, строго соблюдая принцип историзма, И. Ямпольский пишет и о полемических крайностях обоих лагерей. Особенно односторонним выглядит при этом Писарев, который, обвиняя «чистых» лириков в мелкой тематике, писал: «…Кому охота вооружаться терпеньем и микроскопом, чтобы через несколько десятков стихотворений следить за тем, каким манером любит свою возлюбленную г. Фет, или г. Мей, или г. Полонский?» Словом, картина литературной борьбы получается у автора и сложной и объективной. Для ее полноты молено было бы, пожалуй, прокомментировать еще известную статью Ф. Достоевского «Г. -бов и вопрос об искусстве» (1861).
Кроме анализа социально-идеологического аспекта литературного процесса, И. Ямпольский уделяет немало внимания внутренним закономерностям развития поэзии. Он останавливается на психологической лирике, говоря о достижениях Фета, Полонского, Толстого и Тютчева. Развитие лирического психологизма он связывает как с всеобщим интересом к внутренней жизни человека, так и с влиянием русского и европейского психологического романа, отклоняя при этом воздействие гоголевской «натуральной школы», на которое указы вали некоторые исследователи (например, Л. Лотман). Стоило сказать и о том, что в новую эпоху не был утрачен опыт Жуковского, Пушкина, Баратынского и Лермонтова.
Иногда автору как будто хочется упрекнуть таких поэтов, как Тютчев и Фет, за безраздельное господство в их творчестве лирической стихии. Сама приверженность к лирике, даже в периоды, когда литература в целом обращена к жизненным обстоятельствам, не может быть ни хороша, ни плоха. Другое дело – замкнутость в пределах индивидуального сознания, лирическая уединенность, но и она является следствием объективных процессов и духовных противоречий. И. Ямпольский и сам пишет, что поэмы создавали А. Толстой, А. Майков и Ап. Григорьев, что «Свежее предание» и «Братья» Я. Полонского – «широкие по своему замыслу и значительные по своим темам поэмы или даже романы в стихах, совершенно необычные для «чистой поэзии» (стр. 25). Эта характеристика особенно справедлива для незаслуженно забытого «Свежего предания» (последний раз переиздавался в 1935 году), в котором Полонский в жанровом смысле следует за «Евгением Онегиным».
Констатируя непреодолимые трудности, вставшие перед Полонским при завершении романа в стихах (кстати, на наш взгляд, он все-таки завершен беглым прозаическим изложением дальнейших частей), И. Ямпольский верно замечает, что «центральные персонажи и историческое движение эпохи изображены параллельно, но между ними нет органической и неразрывной связи» (стр. 26). Это положение, по мнению автора, является следствием личной ограниченности и провинциализма Полонского, следствием его антиисторизма, непонимания движущих сил современного исторического процесса. Полагая, что подобная характеристика поэта слишком категорична, не можем не признать, что образ автора в фабуле романа структурно и содержательно развит довольно слабо. Впрочем, все это не снижает историко-литературного значения «Свежего предания», сыгравшего известную роль в трансформации жанра стихотворного романа.
Обзорная глава заканчивается характеристикой некрасовской школы, главным образом ее поэтики, Много места отводится доказательствам связи Некрасова и его школы с предшественниками, среди которых особо выделяются декабристы Рылеев и Раевский, а также Лермонтов, Кольцов и, наконец, Пушкин. Обращается внимание и на связь с прозой «натуральной школы» 40-х годов.
Многолетний интерес исследователя к «своему» писателю привел к весьма глубокому и целостно-системному осмыслению творчества А. Толстого. Долгое время место Толстого в русской литературе определялось весьма приблизительно. Дореволюционная критика (Н. Котляревский, А. Левенстим) связывала поэта с демократическим лагерем, считая расхождения между ними простым недоразумением. Позже Толстого стали считать представителем «чистого искусства». И. Ямпольский утверждает независимость поэта от обоих лагерей, полагая, что Толстой «боролся с революционной мыслью не с официозных позиций» (стр. 96). В то же время, когда в иных работах устанавливается «обессиливающее влияние на оригинальный талант поэта реакционного, рабского, устарелого мировоззрения» 1. И. Ямпольский полагает, что «обращенный в далекое прошлое утопический идеал Толстого нередко совмещался у него с подлинно гуманистическими устремлениями» (стр. 102). Действительно, «русскому централизованному государству… Толстой противопоставлял Киевскую Русь и Новгород с их широкими международными связями, свободными нравами и обычаями, отсутствием деспотизма и косности» (стр. 100). Писатель, конечно, понимал, что патриархальные формы социальной жизни не повторяются буквально, но ему важно было противопоставить своему времени некий моральный идеал. Толстой, по мнению И. Ямпольского, «во многих отношениях был преемником дворянского либерализма первой трети XIX века» (стр. 102 – 103).
