О жанре романа-эпопеи

В. Соболенко, Жанр романа-эпопеи (Опыт сравнительного анализа «Войны и мира» Л. Толстого и «Тихого Дона» М. Шолохова), М., «Художественная литература», 1986, 205 с.

К настоящему времени литературоведением установлены многие важнейшие черты современной эпопеи: она воплощает в себе мысль народную, повествует о жизни народа в переломные моменты истории, показывает его прошлое и настоящее, предсказывает будущее. Жизнь героев эпопеи теснейшим образом связана с историей, значительные события в жизни общества и судьба человека взаимосвязаны и взаимообусловлены, семья предстает в эпопее носителем социального и исторического.

Каждый из современных исследователей романа-эпопеи относит к этому жанру различные книги, но среди них всегда называют «Войну и мир» и «Тихий Дон». В. Соболенко поставил перед собой задачу, исследуя эти классические образцы, установить закономерности жанра.

Рассматривая работы многих советских литературоведов, он приходит к заключению, что обычно «внимание исследователей сосредоточено на выяснении особенностей идейно-тематической направленности нового жанра в целом… на специфически эпопейных чертах анализируемых произведений» (стр. 6, 7).

Однако, считает В. Соболенко, «Война и мир» и «Тихий Дон» «как художественные структуры сложились на пересечении двух типов художественного мышления – эпопейного и романного. Все возможности двух этих типов познания действительности в новом жанре были переосмыслены применительно к новой исторической практике и синтезированы под углом зрения особой творческой задачи. И в ее решении романный инструмент познания истории играл не меньшую, если не большую, роль, чем эпопейный» (стр. 7).

По сути дела, вся книга В. Соболенко представляет собой развернутое доказательство этого положения.

Любопытная деталь: выписав из статьи П. Бекедина, утверждающего примат эпопейного начала, ряд высказываний Л. Толстого о том, что «Война и мир» – не роман, В. Соболенко добавляет, что обстоятельный и конструктивный разговор П. Бекедина об эпосе был бы полнее, если бы учитывал и такие утверждения Л. Толстого: «Мы пишем выдумки, роман, а не военную историю», «Андрей Болконский – никто, как и всякое лицо романиста» (подчеркнуто В. Соболенко) и др. Комплексный анализ высказываний приводит исследователя к заключению, что писатель, определяя жанр своего произведения, держал в поле зрения оба понятия – роман и эпопею: «Это как Илиада» и «Мы пишем выдумки, роман» (стр. 93).

Важнее, однако, что положение о романном характере двух •великих эпопей доказывается в книге пристальным их анализом. Названия глав «Мысль семейная» и «Мысль историческая» указывают основные направления этого анализа, завершается же книга главой «Стиль» – попыткой раскрыть диалектику единства содержания и формы, своеобразие «эпопейного стиля». Наряду с заявленными в названии работами рассматриваются такие значительные произведения, как «Последний из удэге» А. Фадеева, «Потерянный кров» Й. Авижюса, «Полесская хроника» И. Мележа, «Сага о Форсайтах» Д. Голсуорси, в той или иной мере подключаются к доказательству и книги многих советских и зарубежных авторов. Это придает анализу основательность и необходимую перспективу.

