О критериях критики

Обеспечение литературного процесса критической мыслью всегда актуально и часто – проблематично. По нашему мнению, настоящий момент характерен смещением позиции критики, которая сегодня не столько обеспечивает, сколько обслуживает литературу, вернее сказать – литераторов. Подсчеты, не раз проводившиеся в печати, показывают это со всей очевидностью: почти отсутствуют критические работы с неблагоприятными для писателей выводами, значительная часть статей пишется в связи с юбилеями и награждениями. Разумеется, конъюнктурный подход – предмет социологического, а не литературоведческого рассмотрения. В связи с нашей темой мы только укажем на то, что засилье комплиментарной и вообще обслуживающей критики стало возможным лишь в обстановке стирания, размывания и забвения критериев. Далеко не всегда обусловлены эстетическими, сущностными расхождениями, а чаще мотивированы вкусовыми и даже внелитературными факторами дискуссии на страницах «Литературной газеты», других изданий. И тут характерно диаметральное расхождение мнений, эпатирующая противоположность оценок, намеренно выводимых на одной полосе.

Выработан у нас и тип «объективного» критика, раздающего всем сестрам по серьгам, увлеченного равно Давидом Самойловым и Юрием Кузнецовым. Настойчиво проводимая мысль о том, что у нас много писателей – и хороших, и разных, пожалуй, вернее всего говорит об утрате критериев.

Нельзя сказать, чтобы проблема критериев не обсуждалась, чтобы не делалось попыток так или иначе ее осмыслить. К примеру, С. Чупринин в интересном и по-своему уникальном очерке «Критика – это критики!»¹ достаточно ясно определил собственные координаты – правда, не столько относительно литературы и жизни, сколько относительно других критиков, которым и посвящена его работа. В плодотворную полемику с адептами «поэтического проницания», а по сути – критического субъективизма вступил автор статьи «Критика как наука» Н. Анастасьев². Читая эту актуальную статью, мы тем не менее продолжали испытывать потребность в прямой, назывной систематизации положительных критериев, на которые бы могла опираться критика и которые, очевидно, имеет в виду Н. Анастасьев, подчас не называя их.

Конечно, сложность обоснования критических оценок, суждений о новых произведениях не следует преуменьшать. Здесь почти неизбежны ошибки и заблуждения. Однако «всеобщая сообщаемость эстетической оценки» (Кант), объективный характер художественной ценности ставят для нас под сомнение возможность диаметрального несогласия двух развитых вкусов.

Зачастую вопрос упирается в самую основу, эстетические отношения искусства к действительности. При этом богатейший арсенал философии искусства и литературоведения остается невостребованным, критика действует так, будто его и не существует, а наука невозмутимо занимается вопросами классического наследия.

Между тем иные дискуссии в современной критике возникают на почве пренебрежения теорией, низкой культуры анализа. Это легко показать на примере организованного «Литературной газетой» широкого обсуждения «публицистического направления» в новейшей литературе (В. Распутин «Пожар», Е. Евтушенко «Фуку!», В. Астафьев «Печальный детектив»). Дискуссия оказалась бы взвешеннее, если бы ее организаторы обратились к теории, к тому, что она добыла уже для нашего блага. Тогда, конечно, не были бы забыты идеи эстетики и психологии об авторской вненаходимости событию жизни (Бахтин³), о преодолении материала художественной формой (Выготский⁴), наконец, глубокая мысль Маркса о самоцельности работы писателя⁵. Авторы «публицистической волны» как раз пытаются разомкнуть целое произведения в жизнь, и тексты теряют силу объективации, определенность эмоциональной окраски, неповторимую атмосферу единственности, уникальности творческого свершения.

1. »Вопросы литературы», 1985, N 12.[↩]
2. Там же, 1986, N 6.[↩]
3. »Божественность художника – в его приобщенности вненаходимости высшей. Но эта вненаходимость событию жизни других людей и миру этой жизни есть, конечно, особый и оправданный вид причастности событию бытия. Найти существенный подход к жизни извне – вот задача художника. Этим художник и искусство вообще создают совершенно новое видение мира, реальность смертной плоти мира, которую ни одна из других культурно-творческих активностей не знает» (М. М. Бахтин, Эстетика словесного творчества, М., 1979, с. 166).[↩]
4. »Центральной идеей психологии искусства мы считаем признание преодоления материала художественной формой, или, что то же, признание искусства общественной техникой чувства» (Л. С. Выготский, Психология искусства, М., 1968, с. 17).[↩]
5. »Писатель отнюдь не смотрит на свою работу как на средство. Она – самоцель; она в такой мере не является средством ни для него, ни для других, что писатель приносит в жертву ее существованию, когда это нужно, свое личное существование» (К. Маркс и Ф.Энгельс, Сочинения, т. 1, с. 76).[↩]