И. Ямпольский приходит к заключению, что Толстой был романтиком как в своих социально-политических и исторических взглядах, так и в своем творчестве. Лирика, баллады, былины, поэмы, драмы, проза, даже сатира – все это романтизм в его откровенных чертах.
Романтическая лирика Толстого отличается непосредственностью чувства, задушевностью тона, мажорностью, порой наивностью. Еще современники, например Н. Страхов, отмечали при этом известную небрежность слога, высокопарность, прозаизмы, не подвергая, однако, сомнению большую одаренность поэта. В связи с этим И. Ямпольский пишет: «Очевидно, дело заключается в том, что мерилом стихов Толстого являются не детали стиля, а другие, более крупные единицы, что определяющее значение приобретает единый образный и ритмический поток, в котором «небрежное» и «банальное» нередко воспринимается как подлинно поэтическое» (стр. 120). Жаль, что эта мысль у автора осталась неразвитой.
Лирическое начало пронизывает баллады, былины, легенды Толстого – все жанры, связанные с исторической темой. Постепенно поэт все менее ограничивает себя фабульными рамками. «Это вытеснение эпического начала, перенесение центра тяжести с фабулы на иные элементы» (стр. 138) оказалось характерной чертой не только дарования Толстого, но и в какой-то мере особенностью последующих периодов развития русской поэзии. Ослабление фабулы свойственно также почти всем поэмам Толстого, рассмотрению которых И. Ямпольский уделяет немного места. Это отчасти объясняется тем, что «Дон Жуан» рассматривается вместе с драмами, а «Сон Попова» как сатира. Однако поэмы «Иоанн Дамаскин» и «Дракон» лишь упоминаются, а, например, о «Портрете» мы не узнали ничего. Что же касается «Дон Жуана» Толстого, то по своему жанру это скорее драматическая поэма, подобно «Фаусту» Гёте. Впрочем, это мнение не исключает и интерпретации И. Ямпольского.
Главы о В. Курочкине и Д. Минаеве переносят читателя в иную область культуры, в область газетно-журнальной злободневности. И. Ямпольский пишет о журналистской, редакторской, но прежде всего о поэтической и переводческой деятельности этих видных представителей возглавлявшегося Некрасовым поэтического направления. Более подробное знакомство с поэзией Курочкина и Минаева еще раз показывает, по каким путям проходило развитие русской литературы, как в сферу художественности вторгались новые явления, ранее воспринимавшиеся как нехудожественные, не похожие на традиционные поэтические образцы, но именно поэтому способные расширить эстетические пределы.
Сила поэзии Курочкина и Минаева – в ее газетности. По словам Н. Михайловского, Курочкин «газетным человеком… называл такого, который может схватить на лету какой-нибудь даже мелкий факт текущей жизни и придать ему известное общее, типическое освещение». В книге ярко показана злободневность «гражданской поэзии», ее умение быстро реагировать на то или иное событие общественной жизни. Это особенно видно в развернутой характеристике деятельности журнала «Искра», редактируемого Курочкиным.
Общекультурная роль переводов Курочкина и Минаева была в своё время очень велика. Но и теперь Курочкин – «русский Беранже» – читается с увлечением. Этому счастливому исключению И. Ямпольский посвящает много страниц.
Очерк о Тургеневе-поэте возвращает нас в 40-е годы, когда великим романистом было написано почти все его стихотворное наследие. По мнению автора, Тургенев-поэт начинал с романтизма, впоследствии осложненного реалистическими тенденциями. При этом И. Ямпольский справедливо добавляет, что «вопрос о признаках реализма в лирике сложен вообще и применительно к данному периоду в частности» (стр. 295), отсылая затем читателя к книге Л. Гинзбург «О лирике». В связи с этой проблемой Д. Лихачев в одной из недавних работ заметил, что «реализм слабо подчиняет себе музыку, лирику, отсутствует в архитектуре, балете»2. Среди предшественников Тургенева исследователь называет Жуковского, подчеркивает также связи с «натуральной школой» 40-х годов.
Заметное место в творчестве Тургенева и в русской поэзии 40-х годов занимают поэмы, в особенности так называемые «бытовые» – «Параша», «Помещик» и «Андрей», В очерке рассматривается их связь с поэзией Пушкина, с прозой самого Тургенева и русской прозой вообще. Хотя стремление возвести к Пушкину решительно все в поэмах Тургенева кажется И. Ямпольскому малоплодотворным, хочется лишний раз отметить сильное влияние на них структуры «Онегина» и стихотворных повестей Пушкина.
Единственное замечание, которое хотелось бы сделать в конце, касается стремления автора слишком притушить разницу между поэтическим и практическим языком (см. стр. 29, 213), Отсюда и утверждение, справедливое лишь на уровне критической полемики, что «основное стремление реалистической лирики – освободиться от всякого рода условностей в изображении внутреннего мира человека» (стр. 296). Однако эта частность никак не может повлиять на оценку книги, в которой важный этап в истории русской поэзии исследован с подкупающей полнотой и фактической точностью.
г. Новгород