В. Соболенко отмечает многочисленные случаи неоправданного употребления термина «роман-эпопея», своеобразное стремление закрепить за ним оценочное значение (такое расширение содержания конкретного эстетического термина приводит к отрицанию рядом специалистов его правомерности). Несмотря на то, что художественные открытия Л. Толстого и М. Шолохова имеют всепроникающий характер, оказывают воздействие на писателей, работающих в различных жанрах, В. Соболенко доказывает необходимость различать роман-эпопею (основные художественные принципы «Войны и мира» и «Тихого Дона», по мнению критика, в значительной мере воплощены в названных выше книгах И. Мележа и Й. Авижюса, а также в «Последнем из удэге» – романе, создававшемся одновременно с «Тихим Доном») и внешне сходные образования панорамного романа – семейно-бытовой эпос («Сага о Форсайтах» Д. Голсуорси) и собственно эпопею, стремящуюся запечатлеть важнейшие события в их целостности («Хождение по мукам» А. Толстого, «Жан-Кристоф» Р. Роллана, «Севастопольская страда» С. Сергеева-Ценского, «Порт-Артур» А. Степанова, трилогия К. Федина, «Живые и мертвые» К. Симонова, «Блокада» А. Чаковского, «Сибирь» Г. Маркова и др.)- В отношении «Жизни Клима Самгина» Горького критик проявляет непоследовательность: в одном случае рассматривает книгу наряду с «Хождением по мукам» в качестве родоначальника собственно эпопеи – того типа советского романа, «где классически разработан именно хроникальный принцип исследования истории» (стр. 101), в другом случае выделяет в отдельный подвид – историко-философский эпос (стр. 132). Главную содержательную задачу романа-эпопеи В. Соболенко видит не во всеохватности изображения эпохи, а в показе зарождения нового в жизни и фиксации исторического опыта в глубинах народной психологии. Вот почему поиск – специфичная для романа-эпопеи сюжетная форма раскрытия характера героя, вот почему роман-эпопея рождается в тех случаях, когда само время, описываемое в романе, носит поисковый характер.

Здесь необходимо оговорить одно обстоятельство. «Война и мир» и «Тихий Дон» с момента их появления неизменно привлекают пристальное внимание исследователей литературы, и многие важные художественные особенности их так или иначе уже отмечали.

Хотя, как мы покажем далее, книга В. Соболенко и содержит интересные наблюдения над художественным текстом, для него важно выявление связи тех или иных элементов сюжета, композиции, концепции личности с закономерностями жанра: «Установка на порой заблуждающегося, но постоянно ищущего героя вообще отличительная черта романа-эпопеи, и в «Войне и мире» она заявлена как качество жанра» (стр. 98).

Сопоставляя образы Пьера и Наташи с героями романов крупнейших писателей – современников Л. Толстого, исследователь фиксирует, что у Тургенева и Чернышевского показаны в значительной степени «готовые», сформировавшиеся люди, а в толстовской эпопее процесс формирования – главное для писателя.

В связи с этим следует характерное для рецензируемой книги заключение: «…мы вовсе не имеем в виду выяснить, кто «лучше», а кто «хуже». Речь идет о различии в способах типизации, которое следует учитывать при определении жанра» (стр. 99).

Поисковая ситуация в обществе, поиск героем своего места в меняющейся жизни – все это в полной мере обнаруживается и в революционном разливе «Тихого Дона», и в «Полесской хронике» И. Мележа, герой которой, Василь Дятлик, – один из многих крестьян, драматически-напряженно меняющих ценностные ориентиры, вырабатывающих новое отношение к жизни накануне и в начале коллективизации белорусской деревни.

Замечание К. Маркса о том, что отношение мужчины к женщине свидетельствует, «в какой мере потребность человека стала человеческойпотребностью, то есть в какой мере другой человек в качестве человека стал для него потребностью, в какой мере сам он, в своем индивидуальнейшем бытии, является вместе с тем общественным существом»¹, становится для В. Соболенко методологически важным. Он прослеживает, как в переломные моменты истории меняются, обогащаются новым опытом человечности характеры любящих героев. Не раз и не два писали об отношениях между Андреем Болконским и Наташей Ростовой, между Наташей и Пьером Безуховым, о «любовном треугольнике» в «Тихом Доне», но В. Соболенко удается найти здесь новые моменты. Особенно интересны его размышления о том, что в литературной критике укоренился ошибочный взгляд на Наталью и Аксинью как личности «разнопорядковые». Авторское описание привлекательной внешности Натальи, облик ее в оценках героев романа, анализ динамики ее характера и взаимоотношений с Григорием убеждают: ситуация поистине драматическая, ибо Наталья, как и Аксинья, вполне достойна человеческого счастья и достойно же борется за него. И в этом случае В. Соболенко не упускает из виду главную свою задачу – обобщение: «Эпопея по своей природе тяготеет к таким историческим периодам, когда сложившаяся веками система традиций чревата взрывом, изжила себя и сама себя отрицает. В данном случае новое понимание семьи, сложившееся у Натальи, несет в себе черты, которые в будущем станут нормой. Наталья «равна» Григорию, равна в своем праве определять и строить дальнейшую судьбу своей семьи» (стр. 50).

