Роман и герой

В ходе нынешней дискуссии, развернувшейся на страницах «Вопросов литературы», было затронуто немало проблем текущей прозы, в том числе и проблема романа. Полагаю, что вызвано это не малым числом произведений (журнал «Литературное обозрение» рецензирует в среднем по пять шесть романов в номере), не отсутствием заметных достижений в этом жанре, а скорее наоборот – желанием осмыслить энергичное появление романов, вызывающих всеобщий интерес.

Атаки на роман начались давно. Разговоры о его кризисе мы слышали еще во время известной дискуссии в Ленинграде на международном форуме КОМЕСа. Нельзя сказать, что с тех пор эти атаки прекратились: роман без сюжета, роман без героя, роман, не имеющий вообще никакой формы, роман, демонстративно не занимательный. Со всех сторон предлагаются замены, доказывается, что традиционные формы романа изжиты. Роман сталкивают с документальным повествованием, с научной фантастикой. Ему пророчат вырождение и гибель.

Отчасти эти разговоры небесполезны. Они в известной мере закалили этот жанр. Роман оказался на диво устойчивой формой. Отстаивая себя, защищаясь от телевидения, от кино, от информации с помощью средств так называемой «массовой культуры», роман обретал новые возможности.

Это основной жанр, фундамент всей художественной прозы, а без прозы не может развиваться ни драматургия, ни кинематограф, ни очерк. Роман устойчив потому, что выражает потребность широкого познания мира и человека во всех сложностях существования. Роман – та площадь, на которой могут решаться самые жгучие проблемы современности. Роман историчен, он социален, он отражает классовые процессы, правду истории, ее тенденции, битву идеологий.

Для советских писателей, убежденных в воспитательной роли литературы, успехи романа – это усиление наиболее мощного и долгодействующего средства влияния на души и умы.

Характерно, что и читатель ныне жаждет романа. Повесть, даже самая хорошая, оказывается, не может заменить романа.

К сожалению, количество прочитанного лично мною невелико. Наверно, каждый из нас в этом смысле испытывает недовольство собой.

В этом отношении у критиков больше возможностей, а значит, и прав для такого разговора. Писателю труднее дается объективность и взгляд со стороны на происходящее в литературе. Ему труднее отрешиться от своей работы, от своего текущего и предстоящего. Но зато есть и некоторое преимущество писательского подхода к этой проблеме, поскольку этот подход может быть более рабочим.

Для меня лично весьма поучителен успех, каким все больше пользуется у читателей роман публицистический, где ставятся широкие проблемы, – будь то проблема освоения природы в таких масштабах, как она ставится в романе Георгия Маркова, или, допустим, на гораздо более узком и частном материале, как в романе Э. Ставского «Камыши», или же история войны, как в романе А. Чаковского «Блокада», в трилогии К. Симонова или в романе Й. Авижюса «Потерянный кров».

«Сибирь» – не просто традиционный историко-революционный роман, где описываются те или иные исторические ситуации. Это роман серьезных политических, научных да и общенародных проблем. История революции в нем связана с историей освоения Сибири, с нынешними проблемами использования богатств края. При подобном подходе перед нами открывается комплексная, объемная панорама прошлого, расширяются наши знания. Мы вовлекаемся в те непростые, противоречивые, трудные задачи, которые решаются сегодня обществом. Открывается движение диалектики этих задач. Публицистичность таких романов возбуждает не только нашу заинтересованность, но и наше пристрастное отношение, придает направленность нашим чувствам и мыслям. Здесь писатель выступает как пропагандист, защитник своей идеи, своего мнения. В тех же «Камышах» Э. Ставский становится на защиту водных богатств Азовского моря.

Характерно, какой горячий интерес вызвал роман «Блокада». Почему? Может быть, в первую очередь потому, что он помогает понять удивительную главу истории войны. Это познавательный интерес, это огромный поток информации, пропущенный через судьбы героев, и оказывается, что никакие воспоминания, исторические труды не могут заменить романной формы.

История, говорил Гейне, остается в нашей памяти благодаря поэту, а не историку.

История войны 1812 года существует в нашем сознании, прежде всего, как толстовская, как преподанная нам через роман «Война и мир». Деятельность Петра I известна через А. Толстого, декабристы – через Ю. Тынянова, народовольцы – ныне через Ю. Трифонова. Сюда относятся и другие произведения, например исторические романы Пикуля, которые, кстати сказать, пользуются, может быть, максимальным спросом именно в силу интереса и любви к отечественной истории XVIII – XIX веков.

Здесь наблюдается, однако, следующая особенность – публицистичность и факт, входя в литературу, иногда разрушают традиционную романную форму. Факт как бы выявляет беллетристичность, выявляет литературщину. История куда значительнее, масштабнее и острее, чем лирические украшения и литературное обрамление. Автор для занимательности прослаивает исторические события любовными перипетиями героев. И вдруг оказывается, что это не нужно, что любовные трагедии, личные переживания героев, бытовые неурядицы – все это не выдерживает соседства с масштабностью главной проблемы. Это видно отчетливо в «Камышах», иногда в «Блокаде», в какой-то степени это относится и к злоключениям Синцова в романе Симонова.

Накопленный опыт жизни требует масштаба, размера, почти эпического, ищет себе выхода в форме дилогии, трилогии. Их сейчас пишут много. И старые и молодые. Такого рода дилогии, трилогии в нынешней нашей литературе появляются у самых разных авторов – Закруткина, Абрамова, Рольникайте, Ляленкова. Большой захват событий, однако, не всегда соответствует масштабу раздумий об этих событиях. Бывает, что получается растянутое повествование о судьбе героя, которое аккуратно вышивается на фоне десятилетий. И это хроника, а не роман. Разумеется, романов-откликов, романов иллюстративных становится меньше. Но раздумья на роман часто не хватает. Романное мышление и романная идея, без которых не может существовать настоящий роман, еще часто не достигают равновесия. Формирование романного мышления для романиста – да и вообще для романа – это процесс, которому в значительной мере может способствовать критика.

…Главнодействующей сегодня в наших оценках прозы все же является повесть. К ней относится большая часть похвал. Повести Троепольского, Белова, Распутина, Битова, Трифонова, Тимура Пулатова, Матевосяна, Тендрякова, Айтматова, Быкова – вот ведь на кого приходится – и заслуженно – сегодня львиная доля интереса.

Я не могу объяснить полностью, почему сейчас лидирует в прозе не рассказ, не роман, не очерк, а именно повесть. Может быть, это подготовка, освоение рубежей на подступах к роману?

Может, это соответствует процессам жизненным или каким-то ритмам литературной жизни?

Но все же мне кажется, что есть и ощущение поры романа в литературе.

Средний уровень романа вырос. Говорят, надо судить по вершинам. И да и нет. То, чем мы ежедневно питаемся, качество этой средней духовной пищи тоже имеет значение. Сливки без молока не бывают. Но пьем-то мы не сливки, а молоко и растем на молоке.

Да, мы за великие романы, но мы и за уровень литературной продукции, тем более что помочь появлению великих романов трудно. Великий роман, да и большой роман – это открытие, подсказать открытие невозможно.