Особый интерес исследователя к семейной теме вполне оправдан, ибо, как он справедливо считает, роман-эпопея выходит на проблемы большой истории через быт, историческая новь не только формирует новую семью, но и сама готовится всей системой национальных отношений. Но здесь хочется высказать следующее замечание.

Действительно, один из важнейших итогов «Войны и мира» – семья будущего декабриста Пьера и Наташи, «новая и счастливая семья. Новая потому, что она не убежище от бурь земных, а могучий фактор утверждения героя в правильности избранного пути» (стр. 34 – 35). Действительно, «все новое «взято» характерами княжны Марьи и Николая Ростова в переломном историческом событии, аккумулировано прежде всего в их семейных отношениях. Эти отношения показывают героям лучшее в них, открывают им самих себя» (стр. 29). Но при анализе истоков этих семей произошел своеобразный «перекос» в сторону новизны, практически нет и речи о семьях «исходных». А между тем представляется справедливым мнение В. Хализева: «Семья, по Толстому, – это свободно-личностное, неиерархическое единение людей. Эту ростовскую традицию наследуют и вновь сложившиеся семьи, о которых идет речь в эпилоге… Атмосфера семейного мира в романе Толстого непреходяща, но наиболее ярко представлена она в эпилоге. «Ростовская» стихия единения (какие бы кризисные ситуации ни подвергали испытаниям жизнь детей Ильи Андреевича) здесь заметно упрочивается: семьи Николая и Пьера гармонически сопрягают «болконско-безуховскую» духовность и «ростовскую» безыскусственную доброту. Этот синтез двух семейно-родовых традиций мыслится автором как жизнестойкий и прочный. «Ростовская порода», будучи обогащена опытом Болконских и Безухова, в эпилоге как бы преодолевает свою былую узость и беззащитность: Николай как глава новой семьи Ростовых гораздо жизнеспособнее и практичнее, чем его отец Илья Андреевич»². Представляется все же, что перед нами не две полярные точки зрения, а различные наблюдения, полезно дополняющие друг друга.

Неоднозначность завершения семейной темы в «Войне и мире» диктуется и тем, что яростный спор между Пьером Безуховым и Николаем Ростовым, вынесенный в эпилог, предсказывает, как далеко разведут их события 14 декабря 1825 года. И это – еще одно доказательство правоты пронизывающего книгу В. Соболенко утверждения, что роман-эпопея по сути своей – пролог, произведение о будущем.

Не имея возможности в рамках рецензии подробно анализировать все стороны книги, попробуем суммировать некоторые из наблюдений автора. Герой романа-эпопеи, как правило, рядовой представитель своего класса или прослойки; и вымышленные, и реальные исторические герои – одинаково романные персонажи. Для сюжета романа-эпопеи характерна сконцентрированность во временных и географических координатах, ибо, не ставя задачу исчерпать событие, художник отбирает материал по романному принципу – необходимый для раскрытия характера героя. Жанр избегает уникальных ситуаций, отказывается от авантюрных элементов сюжета. Успешно используются ситуации, когда герои поправляют и дополняют друг друга. В событийной части в определенный момент происходит спад напряжения, на авансцену выступают глубинные связи человека с миром. Композиция, как правило, носит «кольцевой» характер, события «окольцованы» бытом: традиционно романный (бытовой) зачин, раскрывающий глубины национального характера; семейно-бытовой сюжет «пересекается» большим историческим событием. Традиционная развязка отсутствует, но с точки зрения задач, стоящих перед романом-эпопеей, финал органичен: завершены искания героем своего места в историческом перевороте, завершен и эпос.

Обобщая конкретные наблюдения, В. Соболенко выделяет следующие черты стиля романа-эпопеи: прозаичность повествования об обычном в жизни обычных людей и одновременно о больших событиях истории; многозначность и незавершенность ситуации, отсутствие категоричности в выводах и сценах – типично романная «форма «включения» читателя в творчество большой истории» (стр. 202); выведение (с помощью системы художественных приемов) читателя из потока событий, способствующее масштабной оценке совершающегося в романе.

В сопряжении этих ведущих стилевых идей исследователь справедливо видит одну из важнейших причин того, что в романе-эпопее «сохраняется поистине библейская обстоятельность в художественном воссоздании основ народной жизни и снимается статичность и гомеровская идеализация, точнее сказать – неприкосновенность минувшего» (стр. 202).

Как бы следуя логике романа-эпопеи, критик ведет своего читателя от наблюдения к наблюдению, делая его «соавтором» своих выводов. Выявив черты стиля «Войны и мира», специфические для данного жанра, исследователь сопоставляет с ними аналогичные по функции свойства «Тихого Дона» и других книг, постоянно «укрупняя» итоги такого рассмотрения. При этом отвергается нормативность стиля, В. Соболенко не занят поиском внешне похожих структур, ибо «роман-эпопея, подобно живому организму, не просто обновляет себя в равном количестве и качестве, а развивается дальше в направлении, определенном специфичными для жанра художественными идеями» (стр. 179).

Вот как прослеживается, например, использование приемов «выведения» читателя из потока событий. В «Войне и мире» уже на первых страницах фиксируется комическое, которое выступает не в поступках действующих лиц, а в «диалектике авторского отношения»³ – ироническом авторском комментарии, создающем впечатление, что перед нами не просто люди (особенно когда речь идет об отрицательных персонажах), а двойники: один действует, второй воплощает подлинную суть поведения первого. Так вводится представление о многозначности каждой конкретной ситуации и подготавливается появление историко-философских отступлений, опять-таки не категоричных, предлагающих читателю не просто воспринять информацию, а задуматься. В «Тихом Доне» задачу «выведения» выполняет своеобразный эпический параллелизм: при всей полифункциональности вторгающихся в действие описаний природы (прежде всего Дона – то бешено ревущего, то умиротворенного) их роднит некая надмирность, позволяющая увидеть происходящее в более широком контексте.

В «Последнем из удэге» многоаспектность событий подчеркивается перекрестным комментированием одних и тех же фактов различными персонажами. В книгах И. Мележа и Й. Авижюса исследователь обнаруживает склонность к устранению авторского опосредования, но и здесь эта стилевая тенденция не исчезает: в «Потерянном крове» ощутима антитеза между происходящим и должным, в «Полесской хронике» – между желанной для героя однозначностью ситуации и постоянным опровержением ее в ходе самой жизни. Кроме того, – и это отмечается как продуктивная тенденция, – дополнительная подсветка происходящего осуществляется активным использованием фольклорных конструкций, герой как бы проецирует конкретную ситуацию на предшествующий народный опыт.

Аргументация исследователя обычно убедительна, но иногда чрезмерная увлеченность подводит его. Так, рассматривая работу Л. Толстого над вступлением к «Войне и миру», он отмечает, что писатель отказался от вариантов, соответствующих канонам героического эпоса и исторического романа, что в итоге «и в помине нет многочисленных «было», «был», «были», нет «времени», о котором автор собирается писать, нет, естественно, и его обобщенной характеристики, начисто изгнано и пресловутое «пишу», то есть автор лишает безоговорочно себя и читателя права быть обозревателем. Нас сразу же захватывает поток действия, коловерть не героических, не исторических, а самых житейских, прозаических дел» (стр. 150 – 151). Вывод о погружении в обыденность, в поток действия верен, но указания на временную дистанцию, пусть и немногочисленные, все-таки во вступлении наличествуют: «Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер…»; «…грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими»; «…говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды…»; Пьер был «в очках, светлых панталонах по тогдашней моде…».

Однако это частности. В целом же многоаспектный анализ, выполненный В. Соболенко, является существенным вкладом в осмысление поэтики одного из самых молодых и развивающихся – «неготовых», по терминологии М. М. Бахтина, – жанров. И хотя неисчерпаемость шедевров нашей классики еще не раз приведет исследователей к рассмотрению «Войны и мира» и «Тихого Дона», на повестку дня становится дальнейшее обстоятельное изучение современного романа-эпопеи, жанровая суверенность которого убедительно подтверждена рецензируемой книгой.